Юра внимательно осмотрелся. Из окружающего мрака выступил ствол дерева, придавивший ему ноги, опрокинутая телефонная будка, причудливое переплетение рельсов, перевернутый трамвай и покосившийся железобетонный забор. Все находилось на своих местах (то есть на тех, что и до селя). Ствол осины лежал в двух шагах от него. Будка лежала немного выше и как раз в том направлении, в котором ушла девушка. А ушла она на Сырец, в гору. Трамвайные рельсы и перевернутый вагон были метрах в ста пятидесяти с противоположной стороны. Юра поискал глазами домик, но увидел на возвышении лишь упирающиеся прямо в потолок стены с облупившейся штукатуркой и с выбитыми окошками. Крыша дома находилась выше черного потолка и оставалась невидимой.
И никого из людей не было здесь. Ни единой живой души! Ни девушек в будке, ни старика с хворостом, ни старухи, ни пассажиров трамвая - никого. Его странная гостья также исчезла.
Вдруг черный потолок над трамваем прогнулся и начал рывками опускаться вниз. Юра испугался, как бы этот удивительный потолок не просел слишком низко и не раздавил его. Надо было побыстрее уходить. Куда? Конечно же, вслед за девушкой, вызвавшейся проводить его!
Тут Юре показалось, что на стволе дерева светится огонек. Может, незнакомка незаметно вернулась? Вот было бы здорово!
Как ни странно, на земле около ствола осины Юра обнаружил еще одну свечку, точь-в-точь такую, как у девушки. Было совершенно непонятно, откуда она взялась. Юра не заметил, чтобы незнакомка приближалась к стволу. Однако он слишком устал от всех этих загадок, чтобы разгадывать очередную, поэтому осторожно, дабы не обжечься, взял свечку и зашагал в гору.
Юношу очень сильно угнетали всепроникающая тишина этого странного места, чернота земляного пола без единой травинки и узорчатого потолка и осязаемая стылая тьма, висевшая между потолком и полом, с которой едва справлялся крошечный огонек в его руке. Он попробовал бодро насвистывать песню "Я люблю тебя, жизнь", однако окружающая тьма словно еще больше сгустилась от этого, и Юра испуганно оборвал свист.
Тут ему показалось... Да, звон гитарных струн и голос! Кто-то здесь все же есть! Юра постоял некоторое время, пытаясь определить, откуда доносятся звуки, затем быстро зашагал в этом направлении. Наконец он наткнулся на развалины кирпичного дома, а через несколько секунд увидел певца. Тот расположился на куче обломков боком к Юре. Рядом с ним трепетал в такт песне огонек свечки, прилепленной на стоявшей дыбом балке. Певец был одет в больничную пижаму и тапочки. Из полосатых рукавов торчали худые руки, длинные тонкие пальцы нежно перебирали струны видавшей виды гитары. Правая нога, также чрезвычайно худая, с синеватой косточкой на щиколотке была переброшена через левую, тапочек со стоптанным задником хлопал по пятке в такт с перезвоном струн. глаза сидящего были закрыты, длинное лицо излучало блаженство. Ясным чистым голосом он пел:
- ...До коммунизма остается
лет пятнадцать-двадцать,
А семилеток - чтой-то вроде трех.
А если не хочу идти я в ногу,
Как доложил об этом вам сексот?
Зачем зовете вы меня в дорогу
И чем влечете вы меня вперед?
А если захочу я разобраться -
Вы сразу кляпик в ротик, чтоб я сдох!..
До коммунизма остается
лет пятнадцать-двадцать,
А семилеток - чтой-то вроде трех.
А вдруг я тунеядец и подонок?
А если я хочу стилягой стать?
А если слух стиляги слишком тонок,
Чтоб вашим бравым маршам подпевать?
Так дайте же спокойно разобраться,
Так дайте сделать
хоть последний вздох!..
До коммунизма остается
лет пятнадцать-двадцать,
А семилеток...
