Анатолий Георгиевич хотя и вел эту беседу в ироническом тоне, однако сама идея космического представления казалась ему очень заманчивой, и он долго не хотел с нею расставаться. Но вот сегодня приходит к нему Михаил Богданович и поражает новым предложением:
- А что, Анатолий Георгиевич, если мы поручим это дело Елецкому и Мушкину?
- Надеюсь, вы не сценарий имеете в виду? - переспрашивает его главный режиссер, не допуская и мысли о том, что такое серьезное дело можно доверить подобным фантазерам.
- Как раз именно сценарий.
- Ну, знаете ли!..
- Напрасно вы такого мнения о них, - укоризненно качает головой Михаил Богданович. - Они очень толковые ребята.
- Не спорю с вами по этому поводу - вполне возможно, что они действительно очень толковые. Добавлю даже от себя Елецкий бесспорно талантлив как художник. Но ведь вы рекомендуете их мне как литераторов! Или я не так вас понял?
- Именно так, Анатолий Георгиевич. Мушкин и есть литератор. Вернее, он искусствовед. Очень интересно мыслящий, широко образованный человек. Автор нескольких статей по эстетике. Вместе с Юрой Елецким они уже набросали что-то… А цирк они не только любят, но и хорошо чувствуют его специфику. Почему бы вам не посмотреть, что там у них получается?
- Посмотреть можно, пожалуй, - не очень охотно соглашается Анатолий Георгиевич. - Только ведь едва ли…
- А вы не настраивайте себя так скептически раньше времени, - советует Михаил Богданович. - Поинтересуйтесь сначала их замыслом. Может быть, он вам еще и понравится.
Познакомиться с замыслом Елецкого и Мушкина решено на квартире у Юрия, чтобы не тащить в цирк всех его альбомов с эскизами. Кроме этих альбомов предполагается также показать только что законченный Елецким большой портрет Маши. Юрий, правда, считает, что он не совсем еще готов, но Антон убедил его, прежде чем завершить работу над портретом, послушать мнение о нем не только Маши и ее братьев, но и Анатолия Георгиевича с Михаилом Богдановичем. Он считает даже, что необходимо показать его еще и Ирине Михайловне.
Зарницыны приезжают первыми. Их встречают Юрий с Антоном. Тетка Юрия, у которой он живет, уехала в Куйбышев навестить свою сестру, и ее квартира теперь в полном их распоряжении.
- Будем ждать Анатолия Георгиевича с Михаилом Богдановичем, - спрашивает Антон, - или посмотрим портрет без них?
- Неизвестно, когда они еще приедут. Давайте посмотрим, предлагает Маша, которой не терпится взглянуть на свое изображение.
- В таком случае позвольте мне сначала прокомментировать манеру, в которой работает Юрий, - лекторским тоном начинает Антон.
- Но ведь мы уже видели многие его работы, - замечает Сергей Зарницын, - и о манере Юры имеем достаточное представление.
- Да, вы видели кое-что, но это были главным образом наброски карандашом и тушью. Акварельные эскизы тоже не идут в счет. А сегодня мы вам покажем станковую живопись.
- А почему Юра сам нам не объяснит все это? - спрашивает Маша. - И потом, нужно ли вообще объяснять? Попробуем и сами как-нибудь разобраться.
- В самом деле, Юра, - присоединяется к сестре Алеша, зачем все это?
Огромный Юра Елецкий смущенно переминается с ноги на ногу.
- Антон, конечно, шутит, как всегда, - молвит он наконец. - Но кое-что все-таки нужно, пожалуй, объяснить… Без этого картина моя может показаться вам слишком уж старомодной…
- Ему, видите ли, неловко, что Маша на его портрете получилась очень уж похожей на себя, - зло произносит Антон.
Этот маленький, щуплый человек сразу как-то преображается, глаза его становятся колючими, короткие волосы кажутся ставшими дыбом. Даже такие противники Мушкина, как Митро Холло, боятся его в подобном состоянии. И хотя Холло презрительно произносит: "Ну, опять наш Букашкин ощетинился", однако боя не только не принимает, но и спешит поскорее ретироваться.
