О технике распятия он ничего не знал, только не без оснований полагал, что это будет больно.
Пока Митрофан Николаевич Пригода от отчаяния выцарапывал на каменной стенке нецензурные русские слова в адрес Синедриона, римского цезаря и непосредственно тех, кого он считал виновниками своих несчастий, в убежище халдея Мардука заседал штаб его спасения. На этот раз приглашен был жаждущий казни книжник Анна, чтобы по возможности четко разъяснил свою позицию товарищам. И не пойти было нельзя - прокуратор обеспечил явку с участием легионеров, которые приказы выполняли не задумываясь. Одно слово - римские отморозки! Таким только моргни, они любого на крест; словно бабочку, пришпилят и встанут рядом с чувством выполненного долга.
- Не вижу выхода, - сухо сказал книжник. - В конце концов, он сам себя загнал в этот тупик. Оказаться в подходящем месте, в самое нужное время… Нет у нас выхода, да и для него это будет лучшим вариантом. Прав я, Федя? Что бычишься? Скажи людям, прав я или нет?
Прокуратор, которому накануне прозрачно намекнули об ответственности за продажу потенциальному противнику секретного оружия, хмурился и морщился, но с возражениями не спешил.
Софоний вел себя более активно. Как сын пустынь он к Иерусалиму не очень-то и привязан был, никто не мешал ему скрыться в песках и надеяться на то, что люди прокуратора его остановят, было смешно и наивно - дураком прокуратор не был и задерживать того, кто мог свидетельствовать против него, конечно же, не стал бы.
Софоний это понимал, а потому его нападки на хитроумного книжника сразу же приобрели агрессивный характер.
- Будя, будя прикрываться государственным интересом! - кричал он. - Ишь, про общечеловеческие ценности заговорил! Человек, душа его - вот главная ценность, другой нету. А это месть, Ваня, мелкая месть!
- Да пойми ты, дурья голова, - продолжал уговаривать товарища книжник. - Не нам он уже принадлежит - истории! Мне его, может быть, жальче, чем другим. То, что мы с Митрофаном в области вынесли, не каждому дано пережить. А выпито сколько было? А баб перещупано? Только не имеем мы сейчас права на жалость. Распятие, братцы мои, это факт истории, поворотный пункт, можно сказать, после которого человечество от язычества отвернется и к истинному Богу свой лик обратит!
- Ты, Ванька, говори, да не заговаривайся! - резко осадил старого товарища караванщик. - Где ты истинного Бога увидел?
- Это для тебя он товарищ, - хмуро сказал Волкодрало. - А для других? Ты сам посуди, - принялся книжник загибать пальцы, - из будущего пришел, столько рассказал людям про Царствие Небесное, чудес натворил, а тут ещё и смерть мученическую принял с терновым венцом! Это ты не поверишь, а иудеи народ доверчивый, как дети из интерната для умственно отсталых, они же через год на него молиться станут! И не предположения это, а исторические факты. Римские граждане от своих богов отрекаться начнут! Да вы сами прикиньте, где в наше время Папа Римский обретается? Ну? Где Ватикан находится? Вы ведь не хотите, чтобы вместо православия в России, скажем, буддизм был? Или на Перуна со Святовидом молились?
- Пусть они на кого им хочется молятся! - гневно вскричал караванщик. - А Митрофана я вам не отдам. Он ведь тогда в пустыне Негев меня от верной смерти спас. Не пырни он кинжалом того кочевника, так бы и похоронили меня около колодца!
- Ну и иди вместо него на крест! - запальчиво крикнул Волкодрало. - Жалостливый какой!
И осекся под пристальным взглядом караванщика. Караванщик обошел его, оглядывая со всех сторон, и, ни к кому в отдельности не обращаясь, сказал:
- Комплекцией он, конечно, поплотнее будет, но это до поры - за недельку на тюремной диете до нужных кондиций дойдет. А бороденка такая же пегая и взгляд лихорадочный.
- Федя, да скажи ты им! - нервно выкрикнул книжник. И вновь прокуратор промолчал. Взгляд у него был отсутствующий, словно прикидывал римский ставленник, что ему выгоднее - проповедника на крест послать или книжником его заменить. И по улыбке на выбритом лице прокуратора понималось, что второй вариант ему нравится больше.
- Я так понимаю, - нарушил недобрую тишину черноглазый скульптор. - Надо нам и рыбку съесть, и…
- А вот этого не надо! - перебил скульптора Софоний. - Ишь нахватался в Грециях!
