– Суть такова, – начал Ярош. – После успешных испытаний первых ДП-кораблей было установлено, что максимальное расстояние, на которое они могут перемещаться, не превышает десяти парсеков. В то время никто над этим как следует не задумывался – сам факт овладения искусством полетов в гиперпространстве заслонял все остальное. В течение следующих двадцати трех лет велось создание Звездного флота, изучение звезд и освоение пригодных для жизни планетных систем Сферы Доступности, или Ойкумены, как ее полуофициально именуют. К две тысячи девяносто первому году Ойкумена была в основном исследована, были выявлены все звездные системы, созданы транспортные сети, и так далее.
Ярош прошел к стене и включил проектор. Стена исчезла, вместо нее возникла объемная карта Ойкумены, пересеченная синими пунктирами основных трасс, усеянная зелеными огоньками – поселки, синими – полигоны Проекта, алыми – колонизируемые планеты.
Все, что говорил Ярош, можно было найти в любом школьном учебнике, и Панарин сообразил, что ехидный старик Ярош на свой лад отвечал на колкость Каратыгина, чересчур расширяя понятие "популярная форма". Прерывать Каратыгин его, безусловно, не стал бы из элементарной вежливости, даже и догадавшись, что к чему, и ему, как и остальным, пришлось выслушивать сведения, которые он, несомненно, мог узнать от сына-школьника. Вскоре, однако, Ярошу стало ясно, что и у ответных шпилек есть свои пределы, к тому же речь зашла, наконец, об истории проекта, а уж здесь к этому относились с полной серьезностью.
– Настало время идти дальше. Собственно, работы, объединенные впоследствии в Проект "Икар", велись и раньше, но крупномасштабными они не были – повторяю, освоение Ойкумены заслоняло все остальное. Сначала трудности показались минутными. Предстояло идти по проторенному пути, который подсказывала история техники: израсходовав горючее, исчерпав резерв дальности, транспортное средство пополняет запасы топлива и следует дальше, но оказалось, что в данном случае аналогия с автомобилями, кораблями и самолетами неуместна. ДП-звездолет, даже увеличив мощность конвертера и энергоемкостей вчетверо, не мог вырваться за пределы Ойкумены. Тогда в две тысячи девяносто седьмом году были организованы девять полигонов, расположенных в различных точках на границе Ойкумены. Был создан Проект. К сожалению, длящиеся семь лет эксперименты успеха не принесли. Мы заперты в Ойкумене.
– Другими словами, самолет, даже самый мощный, не в состоянии совершить полет с Земли на Луну? Уместна такая аналогия?
– Пожалуй. В нашем распоряжении, как оказалось, имеются только самолеты, а для полета с Земли на Луну нужна ракета.
– Следовательно, можно сделать вывод, что во Вселенной существуют области пространства и гиперпространства с различными свойствами, и Ойкумена вполне может быть окружена некими "поясами непреодолимости"? – спросил Каратыгин спокойно.
Не было никаких сомнений, что он хорошо знаком с предметом, и просьба объяснить "в популярной форме" предназначена исключительно для того, чтобы будущие зрители Марининого фильма лишний раз прослушали рассказ о многолетних неудачах, похожих даже на борьбу с ветряными мельницами...
– Можно сделать и такой вывод, – ответил Ярош.
– А что можете сказать по этому поводу лично вы, как теоретик Проекта?
– Единства во взглядах нет. На сегодняшний день существуют девять различных крупномасштабных теорий, исключающих одна другую. Практически каждая отрицает остальные восемь, ни одну из них мы не в состоянии проверить на практике. Четыре полигона экспериментировали, комбинируя положения различных теорий. Это не принесло удачи, равно как и следование какой-либо одной.
– Вы можете конкретнее?
