- Не могу понять, - сказала она. - Есть настоящее, есть прошлое. Есть жизнь. А это что?
- Модель.
- Живая?
- Не знаю. Может быть, записанная каким-то способом. На их плёнку. - Я засмеялся.
- Не смейся. Это страшно. Живая жизнь. Где? В каком пространстве? В каком времени? И они увозят её с собой? Зачем?
- Ну знаешь, - сказал я, - у меня просто не хватает воображения.
Но был человек, у которого хватило воображения. И мы встретились с ним на другой же день.
С утра я выписался из клиники, по-мужски сдержанно простился с суховатым, как всегда, Пелетье ("Вы спасли мне жизнь, профессор. Я ваш должник"), обнял на прощание старшую сестру - моего белого ангела с дьявольским шприцем ("Грустно прощаться с вами, мадемуазель"), услышал в ответ не монашеское, а мопассановское ("Каналья, ах каналья!") и вышел к Вольтеровской набережной, где мне назначила свидание Ирина. Она тут же сообщила мне, что Толька Дьячук и Вано прямо из Копенгагена уже вылетели в Гренландию, а наши с Зерновым визы ещё оформлялись в датском посольстве. Я мог ещё побывать на пленарном заседании конгресса.
На улице от жары таял под ногами асфальт, а на лестницах и в коридорах Сорбонны, старейшего из университетов Франции, где сейчас во время студенческих летних вакаций заседал конгресс, было прохладно и тихо, как в церкви, когда служба давно закончилась. И так же пустынно. Не проходили мимо опаздывающие или просто любители покурить и посплетничать в кулуарах, не собирались группами спорщики, опустели курительные и буфеты. Все собрались в аудитории, где даже в часы любимейших студентами лекций не бывало так тесно, как сейчас. Сидели не только на скамьях, но и в проходах на полу, на ступеньках подымающегося амфитеатром зала, где уселись и мы, с трудом найдя себе место.
С трибуны говорил по-английски американец, а не англичанин, я сразу узнал это по тому, как он проглатывал отдельные буквы или пережимал "о" в "а", точь-в-точь как моя институтская "англичанка", стажировавшаяся не то в Принстоне, не то в Гарварде. Я, как и весь читающий мир, знал его по имени, но это был не политический деятель и даже не учёный, что вполне соответствовало бы составу ассамблеи и обычному списку её ораторов. То был писатель, и даже не то чтобы очень модный или специализировавшийся, как у нас говорят, на конфликтах из жизни научных работников, а просто писатель-фантаст, добившийся, как в своё время Уэллс, мировой известности. Он, в сущности, и не очень заботился о научном обосновании своих удивительных вымыслов и даже здесь перед "звёздами" современной науки осмелился заявить, что его лично интересует не научная информация о пришельцах, которую по крупинкам, кряхтя, собирает конгресс (он так и сказал "по крупинкам" и "кряхтя"), а самый факт встречи двух совершенно непохожих друг на друга миров, двух, по сути дела, несоизмеримых цивилизаций.
Это заявление и последовавший за ним не то одобрительный, не то протестующий гул зала мы и услышали, усаживаясь на ступеньках в проходе.
- Не обижайтесь на "крупинки", господа, - продолжал он не без ухмылочки в голосе, - вы соберёте тонны полезнейшей информации в комиссиях гляциологов и климатологов, в специальных экспедициях, научно-исследовательских станциях, институтах и отдельных научных трудах, которые займутся вопросами новых ледяных образований, климатических изменений и метеорологических последствий феномена розовых "облаков". Но тайна его так и осталась тайной. Мы так и не узнали ни природы силового поля, парализовавшего все наши попытки к сближению, ни характера столкнувшейся с нами жизни, ни местопребывания её во Вселенной.