Сказанное разрядило обстановку, и беспощадный блеск в глазах прокуратора Иудеи погас. Потянувшись за сочной грушей, прокуратор недовольно сказал:
- Риск!
- Риск, - согласился караванщик. - Но кто не рискует, тот скудной поской пробавляется. Значит, будем спасать товарища? Я правильно понял присутствующих?
Взгляды хищно пронзили книжника. Под этими взглядами книжнику стало неуютно, он заерзал на скамье, заелозил ногами по полу и сказал в пространство:
- Да я-то что? Нашли царя Ирода! Я - как народ решит!
Вздохнул и пожаловался:
- Вам хорошо, а меня уже третий день раб достает. Чуда требует. Бегает за мной с отрубленным ухом: "Сотвори чудо, рабби! Сотвори чудо!" Ну нет у меня клея, чтобы ухо ему обратно присобачить!
- Ты ему второе отрежь, - посоветовал Софоний. - Для симметрии.
- Кстати, - сказал прокуратор. - А с кариотянином что будем делать? Он таки свидетель! Сколько ты ему заплатил? Тридцать сребреников?
- Он что, рассказал, негодяй? - вскинулся книжник Анна и побагровел. - Откуда ты сумму знаешь?
Глядя на него, можно было смело сказать, что в сумме прокуратор не ошибся. Хотя сумма была приличной, вполне можно было хозяйством обзавестись, и ещё на развлечения некоторые осталось бы.
- Ничего мне твой кариотянин не рассказывал, - повел могучими плечами прокуратор. - Просто сумма такая стандартная, у нас в Бузулуцке мы агентам всегда по тридцать рублей платили! Как раз на бутылку водки с закусью хватало. Чтобы, значит, совесть не мучила.
Глава семнадцатая,
В которой изучается дорога на Голгофу и разрабатываются планы спасения человека
Это сейчас каждый шаг на Голгофу известен. Туристам досконально объясняют, кто и куда шел, показывают, где крест был вкопан, где злорадствовали первосвященники, а где изнывал от угрызений совести великий прокуратор Иудеи.
Пройдем и мы горестный и тяжкий путь, который суждено было пройти два тысячелетия назад первому секретарю Бузулуцкого райкома партии, пройдем и почувствуем силу духа человеческого. Не каждому дано за свои убеждения взойти на крест, более того, можно предполагать, что, если бы за убеждения на крест посылали бы в обязательном порядке, желающих их не скрывать было бы значительно меньше, а заблуждающихся не стало бы вовсе.
Многих обманывает само громкое имя - Голгофа, хотя на деле это место едва ли заслуживает название холма. Начинается холм прямо за стенами крепости, казнили преступников там испокон веков, а потому в ночное время холм был обителью многочисленных шакалов, которые воем своим и желтыми сверкающими глазами до смерти могли напугать неосторожного путника.
Встающие стены белокаменных храмов странно выглядят в подернутых дымкой желтовато-зеленых просторах, над которыми провисает синий купол неба, а с неба роняет на землю пульсирующие жаркие лучи горящее солнце.
Справа выгибают свои зеленые горбы пальмы, собравшиеся в небольшую рощицу, вдоль этой рощицы извивается каменистая дорога, ведущая в город, у дороги, почти касаясь стен дворца, тянутся в небо корявыми ветвями усталые смоквы.
Там, где когда-то был пыльный желоб трудного и мучительного подъема, сейчас устроены два всхода по семнадцать ступеней. И это правильно, нельзя же изнывать от жары и мучиться всем там, где когда-то всходил на место лобное один.
- Если мы иудеев оставим внизу, - сказал прокуратор, - то ничего такого и видно не будет! Нормальное распятие, даже по закону не обязательно руки и ноги деревянными клиньями прибивать, можно и на ремнях - так даже дольше мучиться будет. А ведь в приговоре самое главное - мучения! Ну-ка, Ромул, дуй наверх да встань, где кресты вкопают, я прикину, что видно будет!
Ромулу Луцию два раза повторять не надо было, молодой легионер сделал загадочный жест рукой и устремился наверх - только подошвы его гетов засверкали.
- Я же говорил! - удовлетворенно отметил прокуратор. - Никто ничего и не заметит! Правда, повисеть придется до ночи, но ведь лучше повисеть, чем совсем загнуться!
- Можно ещё третью планку поставить, чтобы ноги в неё упирались! - сказал, сбежав с горы, Ромул Луций. - Со стороны незаметно, а тому, кто на кресте висит, даже удобно.