– Предположим, существуют ситуации А, В и С, каждая со своим набором только ей присущих качеств, свойств. Однако корабль, выполняющий эксперимент согласно ситуации А, может столкнуться с эффектами, присущими ситуациям В и С. А может и не столкнуться... Иными словами, соединяя две доли водорода с долей кислорода, мы получаем то воду, то гелий, то стрекозу. Порой все вместе. Порой одну воду. Систему проследить невозможно, недавно мы перешли к экспериментам нового вида – запас энергии, безрезультатно расходуемый при попытке совершить гиперпрыжок за пределы Ойкумены, непрерывно пополняется с помощью энергетических волноводов. Первый эксперимент этого типа проводил вчера присутствующий здесь командор Панарин.
– Результаты? – Каратыгин, не перебирая взглядом лица, посмотрел на Панарина – видимо, вычислил его сразу, знал, как выглядят командорские знаки различия.
– Мы получили новую порцию стрекоз, которые дышат гелием, – сказал Панарин не вставая. – И это уже не А-В-С – нужен целый алфавит...
– Благодарю, – сказал Каратыгин. – К чему же мы пришли? Мы столкнулись с новыми свойствами пространства и гиперпространства. Теоретической модели, которую можно было бы признать единственно верной, нет. Средств для передвижения в пространстве с новыми свойствами нет. Семилетние усилия результатов не дали. Существуют опасения, что старая методика несостоятельна, что – будем называть вещи своими именами – поиски семь лет велись не по той методике, то есть впустую. Кто-нибудь желает возразить?
– Я бы внес одно-единственное уточнение, – сказал Муромцев. – Средствами передвижения в пространстве с новыми, неизвестными нам свойствами могут быть только звездолеты. Это одна из аксиом.
– Звездолеты? Те, что оказались бессильны?
– Другие средства передвижения в пространстве нам неизвестны.
– Однако разве это означает, что их нет?
– Это бездоказательный спор.
– Верно, – согласился Каратыгин. – Теперь позвольте выступить с длинной речью мне. По роду занятий я не могу оперировать эмоциями – да и вы, такие же технари, не должны им следовать. Я понимаю – все мы мечтаем о Магеллановом Облаке и Туманности Андромеды. – Мечта украшает жизнь, Но и о дне сегодняшнем никак нельзя забывать. Ни одна планета-колония – исключая Эльдорадо, – ни один полигон Проекта не удовлетворяют своих энергетических потребностей за счет собственных мощностей. Энергию колониям – и особенно полигонам – дает Солнечная система. На нужды Внеземелья мы отдаем в среднем ежегодно двадцать восемь процентов годового производства энергии в Системе. Из этого количества пятьдесят девять процентов поглощают ваши полигоны, сплошь и рядом дублирующие работу друг друга, – потому дублирующих, что, согласно одной из девяти ваших теорий, за правильность которой никто поручиться не может, работы схожего профиля следует вести одновременно в нескольких точках Ойкумены. Цифры говорят сами за себя. А ведь система отдает вам то, в чем нуждается сама. Мы еще не овладели полностью энергией Солнца. Мы живем в мире, где энергию нельзя пока тратить бездумно абсолютно всем на абсолютно все. Отдавая вам энергию, мы неминуемо ущемляем другие проекты, не столь романтичные, но более животрепещущие, более насущные.
– Но ведь нельзя строить все на сиюминутности, – сказал Панарин.
– Мы и не строим, – сказал Каратыгин. – Мы финансируем даже более шаткие, чем ваш, проекты. Большое количество энергии выделяется ежегодно даже полигону "Телемак-Гамма" – весьма и весьма проблематичному проекту, ставящему целью создать установку, с помощью которой можно будет наблюдать прошлое.
– "Телемак-Гамма" не добился ровным счетом никаких успехов, – сказал Панарин. – А наши машины времени летают, пусть не далее десяти парсеков.