- Эй, - несмело окликнул певца Юра. Тот моментально оборвал песню, резко обернулся, окинул Юру быстрым взглядом и широко улыбнувшись проговорил:
- Рад приветствовать тебя в этом скорбном месте, дорогой товарищ по несчастью! Чего ты здесь шляешься, добрая душа? Чего честных гитаристов пугаешь? Уймись, право слово! Уймись и ступай себе с богом. Pax vobiscum, как говорил шут Вамба доблестному своему хозяину Седрику Ротервудскому, то бишь Седрику Саксонцу, черт возьми! - и он подкрепил тираду звучным аккордом.
Юра плохо понял смысл речи парня. Напыщенные выражения действовали ему на нервы, а имена героев романа Вальтера Скотта вообще поставили в тупик.
- Тут девушка не проходила? - спросил наконец Юра и очень сильно смутился, вспомнив незнакомку. Его собеседник мягко, по-кошачьи улыбнулся, зажмурился и даже слегка замурлыкал. Юра хотел повторить вопрос, как вдруг парень сжал гриф инструмента так резко, словно душил змею, а затем принялся извлекать из гитары беспорядочный и подчас безобразный набор звуков, мотая при этом головой точно отгоняющий надоедливых мух конь, и заговорил нараспев:
- Ай-я-я-я-яй, молодой
челове-е-е-е-ек!
Вот какая буря происходит
у вас в душе-е-е-е-е!
Бегать за голыми девушками
в вашем во-о-о-оз-ра-сте?!
В этом переходном и коварном,
слишком юном во-о-оз-ра-сте!..
Это неприлично,
а вдобавок амора-а-а-аль-но.
Вас обязательно исключат
из комсомо-о-о-о-ла!
И вдобавок выгонят
из шко-о-о-о-лы.
А ведь правда,
хорошенькое ли-и-и-чи-ко?
А может вам понравилась грудка
или по-о-о-оп-ка?
Девочка-клубничка,
что и говори-и-и-и-ить...
Юра закусил губу, сжал кулаки и двинулся на насмешника. Тот хмыкнул и ответил уже вполне нормально:
- Ну чего ты пыжишься, дурак! Шучу я. Шучу. Проходила твоя пупочка, как не проходить! Она и впрямь хорошенькая, и я бы не прочь ею заняться...
Юра угрожающе засопел.
- Все, все, не буду! - взвизгнул гитарист. - И не собираюсь даже! Я занят. Я наслаждаюсь свободой и гитарой.
Ах ты моя милая
подруга шестиструнная,
Вновь с тобою мы сидим
вместе под луной!
Лишь тебя я буду мучать
ночью тихой, лунною,
Девушка пускай идет
мимо, стороной...
мимо, стороной...
мимо, стороной...
- пропел парень, жмурясь от удовольствия. Пел он явно нреподготовленно, а просто так, всякую чепуху, первое, что пришло в голову. Во всяком случае было совершенно непонятно, где же в этом странном месте луна.
- А ты кто? - уже беззлобно спросил Юра.
- Я-то? Я простой советский сумасшедший, у которого отобрали его любимую гитару и который вновь взял ее в руки после длительной разлуки...
Парень замер, как бы прислушиваясь к собственным словам, и медленно замурлыкал:
- Взял я ее в руки... в руки...
Он повел головой и сказав: "Нет, не так", - запел, в экстазе творчества отбросив голову назад и лаская пальцами струны:
- Взял тебя я в руки
после длительной разлуки,
Ты родишь мне песню,
что созрела в сердце вновь...
- Какой сумасшедший? - не понял Юра. Гитарист скривился, словно проглотил хороший кусок лимона без сахара, тряхнул непокорной светлой шевелюрой и с явным неудовольствием сказал:
- Ну вот, всю песню мне испоганил. Дуралей...
Как это какой сумасшедший? Я ж говорю: простой. Советский. Прижизненно был водворен в Желтый Дом, то бишь в Павловку, за распевание своих и чужих аполитичных песенок в публичных и прочих местах, для того не предназначенных. В настоящее время обрел полную и непресекаемую более свободу, а также любимую голосистую подружку...
- Что, прямо вот так за песенки и посадили? - Юра задрожал, вспомнив недавние свои опасения за Веньку, обожающего политические анекдоты.
- Ми-лай, конечно же нет! - гитарист поморщился, словно у него болели зубы. - Посадили за тунеядство, за любовь к кочевой жизни и прочее в том же роде. Кто ж сажает за песенки! Да и вообще не посадили, это я фигурально выразился. На экспертизу направили.