- Рационализатор, - с улыбкой похвалил легионера прокуратор. - На глазах растешь, парень. Тебя бы для стажировки по всем временам погонять, цены бы тебе не было!
- Ну как? - повернулся прокуратор к молчащему греческому скульптору Агафону. - Неплохой вид?
Черноволосая и остроносая голова скульптора часто закивала.
- Очень живописно, - сказал Агафон. - Обрыв, три креста с белеющими на них телами, и в низине, затянутой голубоватой дымкой, древний храм. Само на полотно просится, Федор Борисович!
- Значит, план ясен, - сказал прокуратор. - Ромка, слушай сюда, тебе у крестов возиться придется. Чужого ведь не поставишь!
- Я весь внимание, Федор Борисович! - сказал легионер. - Да вы не сомневайтесь, все будет в лучшем виде.
- Я и говорю, - с достоинством кивнул прокуратор. - До вечера он у нас висит, кричит что требуется, а вечером мы его потихоньку снимаем - и в пещеру. Потом, как полагается, воскресение, последняя проповедь любимым ученикам, и чтоб его духу в Иерусалиме не было! За эвакуацию отвечает Иван Акимович… тьфу, Софоний! Слышишь меня, Иван Акимович?
- Верблюды и ишаки уже куплены, - бодро отвечал караванщик. - Через неделю его вообще в Малой Азии не будет, уж это я гарантирую!
- А этим двум, которые вместе с нашим Митрофаном Николаевичем будут, - деловито заметил прокуратор, - им придется копье под ребро ткнуть. Нельзя нам свидетелей оставлять.
- Я ничего не слышал, - заявил скульптор Агафон. - Это уже не мое дело. Прямо странно вас слушать, вроде бы советские люди, а послушаешь - убийцы хладнокровные. Федор Борисович, вы же в милиции работали, вы сами таких ловили!
- Засохни! - с римской прямотой сказал Ромул Луций. - Будешь на пахана тянуть, язык отрежу!
Скульптор замолчал, опасливо сверкая черными глазами.
- Все будет тип-топ, - успокоил Ромул Луций. - Есть у меня мужик на примете, только сестерции нужны. За сестерции он родного дедушку зарежет, а уж двух бандитов распятых…
- Сестерции будут, - пообещал караванщик Софоний, неодобрительно покосившись на скульптора. - Хотя если по совести, то на холм эту гниду с копьем надо было поставить. Как с барышом от товарищей бежать, это он может, а дело делать - кишка тонка. Ничего, ничего, чистоплюй несчастный, это ты сейчас кукожишься, а зарежешь трех-четырех - сразу привыкнешь, будто этим делом сроду занимался. Слышишь, чего я гуторю?
- На преступление не пойду! - побледнев, отрезал скульптор Агафон.
- Ты молчи, ворюга! - добродушно сказал Софоний. - Когда ты с нами караваны грабил, это было не преступление? Когда ты нас бросил и со всей нашей казной смылся, это было не преступление? Да и в Бузулуцке не я, а ты, сукин сын, несовершеннолетних на пленэры тягал. А сейчас кочевряжишься, праведника из себя корчишь? Молчи, пока тебя самого не удавили! У грека грехов - как блох у уличной собаки.
- Да какой же я грек? - вскричал несчастный Агафон. - Федор Борисович, скажи ты ему!
- Хватит! - веско уронил прокуратор. Так веско, что присутствующие сразу поняли - действительно хватит. - Смотрю на вас и удивляюсь, - хмуро сказал прокуратор. - Что за людишки такие! Теперь я понимаю, почему нам мир покорился, понимаю, почему и империя, придет срок, распадется. Все от людей зависит. Нельзя же так жить - в грызне и грязи! Нет, не меняются люди. Правильно Михаил Афанасьевич заметил, не меняются люди. Воланд их из прошлого в будущее изучал, а мы, значит, наоборот. А все равно не меняются - те лучше не стали, но эти-то ничуть не хуже. И не лучше! - подумав, назидательно сказал он. - Гляжу вот я на вас и не пойму, какие вы на самом деле - сегодняшние или уже вчерашние? Не-ет, за столько лет - и никаких изменений! Не прогрессирует человечество нравственно, только паровозы и совершенствуются. Тошно от вашего скулежа, хоть сам на крест отправляйся.
- Батя, - сказал ничего не понявший Ромул Луций. - Да ты только скажи, да за тебя весь легион как один шагнет, да мы за тебя любому… Ты только скажи!
- А фамилию ты себе, конечно, наследственную взял? - мутно скользнул по преданной физиономии легионера прокуратор. - Так, Полиграф Полиграфович?