– А нужно ли пока больше? Я снова вернусь к цифрам. В Системе обитают одиннадцать миллиардов человек, жизненного пространства и ресурсов хватит еще на столько же – не зря единственный опыт массовой колонизации, Эльдорадо, так и остался единственным опытом. Вне Системы живут около трехсот девяноста тысяч человек, из них триста пятьдесят тысяч – опять-таки на Эльдорадо, обеспечивающем себя всем необходимым. Остается около сорока тысяч. Одиннадцать миллиардов и сорок тысяч – как вам сопоставление? Строго говоря, Большой космос, куда вы пытаетесь прорваться, нам пока не нужен. Ойкумены, того, что мы в ней имеем, человечеству хватит на сотни лет. Такое уже случалось в истории человечества. Америку открыли за сотни лет до Колумба, но особенно она никому тогда не была нужна. Конечно, я не провожу аналогий, но ситуации чем-то схожи. Человечество не испытывает пока потребности стать галактической расой. Не зря, повторяю, опыт Эльдорадо остался экспериментом – волна массового интереса к переселению на другие планеты схлынула, Большой космос нужен на данной стадии развития лишь определенному проценту ученых да туристам. Над нашим обществом давно не властны исчезнувшие деньги, но их функции в какой-то мере выполняет энергия. Если сравнить человечество с семьей прошлого, вынужденной скрупулезно рассчитывать свой бюджет, то вы, простите, напоминаете мальчишек, то и дело клянчащих деньги на сласти и развлечения. А человечество пока вынуждено строго планировать энергетический бюджет...
– И что же вы намереваетесь предпринять? – спросил Муромцев.
– Вынести на Совет Системы вопрос о всеобщем референдуме относительно Проекта "Икар". Я защищаю не узковедомственные интересы – я представляю не такую уж малую часть человечества, которая считает, что Проект следует значительно сократить.
– И вы прилетели благородно предупредить нас – "иду на вы"? – бросил Панарин.
– Как это принято в наше время. И еще – не настолько же вы "икароцентричны", чтобы забыть о том, что работаете не для удовлетворения собственных мечтаний, а от имени и по поручению человечества? Я хочу, чтобы вы помнили – вашими работами распоряжается человечество, и сделаете вы то, что оно вам прикажет.
– Собираетесь значительно урезать лимиты?
– Значительно. Оставить один полигон из девяти. И ждать, что со временем возникнут новые факторы, которые и выведут вас из тупика.
– Ждать...
– Да, ждать. Вы, конечно, скажете, что закрытие полигона Икс лишит возможности проверить теорию Альфа, а свертывание работ на Игреке повредит теории Бета. Что-то в этом роде (судя по лицу Муромцева, что-то в этом роде он и хотел сказать). Простите за резкость, но здесь собрались взрослые люди, специалисты. Сколько можно манить зыбкими надеждами и уповать на завтрашний день, на волшебника, который появится и выручит? Не слишком ли по-детски? Семь лет вы топчетесь на месте, почему же мы должны верить, что с завтрашнего утра все изменится? Возможно, вы ищете не там. И не так. Мы технари, вы и я, будем реалистами. До тех пор, пока не удастся удовлетворить всех без исключения, человечество вынуждено идти на определенные жертвы. Я выражаю интересы части экономистов, энергетиков, тех, кто занимается социальным планированием, части руководства Звездного флота – если говорить о специалистах. Если говорить просто о землянах, то количество тех, от чьего имени я выступаю, настолько велико, что дает нам право от имени тех, кто избирал нас в Совет Системы, ставить вопрос о референдуме. Но теперь у меня действительно все. Я готов на любую полемику, но с условием – опирайтесь на логику и факты, без эмоций и абстрактных высоких слов.
"Я ничего не скажу Снергу насчет фильма, – подумал Панарин. – Потому что ничего хорошего из этого не выйдет, действительно, в глазах многих и многих мы стали не более чем фанатичными пожирателями энергии, питающей очередной перпетуум-мобиле... а может, мы не кажемся оными, а являемся ими на деле? Нет! Гнать эту мысль, потому что за ней неминуемо придут другие, которые завершатся..."
– Я должен добавить, – сказал Каратыгин. – Академик Лобов вернулся к преподавательской работе. За четыре часа до старта моего корабля доктор Бакстер заявил репортерам Глобовидения, что покидает Проект "Икар".