Интересны выводы Бориса Зернова об эксперименте пришельцев в поисках контакта с землянами. Но это их эксперимент, а не наш. Теперь я могу предложить встречный, если представится случай. Рассматривать сотворённый ими мир как прямой канал к их сознанию, к их мышлению. Разговаривать с ними через "двойников" и "духов". Любую модель, любую материализованную ими субстанцию использовать как микрофон для прямой или косвенной связи с пришельцами. Нечто вроде элементарного телефонного разговора без математики, химии и других кодов. На простом человеческом языке по-английски или по-русски, не важно - они поймут. Скажете, фантастика? Да, фантастика. Но конгресс уже поднялся - обратите внимание: я говорю "поднялся", а не "опустился" - до уровня подлинно научной фантастики, причём я не особенно настаиваю на слове "научной", я просто подчёркиваю: фан-тас-тики, той крылатой фантастики, когда воображение становится предвидением. (Шум в зале.) Вежливый народ учёные! Скажите громче: кощунство в храме науки! (Крики на скамьях: "Конечно, кощунство!") Чуточку справедливости, господа. Разве учёные предсказали телевидение, видеофон, лазеры, опыты Петруччи и космические полёты? Все это предсказали фантасты.
Я не пропустил ни одного заседания комиссии предположений и порой поистине восторгался услышанным: то была фантастика чистой воды. Взрывы воображения. Разве не воображением была гипотеза о голограмме - зрительном восприятии пришельцами любого предмета с помощью отражённых световых волн? Такая фотозапись воспринимается как трехмерная и обладает всеми зрительными особенностями, присущими естественному ландшафту. Вчерашнее сообщение о покрашенных айсбергах в заливе Мелвилла у берегов Гренландии подтвердило гипотезу. Айсберги пометило краской датское экспедиционное судно "Королева Христина" на виду у скачущих по небу "всадников". Они шли на высоте нескольких километров, а с борта судна уже за сотню метров невооружённый глаз не мог обнаружить ни малейшего следа краски, тем не менее "всадники", спикировав, прежде всего смыли краску, а потом уже выловили из воды чистенький голубой лёд. Так предположение о сверхзрении пришельцев стало научным фактом.
Не всякое воображение - предвидение, и не всякая гипотеза разумна. Мне хочется, например, отвести гипотезу католической церкви о том, что пришельцы якобы не живые существа, наделённые разумом, а искусственные создания наших братьев "по образу и подобию Божию". По существу, это та же религиозная формула о Боге, земле и человеке, в которой понятие "земля" расширяется до масштабов Вселенной. Философски это дань наивному антропоцентризму, которую легко опровергнуть даже на основании тех крупиц знаний, которые мы собрали о розовых "облаках". Если бы их создателями были гуманоиды, то, посылая в космическую разведку свои кибернетические создания, они, без сомнения, учли бы возможность встречи если не с братьями по разуму, то с братьями по облику. Соответственно запрограммированные, эти биороботы легко бы нашли с человечеством общий язык, и жизнь человеческая не оказалась бы для них такой загадкой. Нет, что бы ни утверждали теологи и антропоцентристы, мы столкнулись с другой формой жизни, нам неизвестной и пока ещё непонятной. Вероятно, взаимно, но нам от этого не легче. Попробуйте ответьте, например, как живут у себя наши инопланетные гости, бессмертны ли они или только долгоживущи, и как долго и как далеко от нас? Как размножаются, как создают себе подобных, как организуют жизнь биологически и социально, в какой среде развиваются - жидкой или газообразной - или вообще не нуждаются в ней, а живут сгустками энергии, ограждёнными от внешней среды силовыми полями. Я обращаюсь к вашему воображению, господа: попробуйте ответить! (Шум в зале, аплодисменты.) Вотум недоверия, кажется, отменяется, никто не гонит дерзкого фантаста с трибуны. Тогда, может быть, он продолжит?