И вот Антон Мушкин в воинственной позе стоит посредине комнаты, расставив ноги и яростно сверкая глазами.
- Я-то вам о другом хотел… Но теперь все выложу, что думаю об этом типе, - рычит он. - Пусть знают твои друзья, Юрий, особенно Маша, что я ненавижу тебя за твое неуважение к собственному таланту. Ты же подлинный реалист, умеющий видеть окружающее глазами нашего современника. А современник этот утратил лишь несколько наивную потребность воспринимать тщательно проработанную деталь, но не потерял способности ощущать реальную красоту мира.
Демонстративно отвернувшись от Юрия, Антон говорит теперь, обращаясь только у Зарницыным:
- А к современникам моим я отношу всех, у кого своя голова на плечах, а не тех, которые слепо преклоняются перед модой.
Выпалив все это, Антон сразу скисает и снова становится маленьким, щупленьким, невзрачным.
- Ну что вы, Антоша, рассердились так, - ласково кладет ему руку на плечо Маша. - Мы ведь не из таких…
- А я и не о вас совсем. Я злюсь лишь на этого вот верзилу, робеющего перед поклонниками Митро Холло, - кивает он на Елецкого.
- Кстати, где он теперь, этот Холло? Что-то давно его не было в цирке, - спрашивает Маша.
- За него не беспокойтесь, он не пропадет, - хмурится Мушкин. - Устроился в киностудии. Там снимают сейчас какой-то сатирический фильм об абстракционистах, так он подрядился стряпать образцы абстрактной живописи. Представляете, какие идейные позиции у этого субъекта?..
- Ну, а портрет Маши покажут нам наконец? - нетерпеливо перебивает его Сергей, начавший уже уставать от говорливости Мушкина. К тому же ему неприятно видеть, как робеет и теряется при Маше Юра Елецкий.
- Да-да, давно уже пора! - поддерживает брата Алеша, хотя, в отличие от Сергея, ему приятно Юрино благоговение перед их сестрой.
А Маше все это просто любопытно. Она ведь не особенно верит, что Юра так уж сильно в нее влюблен. Нравится ей и друг его Антон Мушкин своей отчаянной храбростью в спорах с любыми противниками.
- Ну что ж, - со вздохом произносит Юра и распахивает наконец дверь в свою маленькую комнатку, в которой находится портрет Маши, - тогда прошу!
Тут все заполнено картинами разных размеров в рамках и без рамок. Одни висят, другие стоят на полу, прислоненные к стенам. Всюду альбомы и папки с набросками, коробки с красками, банки с кистями, карандаши, резинки, лезвия безопасных бритв и множество других предметов, необходимых Юрию для работы.
- Ну и порядочек тут у вас! - невольно восклицает Маша.
- Видели бы вы, что тут раньше было, - смеется Антон Мушкин. - А это уже после того, как мы с Юрой специально к вашему приходу генеральную уборку произвели.
- Да вы бы у тети вашей часть картин разместили, - советует Маша. - Повернуться ведь негде.
- Не знаете вы моей тети… - сокрушенно вздыхает Юрий.
А Мушкин поясняет:
- Она у него воспитана в традициях идиллической живописи первой половины девятнадцатого века и Юру считает чуть ли не ультраабстракционистом. А он-то сокрушается, что слишком реалистичен. Ну, давай, показывай портрет, Юрий.
Елецкий шагает к мольберту, стоящему у стены против окна, и решительным движением стаскивает с него что-то похожее на скатерть.
Все видят теперь большую картину, на которой крупным планом изображена Маша. И ничего больше. Лишь по смутным очертаниям какой-то аппаратуры и лонжам чувствуется, что Маша находится на трапеции под куполом цирка, в котором погашен свет. И она стремительно несется через черную пропасть пространства, отделяющего ее от партнера.
Это ощущение движения передано с такой экспрессией, что некоторое время просто не видишь ничего, кроме напряженного тела гимнастки. Лишь потом, будто совершив вместе с нею стремительный кач на трапеции, переводишь наконец взгляд на ее лицо. Оно обращено кудато в сторону невидимого партнера, а скорее всего, лишь на его руки, несущиеся ей навстречу где-то уже за пределами картины.