Оно ведь как получается? Нормальный обыватель поминает деяния Никитки не иначе как при жене, да и то шепотом, вдобавок под одеялом. А что? Любовница может иметь еще одного любовника, который вдруг окажется кэгэбэшником! Правда, жена тоже может спать с каким-нибудь вшивым сексотом, это никому не вредно и не возбраняется, но кормильца-то она выдавать поостережется. Я же могу встать на перекрестке у пятого угла дома и орать на весь город любимые сельхозкуплеты, - гитарист принялся тихонько наигрывать "Ура, ура, догоним Сэ-Шэ-А". - И теперь я тебя спрашиваю: станет ли это делать среднестатистический обыватель?
Юра вздрогнул (слово "среднестатистический" очень походило на такие страшные ругательства как "кибернетика" и "генетика"), но промолчал.
- Правильно, не станет. Следовательно, кто я такой? Тоже верно: чокнутый. Вот меня и изловили, и на экспертизу направили. Только она немного затянулась. То есть слишком затянулась, но это уже детали... которые не взволнуют ни один советский суд.
- И что потом?
- Как это что! Раз я помер, какая теперь экспертиза?
Гитарист не обратил совершенно никакого внимания на все возрастающее смятение Юры и принялся громко чеканить фразы:
- Экспертиза - вздор!
Экспертиза - ноль!
Голос экспертизы тоньше писка!
Кто его услышит?
Разве жена...
- Так ты... мертвый? - еле выдавил Юра. Парень прервал торжественную декламацию, посмотрел на него как-то странно и медленно и раздельно произнес:
- Разумеется мертвый. Как и ты.
Юре сделалось нехорошо. Наверное, со стороны это было очень заметно, потому что глаза гитариста полезли на лоб от изумления.
- Так ты до сих пор ничегошеньки не понял?!
- Н-нет... - пролепетал Юра.
- Да ты что! Вот это надо же, - парень тяжело вздохнул и принялся терпеливо объяснять: - Я погиб, когда обвалился корпус психушки с частью горы. Тебя утопило в потоке или занесло селем. Понял? (Юра недоверчиво кивнул.) Ты же не дышишь. Тебе только кажется, что ты вдыхаешь и выдыхаешь. Понюхай: здесь нет никаких запахов! (Юра последовал совету гитариста и с ужасом обнаружил, что тот прав.) А твоя пупочка... Знаешь, откуда она приходила? ("С Сырца", - сказал Юра.) Верно. А что было когда-то на этом самом Сырце? (Юра молча смотрел на гитариста.) Ты разве не заметил пулевых ран у нее на груди?
- Я ран вообще никогда не видел, - попытался оправдаться Юра.
- Я тоже, - согласился гитарист. - Но хоть медицинскую энциклопедию можно было почитать, пока ты был жив?.. Ладно, не в этом дело. Ты лучше скажи, кто и когда мог раздеть ее на Сырце и прихлопнуть?
Юра просто терялся в догадках. Парень отложил гитару, встал и процедил:
- Ты хоть краем глаза заглядывал в "Бурю" Эренбурга? (Юра потерянно молчал.) Ты не слышал про Бабий Яр? Не слышал!!!
Так как Юра продолжал молчать, гитарист прошептал: "Вот так мы знаем историю Отечественной войны и своего города, м-м-м-мать твою!" - и принялся расхаживать взад-вперед. Наконец сказал:
- Так вот, пусюнчик. Твою пупочку расстреляли в Бабьем Яру лет двадцать тому. Это было во время оккупации. Она мертвая, понял? И она, и я, и ты тоже. Протри свои паршивые зенки: мы под землей! Под нами земля, над нами тоже земля (парень ткнул пальцем в черный потолок со странным рисунком, похожим на речное дно), и вокруг нас, и в нас. Мы - это земля. Уже земля. Мы бродим здесь, а не лежим в гробах, потому что хоронил нас сель, а не человек. А ее труп полили бензином и сожгли, когда в сорок третьем фрицы драпали отсюда. Понял?
Юра зашатался, икнул и сел. Его тошнило.