Я вижу, как председатель машинально бросает взгляд на часы и рука его тянется к кнопке звонка. Но гул аплодисментов и выкрики на разных языках: "Просим, просим!" - тотчас же побуждают его благоразумно оставить кнопку в покое.
- Выступая здесь, Борис Зернов привёл образ человека и пчелы как пример двух несопоставимых форм жизни. Подстегнём воображение: а что, если перевернуть, опрокинуть пример? Встречается, скажем, суперцивилизация пчёл и на тысячелетия отставшая от неё цивилизация человека. Наблюдатели уже отметили функциональное различие в поведении пришельцев: одни режут лёд, другие транспортируют его в космос, третьи фиксируют атомную схему модели, четвёртые эту модель создают. Соответственно этому различны и структурные формы создателей: одни вытягиваются ленточной пилой, другие распускаются гигантским цветком, третьи располагаются багровым туманом, четвёртые сгущаются в вишнёвый кисель. Напрашивается вопрос: а не рой ли перед нами, высокоразвитый рой существ с их обособленным функциональным развитием? Кстати, жизнь в улье и организована иначе, чем в жилых домах на нью-йоркской Паркавеню или в московских Черёмушках. И труд и отдых. Да нужен ли им отдых? Присуще ли им чувство прекрасного? Есть ли у них, скажем, музыка? Что им заменяет спорт? Ещё раз повторяю: попробуйте ответить. Как в шахматах с подсчётом возможных вариантов. Трудновато, конечно? Да. Но ведь именно так делают гроссмейстеры.
А мне вот странно: почему гроссмейстеры от науки до сих пор не спросили себя о главном: зачем к нам прибыли гости? (Шум в зале.) У всех ответ наготове - знаю, знаю, даже два ответа. Одни - их примерно девяносто процентов - считают, что пришельцам зачем-то понадобился земной лёд, возможно уникальный по своему изотопному составу в окружающем космосе. Меньшинство, во главе с Томпсоном, полагает, что это разведка с агрессивными целями в будущем. Я лично считаю, что разведка уже была, мы просто её проморгали. А сейчас прибыла мощная, оснащённая экспедиция (насторожённая тишина в аудитории, слышно только шипение репортёрских магнитофонов) не завоевателей, нет - ваших инопланетных коллег, господа, для изучения незнакомой им формы жизни. (Крики с мест: "А лёд?!") Погодите, будет и лёд. Это побочная операция. А главное - мы сами, высшая форма белковой жизни, замешанной на воде. Изучить эту жизнь здесь на Земле им что-то мешает. Может быть, внешняя среда, может быть, опасение её нарушить. Что делать, с чего начать? С Божьего промысла, с сотворения мира. (Шум в зале, кто-то истошно кричит: "Замолчите, богохульник!") Я не больший богохульник, чем отец кибернетики Винер. Когда-то такие, как вы, так же истошно кричали: "Это от дьявола! Он посягает на вторую заповедь! Не сотвори себе кумира и всякого подобия!" А сейчас вы конструируете роботов и мечтаете об электронном мозге. Мысль создать модель нашей жизни во всём её богатстве и сложности естественна для пришельцев, ибо что такое познание, как не моделирование с помощью мысли? А переход от мысленного моделирования к вещественному - только один шаг прогресса. Когда-нибудь и мы его сделаем, уже называют срок: будущее столетие. Так почему же сверхцивилизации пришельцев не достичь этого раньше, скажем, на тысячу лет?
Писатель умолк, допил что-то прохладительное в бокале с соломинкой и задумался. Аудитория ждала. Никто не кашлял, не ёрзал, не шептался с соседями. Я не знаю лекции, которую бы слушали с таким уважительным вниманием. А он молчал, и взгляд его, словно отрешённый от всего, что его окружало здесь, казалось, нащупывал что-то далёкое-далёкое, кроме него никому не доступное.