Лицо Маши напряженно и сосредоточенно, так же как и все тело.
Некоторое время гости Елецкого стоят молча, и Юрий, видимо не очень довольный своей работой, тщетно пытается угадать по выражению их лиц, какое впечатление она на них произвела.
- Нет, это совсем не такой портрет, каким я его себе представлял, - задумчиво произносит наконец Алеша. - Да, конечно, тут изображена моя сестра, но я вижу не ее, а прежде всего полет. Настоящий воздушный полет в настоящем цирке!
- Я так и напрягся весь, инстинктивно входя в ритм Машиного кача, чтобы вовремя поймать ее, как только она оторвется от трапеции, - взволнованно добавляет Сергей.
А Маша, видимо неожиданно даже для самой себя, порывисто оборачивается к Юрию, обнимает его и звонко целует в щеку.
- О господи! Что вы с ним делаете, Маша! - комически восклицает Антон Мушкин, бросаясь к Елецкому и поддерживая его так, будто тот вот-вот грохнется наземь. - Далеко ли в такой ситуации до инфаркта?
Неизвестно, что сказал бы и сделал после этого совершенно ошалевший от счастья Юрий, если бы не звонок. Мгновенно сообразив, что это для него лучший выход из положения, Елецкий стремительно бросается к дверям. А спустя несколько секунд из прихожей слышится баритон Михаила Богдановича:
- Ну конечно же мы опоздали!
Маша, с любопытством выглянув из Юриной комнаты, видит кроме Анатолия Георгиевича еще и Михаила Богдановича с Ириной Михайловной. И ей очень хочется, чтобы с ними был еще и Илья.
- А Илью Андреевича что же вы не пригласили? - будто угадав ее мысли, спрашивает Алеша.
- Где там! - машет рукой Михаил Богданович. - Он теперь дни и ночи торчит на манеже нового здания цирка. Аппаратуру свою устанавливает.
Потом они тоже проходят в комнату Юры и молча смотрят на его картину. Ирина Михайловна восхищенно восклицает:
- Просто удивительно, Юра, как вы смогли передать столь зримое ощущение полета! Вы же никогда не были не только на трапеции, но и на отходном мостике.
- А ему и не надо быть ни на каком мостике, - убежденно говорит Антон Мушкин. - Он всегда там, где Маша, значит, и под куполом цирка тоже.
- Да, это очень серьезная работа, - задумчиво кивает головой Анатолий Георгиевич. - Очень!..
Михаил Богданович молча жмет Юрину руку.
- Теперь он совсем онемеет, - смеется Антон. - А нам нужно о многом поговорить. Готовы ли вы выслушать нашу идею о цирковой премьере, Анатолий Георгиевич?
- Специально за этим и приехали, - отвечает за Анатолия Георгиевича Михаил Богданович. - Кто же из вас изложит нам ее? Юра, значит, временно выбывает из строя?
- Нет, Юра не выбывает, - решительно заявляет Мушкин. Он не имеет права выбыть. Это в общем-то его идея, ему ее и докладывать.
- Тогда прошу к столу, - смущенно улыбаясь, произносит Елецкий. - Я вам чаю сейчас…
- К черту чай! - перебивает его Антон. - Если идея будет одобрена, организуем что-нибудь посерьезнее. Прошу всех сесть. Тебе слово, Юрий.
Зарницыны устраиваются на диване, остальные садятся за стол. Юрий, заметно нервничая, прохаживается по комнате.
- Конечно, я не такой уж большой знаток цирка… - не очень уверенно начинает он.
Но его снова перебивает, нетерпеливый Антон:
- О том, какой ты знаток, будет видно из последующего. Не трать зря время на это.
- А вы не сбивайте его, - хмурится Маша.
Юрий благодарно ей улыбается и сразу становится спокойнее.
- Ну, в общем идея такова: создать представление под девизом "В созвездии Трапеции". Такого созвездия, кажется, нет на небе…
- Ну и что ж, что нет? - перебивает его Мушкин. - Зато оно появилось под куполом цирка с тех пор, как возникло цирковое искусство. Не случайно ведь фигура гимнаста на трапеции стала символом многих цирков мира.