Значит, все они мертвецы. И он. И этот парень. А вдруг гитарист сейчас набросится на него и чего доброго начнет грызть, кусать и рвать на части?! Кто его знает, какие они, покойники...
- Ты чего? Сдрейфил? - участливо спросил парень. Юра быстро кивнул. - Мертвецов испугался? Эх, деточка! Ты же сам такой, как я. Ворон ворону глаз не выклюет, заруби это на своем сопливом носу.
Впрочем, я тебя понимаю. Еще гениальный Пушкин сказал:
Боже, парень я несильный!
Съест меня упырь совсем,
Коли сам земли могильной
Я с молитвою не съем.
Молитвы ты никакой не знаешь, тут и гадать нечего. Но горсть землицы предложить тебе могу. Вот, получи и распишись.
Юра с отвращением оттолкнул руку парня... и тут словно какая-то невидимая пружина соскочила внутри. Он весь затрясся, упал на спину и царапая ногтями земляной пол истерически завопил:
- Нет, нет! Я хочу назад! Пустите меня, пустите!
- Кто тебя держит? Попробуй.
Со странной смесью иронии и участия гитарист наблюдал, как Юра перевернулся на живот, встал на четвереньки, вскарабкался по стоявшей наклонно балке и прыгнул вверх. Ладони скользнули по потолку, и их обожгло неведомым огнем. Юра взвизгнул, свалился на груду кирпича, не обращая ни малейшего внимания на раздирающую боль в пальцах опять вскарабкался по балке, опять прыгнул, обжегся, упал...
- Может, хватит? - устало спросил парень после пятой неудачной попытки. Юра обессиленно привалился боком к балке. Никакой боли от ушибов он не чувствовал, словно вовсе и не падал несколько раз подряд с шестиметровой высоты. Зато ладони и пальцы буквально горели. Юра сидел и громко всхлипывал. Гитарист обнял его за плечи и попытался утешить:
- Ну-ну, что ты, что ты! Не надо. Это все ни к чему. Теперь тебе наверх не попасть просто так... Да не хнычь ты, рева-корова! Мужик ты или баба, в конце концов?!
Юра по-детски отпихивался локтями и все продолжал рыдать. Наконец он немного успокоился и невнятно проговорил сквозь всхлипывания:
- Я здесь не хо-чу... Я хочу назад... Там у меня мам... мам... мам-ма оста-лась... Как она без меня?.. Батя на войне... Баба Маня ум... ум... умер-ла... Одна мам-ка... Братан стар... ший уе... уе... уехал... Сестра за-муж... Од-дна она... Назад хочу... Там светло...
- Нет тебе назад дороги, - парень сочувственно вздохнул. - А реветь прекрати. Нехорошо. Ну что тебе сделать? Песенку спеть? Ладно, нюня, слушай:
А на кладбище
все спокойненько,
Все там померли,
все покойники,
Ну а также там
по традиции
Ни дружинников,
ни милиции...
О-о-о-ой, замолчи! Ну пошутил я неудачно, ну дурак я! Ну что ты сделаешь, - гитарист нервно забил по струнам, потому что Юра разрыдался пуще прежнего.
- Вот брошу тебя здесь, и плачь сколько влезет, - пригрозил он.
В этот момент на вздрагивающее плечо Юры легла нежная ледяная ручка. Он всхлипнул в последний раз, вытянулся, медленно отнял заплаканное лицо от ладоней и замер. Рука ласково погладила плечи, спину, потом маленькие пальчики зарылись в его мягкие волосы на затылке. Юра прекрасно знал, кто ласкает его, поэтому не смел обернуться, чтобы не заглянуть ненароком в темно-карие глаза, мертвые много лет, чтобы не увидеть прекрасное нагое тело, бледную прозрачную кожу... Юра почувствовал, что краснеет. Гитарист смотрел ему за спину выпучив глаза.
- Ты все еще не остыл. Тепло. Я уже почти забыла, какое оно приятное и ласковое. Как хорошо!
Низкий голос девушки окончательно успокоил Юру. Он обмяк и заворожено слушал.
- Встань и посмотри мне в глаза. Не бойся.
Юра робко повиновался. Гитарист цокнул языком.