Панарин почувствовал, что Марина коснулась пальцем его запястья – и еще раз, и еще. Он хотел обернуться к ней, но узнал в этих нажатиях азбуку Морзе, РО – знак вызова. Не глядя, нашел ее ладонь и большим пальцем просигналил ПР – "прием".
– С-л-е-д-у-ю-щ-и-м б-у-д-е-т Я-р-о-ш.
– Б-ы-т-ь т-а-к-о-г-о н-е м-о-ж-е-т, – ответил Панарин.
– Я с н-и-м г-о-в-о-р-и-л-а.
Панарин отдернул руку. Что ж, язвительность Яроша могла и не относиться к Каратыгину, а быть последней насмешкой над самим собой – те, кто уходит, любят порой представлять в ироническом свете свои долголетние усилия, это придает им решимости не передумать, ни о чем не жалеть, ни о чем. Ах, Витольд Янович... Значит, остаются только Муромцев, Берк и Терлецкий – но надолго ли и они? А что потом?
Он поднял голову, услышав стук отодвигаемых кресел. Каратыгина уже не было. Молчание стало тяжелым, как свинец, мучительным, как фотография ушедшей навсегда женщины. Люди тихо выходили с углубленно-озабоченным видом, словно торопились куда-то. Панарин догнал Яроша, тронул за тонкий локоть:
– Витольд Янович...
Прежде чем Ярош обернулся, прошло секунды на три больше, чем необходимо человеку, чтобы ощутить прикосновение и понять, что обращаются к тебе. Панарин вдруг вспомнил, что Ярош очень стар. Раньше этого не ощущалось – когда профессор работал на большом вычислителе, деловито суетясь у занимающих две стены пультов, как выкованный из железа гном, азартно спорил на всевозможных дискуссиях, что устраивала молодежь по поводу и без повода, и даже танцевал вечерами в "Приюте гиперборейцев".
– Это правда? – спросил Панарин.
– Да, – глухо, словно капля упала на стеклянный лист. Ярош смотрел ему прямо в глаза. – Собираешься осудить? Что ж, дело твое. Только не кажется ли тебе, что ты молод судить тех, кто стоял у истоков Проекта? И подумай сначала, что должен чувствовать ученый, осознавший, что оказался неспособным далее служить делу, которому отдал жизнь. Ученый, знавший, что он не... Но надеявшийся стать Эйнштейном. Увы, не получилось. Я чувствую себя бессильным сделать для Проекта что-либо еще.
Он кивнул и вышел с той же отрешенной торопливостью. Панарин оглянулся. Марина о чем-то оживленно расспрашивала Кедрина, Кедрин отвечал коротко, осторожно взвешивая каждое слово. В непроницаемой черноте искрились звезды, похожие на золотые шарики репейника – проектор никто не выключил – и Ойкумену окружала ажурная синяя сфера, Сфера Доступности. Тюремная решетка. Панарин подошел и нажал клавишу. Стереоэкран погас.
– Тим, иди-ка сюда, – позвал Кедрин. (Панарин не спеша подошел.) Ну что же, как бы там ни было, а полигоны пока продолжают существовать, и наша работа тоже. Так что иди осваивай свой кабинет. С репортером Глобовидения вы, я вижу, уже знакомы. Тем лучше.
– Зачем я прилетела, он уже знает, – Марина улыбнулась немыслимо обаятельно, но тут же Панарин увидел мелькнувшее в ее глазах изумление – Кедрин хмуро смотрел сквозь нее, как сквозь оконное стекло. Впрочем, она тут же овладела собой.
– Тим, окажешь всяческое содействие. Разрешение на право участия в испытательном полете у Марины Степановны есть. Подбери подходящий рейс.
– Только не "потемкинский", учтите, – сказала Марина. – Я женщина информированная.
– Слухи значительно преувеличены, – сказал Кедрин. – Это было всего один раз.