- Так вот, - продолжает Юрий, - под этим названием и хотели бы мы показать отдельные этапы развития цирка вплоть до наших дней… А так же и его будущее. Пожалуй, даже главным образом его ближайшее будущее.
Прервав свою речь, он торопливо перебирает альбомы, разложенные на столе. А Анатолий Георгиевич, прослушав это вступление, уже почти не верит в успех замысла молодых художников. Он представляется ему унылым обозрением, лишенным сюжета и стройности.
- Я набросал тут кое-что, - протягивает ему один из альбомов Елецкий. - На первом эскизе странствующий балаган с убогим осликом, шарманщик и два юных гимнаста. За их выступлением внимательно наблюдает антрепренер. Ему явно нравится их работа. Он берет их в труппу большого цирка.
- А вот и большой цирк, - перевертывает Юрий следующую страницу альбома. - Тут укротители, наездники, клоуны, акробаты. Все это в быстром темпе должно мелькать на манеже. А по куполу круговая кинопанорама, изображающая публику тех лет… Переверните еще одну страничку, там есть наброски всего этого. А потом типичный для буржуазных цирков смертный номер.
Юрий торопливо листает свой альбом и снова протягивает его Анатолию Георгиевичу.
- Этот смертный номер, - продолжает он, - исполняют уже знакомые нам бродячие гимнасты. Они работают под куполом цирка без сетки. В стереофонических динамиках должна звучать при этом музыка, похожая на реквием… Труднейшие номера! Может быть, тройное сальто-мортале или два с половиной с пируэтом, исполнявшееся когда-то мексиканскими гимнастами Кадонас в кинофильме "Варьете". А потом падение, катастрофа… Рев толпы в динамиках… Полицейские свистки…
Теперь Анатолий Георгиевич уже представляет себе, какое захватывающее повествование могут составить эти разрозненные сценки. Какими звуковыми и световыми эффектами можно их оформить, какими деталями обогатить.
- А потом пламя революции, - не вытерпев, продолжает за Елецкого Антон Мушкин. - Фрагменты из цирковых пантомим тех лет: "За красный Петроград", "Махновщина", воссоздание образов знаменитых цирковых артистов: Дуровых, Лазаренко, Труцци, Эйжена, Бим-Бомов… И не обязательно все на манеже. Многое можно снять на пленку и демонстрировать на куполе цирка. Осуществление антигравитационного эффекта Ильи Андреевича даст нам возможность освободить его от значительной части подвесной аппаратуры и превратить в огромный экран. А сочетать действие на манеже с демонстрацией кинопленки можно по принципу чехословацкой "Латерны магики".
Все это время Анатолий Георгиевич, сосредоточенно листавший альбом Елецкого и казавшийся равнодушным ко всему тому, что говорили молодые энтузиасты, встает вдруг с дивана и решительно произносит:
- Стоп! Вы меня убедили! И даже не столько вашими речами, сколько рисунками Юры. Тут есть за что ухватиться. Особенно в разделе "Цирк будущего". В нем есть, однако, очень уязвимое звено - зависимость всего аттракциона от осуществления эффекта антигравитации. А что, если он почему-либо не осуществится?
Анатолий Георгиевич вопросительно смотрит на Елецкого и Мушкина, будто от них зависит осуществление этого эффекта.
Отвечает ему Маша:
- Он осуществится, Анатолий Георгиевич!
Маша произносит это с такой убежденностью, что не только главный режиссер, но и братья ее невольно улыбаются.
- Ну что же, если так, то я буду только рад этому, - заключает Анатолий Георгиевич.
Накануне Нового года у Ирины Михайловны возникает идея пригласить к себе Анатолия Георгиевича, Зарницыных, Елецкого и Мушкина. Ни Андрей Петрович, ни Илья ничего не имеют против этого. А Михаил Богданович просто в восторге от такого замысла.
- Прямо-таки гениальная идея! - радостно восклицает он.
…И вот Зарницыны с Юрием и Антоном прямо из цирка спешат теперь к дому Нестеровых. Анатолий Георгиевич обещает прийти попозже, ему нужно хоть часок провести вместе с теми актерами, которые встречают Новый год в цирке.