- Вот это да! Везет же некоторым. И приласкают их, и утешат... Слушай, да я-то ведь тоже теплый!..
- Помолчи, - сказала девушка, даже не взглянув на гитариста. Тот послушно зажал рот ладонью, скорчил насмешливую рожу и отвернулся.
- Ты пошел за мной, - продолжала девушка. - пошел и заблудился. Потерял путь. Всем мужчинам нужна путеводная нить. Иди за мной. Дай руку, чтобы не потеряться во второй раз. Дай руку, я так соскучилась по теплу.
Она поднялась и протянула Юре свечку, брошенную на пол во время тщетных попыток освободиться из плена тьмы. Он отдернул руку, боясь обжечься.
- Это мертвое пламя, - сказала девушка и совершенно спокойно провела ладонью над огоньком. Юра недоверчиво повторил ее движение и почувствовал, что ровное немигающее пламя свечи действительно холодное. Он слабо удивился тому, что не заметил этого сам, взял девушку за ледяную руку и послушно последовал за ней.
- Эй, меня забыли! - спохватился парень, подобрал гитару, пристроил на грифе свою свечку и запел "Зубоврачебный романс". Он держался шагах в пяти позади от них и старался идти не очень быстро, чтобы не сокращать дистанцию.
Юра молчал. Ему нравилось идти рука об руку с незнакомкой. Не надо было ни о чем думать и заботиться: его вели куда-то в неизвестность; но пусть в неизвестность, зато о нем заботились, за него решали. Юра был слишком молод, чтобы спокойно встретить как должное все, что свалилось на него несколько часов назад. Девушка дала именно то, чего ему так не доставало. Она как бы схватила и удержала хрупкими алебастрово-белыми ручками гнет подземной тьмы, давая юноше возможность отдышаться.
И несмотря на ледяную холодность ее рукопожатия Юре было почему-то необычайно тепло рядом с ней.
- Как тебя зовут? - спросил он наконец.
- Судя по тому, что она норовит дать тебе путеводную нить, зовут ее не иначе как Ариадной, то есть Адой. Хоть на Тезея ты явно не тянешь, - донесся сзади насмешливый голос гитариста. Что свидетельствовало о наглом беззастенчивом подслушивании, несмотря на кажущееся самозабвение от перезвона струн и собственного пения.
- Судя по тому, как неловко ты вмешиваешься в разговор, тебя следует назвать Медведем, или проще Мишей. Хотя на самом деле это имя имеет совсем другое значение, - отрезала девушка. Гитарист удивленно присвиснул.
- Вот это да! В самую точку. Один-ноль в твою пользу, Ада. Кстати, прав я насчет тебя?
- Соней меня зовут, - сказала девушка, и улыбнувшись Юре, добавила: - Не обращай на него внимания.
- Я и не обращаю. Юра. Я Юра, - сказал он застенчиво.
- Соня. София. Мудрость. Хм-м-м, - гитарист театрально откашлялся, сказал голосом Синявского: - Мимо ворот. Что ж, разрыв в счете сохраняется. Один-ноль, - и весело запел какую-то совершеннейшую чепуху:
- А мне на девушек везло,
тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля!
А ту буквально как на зло,
тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля!
Вставную челюсть проглотил,
ой-е-е-е-е-е-е-ей!
И весь свой внешний вид сгубил,
ай-я-я-я-я-я-я-яй!
И так далее в том же духе. Вообще репертуар его был крайне разнообразен: пародийно-патриотические, аполитичные, откровенно блатные, бытовые, туристские, студенческие песни следовали одна за другой. Он действительно соскучился в психиатрической больнице за гитарой. А может он так старался, чтобы не слишком тоскливо и одиноко было брести в гору, потому что три крошечных мертвенных огонька лишь подчеркивали окружающую тьму. Гитарист как раз дошел до середины "Кирпичиков", когда неожиданно ушедший вверх потолок озарился желтоватыми отблесками. Соня обернулась, весело взглянула на спутников и бодро воскликнула:
- Пришли!
- И
по
камешкам,
по кирпичикам
Разобрали весь хлебный завод...
Значит, это и есть Бабий Яр изнутри? И вы тут живете? - отозвался Миша.
- Здесь. Но тебе надо выглядеть поприличнее.