- Если можно сделать модель жизни, можно унести её с собой, - сказал он так тихо, что его не расслышали бы даже в трех шагах от стойки бара, но здесь никто не упустил даже интонации, - записать и восстановить где-то у себя поблизости, создав питательную среду для её развития. Что нужно для этого? Искусственный спутник, астероид, планета, модель земной атмосферы и солнечной радиации. И главное - вода, вода, вода, без которой невозможна белковая жизнь. В этом и смысл переброски земного льда в количестве, достаточном для обводнения целой планеты. Вот тогда и возникнет в глубинах нашей, а может быть, и не нашей галактики новый мир - не повторение, а подобие нашего, но подобие с тончайшим портретным сходством, потому что все модели пришельцев безошибочны и точны. (Перебивающая реплика с места: "Космический зоопарк с человекообразными на свободе!") Конечно, там будут и такие, как автор этой реплики. (Смех в зале.) Но я бы поправил его: не зоопарк, а лаборатория. Или точнее: научный институт, где жизнь человеческая, во всей сложности её психических, бытовых и социальных аспектов, станет предметом глубокого, бережного и осторожного изучения. Конечно, её будут изучать - для этого и ставится опыт, но изучать, не мешая её течению, изучать в развитии и движении вперёд и, поняв это движение, быть может, помочь уточнить и ускорить его. Пожалуй, я все сказал. Это моя гипотеза. Хотите - оспаривайте: как всякую рождённую воображением гипотезу, её, конечно, легко опровергнуть. Но мне радостно думать, что где-то в далях Вселенной живёт и движется частица нашей жизни, пусть смоделированная, пусть синтезированная, но созданная для великой цели - сближения двух пока ещё далёких друг от друга цивилизаций, основы которого были заложены ещё здесь, на Земле. И если вернутся пришельцы, то вернутся уже понявшими нас, обогащёнными таким пониманием, что-то сумевшими взять от нас и знающими, что дать нам на взаимном пути к совершенству.
Чуть сгорбившись, писатель сошёл с трибуны. Его провожала тишина, более красноречивая, чем буря аплодисментов.
28. ФИОЛЕТОВОЕ ПЯТНО
Мне вырубили нечто вроде окопчика на самом краю ледяного плато, обрезанного будто гигантским ножом. Глянцевитый до блеска, бледно-голубой срез, отражавший такое же голубое, без единого облачка небо, уходил вниз с высоты пятиэтажного дома. Собственно, то был не срез, а вырез - широкая, метров триста в поперечнике, ледяная выемка, тянувшаяся за горизонт. Её идеально ровная и прямая структура напоминала русло искусственного канала перед пуском воды. Пустой канал, вырубленный в ледяном массиве, подходил вплотную к фиолетовому пятну.
В сплошной стене холодного голубого огня оно темнело, как вход или выход. Не только снегоход, ледокол средней руки свободно бы прошёл сквозь него, не задев неровных, словно пульсирующих его краёв. Я прицелился камерой, потратив на него несколько метров плёнки, и выключился. Пятно как пятно - никаких чудес!
Зато стена голубого огня превосходила все чудеса мира. Представьте себе зажжённый на снегу синеватый огонь спиртовки, подсвеченный сзади лучами повисшего над горизонтом неяркого солнца. Блистающий огонёк голубеет на свету, рядом с ним вздымается другой, дальше змеятся третий, ещё дальше четвёртый, и все они не сливаются в плоское и ровное пламя, а примыкают друг к другу гранями какого-то удивительного, пылающего кристалла. Теперь увеличьте все это в сотни и тысячи раз. Огни вымахают в километровый рост, загнутся внутрь где-то в бледно-голубом небе, сольются гранями в кристалл-гигант, не отражающий, а похищающий всю прелесть этого неяркого неба, утра и солнца. Напрасно кто-то назвал его октаэдром. Во-первых, он плоский снизу, как плато, на котором стоит, а во-вторых, у него множество граней, неодинаковых и несимметричных, причудливых хрустальных поверхностей, за которыми пылал и струился немыслимой красоты голубой газ.