- А знаете, страшновато как-то идти к этим физикам, - поеживаясь в своем демисезонном пальтишке, признается Мушкин.
- Ну, если уж вам страшно, каково же нам? - смеется Маша. Ей, однако, очень хочется побывать в доме Ирины Михайловны.
Дверь им открывает Илья. Он выглядит весьма элегантно. Здоровается, как со старыми друзьями. Долго держит руку Маши и шутит:
- Вы непременно должны свести с ума всех моих друзей-физиков. Особенно Леву Энглина.
- А вот этого я как раз и не умею, - смущенно улыбается Маша.
- Потому-то и покорите их всех, - обнимает ее подошедшая к ним Ирина Михайловна. Опытным женским глазом она мгновенно оценивает Машин туалет и с удовольствием отмечает ее хороший вкус. - Идите же, я познакомлю вас с моим мужем.
Худощавый, подтянутый, моложавый, с умным строгим лицом, Андрей Петрович совсем такой, каким и представляла себе Маша большого ученого.
- Илья с Ириной Михайловной мне о вас много говорили, а вы, оказывается, еще прекраснее, - произносит Андрей Петрович без улыбки, и Маша не может понять, шутит он или говорит серьезно.
И она, тоже не улыбаясь, отвечает ему:
- А я хочу вам честно признаться - нет для меня более неприятного разговора, чем…
- Ну-ну, голубушка! - торопливо подбегает к ней Михаил Богданович. - Не надо быть такой серьезной. Идемте-ка лучше к физикам, - может быть, в вашем присутствии они переменят тему разговора. Я тут с ними уже полчаса, и они все время развлекали меня рассказами о "соотношении неопределенностей" и "сохранении странности". И вы думаете, что я слышал тут о ком-нибудь еще, кроме Дирака, де Бройля, Юкавы, Гейзенберга и Шридингера? Даже Эйнштейн их уже не интересует.
Смущенно улыбаясь, Маша протягивает по очереди руку трем приятелям Ильи и двум друзьям Андрея Петровича с их женами.
- Ты должен их простить, дедушка, - защищает своих гостей Илья. - Они ведь к нам прямо с научной дискуссии.
- А теперь мы постараемся начисто забыть все науки, смеется кто-то из друзей Ильи, - и целиком переключимся на…
- Стоп! - властно хлопает ладонью по столу Ирина Михайловна. - Переключать вас буду я. Разве вы забыли, что мы собрались для того, чтобы встретить Новый год? Прошу всех в связи с этим посмотреть на часы. Видите - уже без пятнадцати двенадцать. А ну-ка быстренько к столу!
Все шумно идут в соседнюю комнату, и Ирина Михайловна усаживает Илью рядом с Машей. Братьев ее она устраивает по соседству с девушками, помогавшими ей накрывать на стол. (Позже выясняется, что они тоже физики.)
Громко звучат куранты в динамике радиоприемника, хлопают пробки откупориваемого шампанского, звенят бокалы. И уже нет и речи ни о каких элементарных частицах и знаменитых физиках. Все состязаются в остроумии, и Маше приятно видеть, что братья ее имеют успех. Они смешат чем-то своих соседок и произносят остроумные тосты. А сама она - центр общего внимания.
Один только Лева Энглин, сидящий слева от Маши, ведет себя так, будто и не замечает своей соседки. Даже чокается с нею лишь тогда, когда она сама протягивает к нему свой фужер. И конечно же он не догадывается предложить ей какую-нибудь закуску. Да и сам забывает закусить. Ему всякий раз напоминает об этом Ирина Михайловна. Обращает она его внимание и на то, что рядом с ним сидит такая очаровательная девушка, как Маша, и что надо бы ему поухаживать за нею.
- Что ты хочешь от этого бесчувственного человека, мама? - смеется Илья. - Интерес к Маше он может проявить лишь в том случае, если она сама проявит интерес к математической логике, которой он сейчас так увлечен. Но если бы Маша проявила такой интерес, я бы ей не позавидовал.
- Почему же? - спрашивает заинтригованная Маша.