История была анекдотическая. На Мустанге, одной из девяти баз Проекта, помещался еще и центр подготовки испытателей, обладавший великолепным тренажером-имитатором. Три года назад молодой корреспондент Глобовидения, решивший сделать репортаж о Проекте, прибыл на Мустанг с выправленным по всей форме разрешением на право участия в полете. На Мустанге ничего не имели против Глобовидения, но времена как раз выдались чрезвычайно напряженные, эксперименты шли особо рискованные, а репортер оказался особенно настырным, не хотел на другой полигон, не хотел ждать, доказывал, что риск необходим и в его профессии, шумно напоминал о роли и значении средств массовой информации в современном обществе, и отвязаться от него не было никакой возможности, а рисковать жизнью юнца никому не хотелось. В конце концов его, ни о чем таком не предупредив, отправили с очередным экипажем стажеров в "полет" на имитаторе. Имитатор никаких подозрений постороннему не внушал – снаружи он ничем не отличался от обыкновенного звездолета, смирно стоящего себе на летном поле. Стажеры, понятно, все знали, но сохранили полнейшую серьезность – которая, кстати, от них и требовалась согласно уставу. Семичасовой "полет" был сложным, едва не закончился гравифлаттером. Репортер отбыл, вполне довольный отснятым материалом. По причудливой иронии судьбы командор, руководивший центром подготовки, носил фамилию Потемкин.
Фильм вышел на экраны, а месяц спустя по чистой случайности вскрылась вся история. Чувством юмора, как оказалось, репортер обладал не в достаточной степени, поднял шум, и у Потемкина были легкие неприятности в форме прочитанной ему в управлении Звездного Флота получасовой лекции о роли и значении средств массовой информации в современном обществе.
– И коли уж вы женщина информированная, – сказал Кедрин, – то, несомненно, знаете, что никакого центра подготовки испытателей у нас нет. А заводить его даже ради вас, – он галантно поклонился, прижав к груди ладонь в старых шрамах, – было бы чересчур накладно. Честь имею.
Он поклонился и вышел, чуточку шаркая ногами – профессиональная походка релятивистов, годами вынужденных ходить в тяжеленных ботинках с магнитными подошвами. За двадцать с лишним лет Кедрин от нее, разумеется, отвык, но она снова возникала в моменты его тягостной задумчивости.
– Пойдемте? – сказала Марина.
– Куда? – не сразу сообразил Панарин.
– В ваш кабинет, помогу вам освоиться – все-таки женская рука. Ну, не нужно таких взглядов – сквозь землю я все равно не провалюсь, придется вам меня потерпеть. Кстати, давай перейдем на "ты". Меньше официальности, да и тебе будет приятнее. Идет?
– Идет, – сказал Панарин.
Неожиданно доставшийся ему кабинет не был ни особенно большим, ни особенно шикарным – условия Эвридики этого не требовали, летучки и совещания проводились в зале, расположенном тут же, за стеной. Да и проводить здесь Панарину предстояло не более трех часов в сутки, исключая дежурства по поселку и экспериментальные полеты, во время которых ему теперь предстояло безотлучно быть здесь. Заместитель по летной части полигона Проекта – совсем не то, что его коллеги на больших космодромах и в управлениях. Работы раз в двадцать меньше, но в силу какого-то из пунктов устава должность эта введена и на полигонах.
Комната примерно пять на пять с одним окном, Т-образный стол, несколько стульев, селекторы и прочие административные причиндалы. Стеллаж с необходимыми документами. Портреты Гагарина и других знаменитых космонавтов прошлого – тех, кто впервые вышел за пределы Системы, впервые совершил гиперполет. Из предметов роскоши имелись ваза с невянущими здешними бессмертниками, красивыми бело-сиреневыми цветами и почти метровой длины модель фрегата в стеклянном ящике – медные пушечки выглядывали из портов, поблескивали шкивы величиною с ноготь. Модель осталась от самого первого хозяина кабинета, Винаблза, погибшего на испытаниях четыре года назад. Он ее сделал сам – такое у него было хобби, и готовые модели он обычно раздаривал без сожаления, а эту попросту не успел.
"Глупо как, – подумал Панарин. – Погибших испытателей, в общем, быстро забывают, и только хозяева полутора десятков моделей чаще других вспоминают, что да, был такой парень, летал где-то далеко и делал замечательные кораблики..."