- Нельзя глаз оторвать, - сказала Ирина, когда мы подошли по ледяному катку к голубому пламени. Подошли метров на тридцать - дальше не пошли: тело наливалось знакомой многопудовой тяжестью. - Голова кружится, как над пропастью. Я была у Ниагары - потрясающе. Но это несоизмеримо. Почти гипнотизирует.
Я старался смотреть на фиолетовое пятно. Оно выглядело естественно и даже тривиально - лиловый сатин, натянутый на кривую раму.
- Неужели это вход? - вслух размышляла Ирина. - Дверь в чудо.
Я вспомнил вчерашний разговор Томпсона с Зерновым.
- Я же говорил вам, что это вход. Дым, газ, черт-те что. Они прошли сквозь это цепочкой. Сам видел. А теперь прошли мы.
- Не вы, а направленная взрывная волна.
- Какая разница? Я показал им, что человек способен мыслить и делать выводы.
- Комар нашёл отверстие в накомарнике и укусил. Разве это доказательство его способности мыслить и делать выводы?
- Как надоели мне эти разговоры о комариных цивилизациях! Мы подлинная цивилизация, а не мошки-букашки. Думаю, что они поняли. А это уже контакт.
- Слишком дорогой. Человек-то погиб.
- Элементарный несчастный случай. Могла отсыреть проводка или ещё что-нибудь. Всякое бывает. Взрывник - не огородник. А Хентер вообще погиб по собственной неосторожности - мог вовремя спрыгнуть в расщелину. Отражённая взрывная волна прошла бы поверху.
- Они всё-таки её отразили.
- Вторую. Первая же прошла. А вторично Хентер мог ошибиться, не рассчитал направления.
- Вернее, они сами рассчитали и силу заряда, и направление волны. И отвели её.
- Попробуем другое.
- Что именно? Они не чувствительны ни к бета-, ни к гамма-лучам.
- А лазер или водомёт? Обыкновенный гидромонитор. Уже сама по себе смена средств проникновения за пределы фиолетового пятна, прибегая к нашим понятиям, заставит их призадуматься. А это уже контакт. Или, по крайней мере, преамбула.
Новое оружие Томпсона подвели почти вплотную к "пятну", между ними было не более пятнадцати метров: видимо, силовое поле в этом микрорайоне бездействовало. С моей съёмочной площадки на верху плато гидромонитор напоминал серую кошку, приготовившуюся к прыжку. Её обтекаемые металлические поверхности тускло поблёскивали на снегу. Англичанин-механик в последний раз перед пуском проверял какие-то сцепления и контакты или что уж там, не знаю. В двух шагах от него была вырублена во льду щель глубиной в человеческий рост.
Ирины со мной не было. После гибели взрывника она отказалась присутствовать при "самоубийствах", организованных и оплаченных маньяком, место которому в "сумасшедшем доме". Сам "маньяк" вместе с Зерновым и другими советниками подавал сигналы из своего штаба по телефону. Штаб этот находился неподалёку от меня, на плато в хижине из блоков с тепловой изоляцией. Тут же возвышалась цистерна из ребристого металла, куда загружали крупно нарубленный лёд и откуда талая вода поступала в гидромонитор. Надо сказать, что технически экспедиция была задумана и оснащена безупречно.
Я тоже приготовился, нацелив камеру. Внимание: начали! Сверкнувшая саблевидная струя пробила газовую завесу "пятна", не встретив никакого сопротивления, и пропала за ней как отрезанная. Через полминуты сверхскоростная струя сместилась, рассекла фиолетовый мираж наискось и снова пропала. Никаких изменений в окружающей фактуре "пятна" - ни расходящихся колец, ни турбулентных, ни ламинарных течений, которые мог бы вызвать удар водомёта в родственной среде, я не обнаружил даже в морской бинокль.