Тут уж и Ромул Луций не нашелся что сказать. Развел в стороны руки и тоскливо посмотрел на присутствующих - блажит, старик, точно ведь на пенсию собрался! Спит и видит во сне домик на берегу швейцарского озера.
А на Иерусалим опускалась звездная ночь.
Известно ведь, как крупны и ярки южные звезды.
Жирной извилистой лентой обозначился Млечный путь, из которого пытался лакать звезды Телец, вытянул длинную шею у горизонта Лебедь, а с другой стороны уже покачивался Южный Крест, ещё не зная, что когда-нибудь станет так называться. Обозначил себя звездами и замер в пространстве предтечей страшного и грозного будущего.
Где-то далеко прошли сторожа с колотушками, свежий порыв воздуха со Средиземного моря на последнем издыхании докатился до городских стен, на мгновение освежил лица людей и угас.
И тогда между оливковыми деревьями вспыхнули желтые огоньки. Гиены по своей натуре звери очень любопытные, потому они и не преминули поинтересоваться: а что это вы здесь, на Голгофе, делаете, люди добрые? Какую пакость замышляете в ночи?
Глава восемнадцатая,
из которой становится понятным, что не так все было, совсем не так!
Много таких, кто называет себя очевидцем или свидетелем. Если их слушать, история приобретет такой вид, что больше будет похожа на фантастический роман. Поэтому к очевидцам надо прислушиваться с осторожной внимательностью, вычленяя из их слов явный вымысел и с сомнением относясь к тому, что считается правдой.
Взять, например, Гомера. Ребенку ясно, что дал автор волю фантазии. Все эти циклопы, Цирцеи, русалки, Сциллы и Харибды, несомненно, являются порождением авторского буйного воображения. Хитроумный Улисс прожил куда более бедную событиями жизнь, нежели это описывает Гомер, хотя для тех лет все, что он испытал, не так уж и мало. Но искать пещеру циклопов или остров, на котором проживала злопамятная и зловредная царица Цирцея, дело глупое и безнадежное. Вместе с тем, не обратись к творчеству Гомера небезызвестный исследователь прошлого Шлиман, мы бы и сейчас считали город Трою сказочной легендой - где же это видано, чтобы из-за женщины, пусть даже писаной красавицы, разгорелась жестокая и беспощадная война? Или у греков это была единственная красавица? Но Шлиман усомнился, и правильно сделал: Троя была открыта, отрыта, и теперь мы куда больше знаем о древних греках, чем до его раскопок.
А теперь посмотрим внимательно на творения евангелистов. Скучно излагают и точно. Прямо социалистический реализм какой-то. И это убеждает, что событие и в самом деле имело место. Распяли мужика. Если по нашим современным законам судить - так вообще без вины.
Но вместе с тем надо сказать, что событие все-таки было историческое. И многие, в том числе евангелисты, это понимали. А потому и приукрашивали немного. Ну, не сказки ради, а только для того, чтобы свою роль, может быть, самую малость приукрасить. Поэтому сразу надо отделить зерно от плевел - распяли человека, это было, но все остальное - легенды.
Пришло время всю правду рассказать.
Тем более что распинали все-таки нашего современника. Может, и не самого лучшего, не ум, честь и совесть, как это обычно говорили на съездах, но и не самого худшего. По крайней мере Митрофан Николаевич по всем анкетным данным был чист, смело писал - нет, не был, не привлекался, не состоял.
Это только кажется, что на смерть за свои убеждения идти легко и радостно. Придумано это разными борзописцами в кабинетной тиши. А вот если бы этого борзописца да с крестом на спине заставить шагать в гору да ещё при этом время от времени покалывать его остриями копий, то сразу он и поймет, что жизнь человеку дается один раз и прожить её хочется. Очень хочется эту самую жизнь прожить от начала и до конца.
С утра Иксус Крест чувствовал некоторое беспокойство. Предчувствие у него было нехорошее. Так он себя чувствовал обычно, когда его вызывали на заседания бюро обкома партии: знал, что на этом бюро его обязательно шворкнут, только ещё не догадывался - за что. В отличие от благословенных бузулуцких времен здесь он уже догадывался, что шворкнут его обязательно, даже знал примерно, за что, только одним вопросом и мучился - когда?
Разбойник в соседней камере повеселел, не иначе ему о помиловании объявили. Уже с утра и мурлыкал себе что-то немелодично под нос, попросил охранников Иксусу вино в камеру передать, остатки пиршества, а с ними и трубку, диковинно выгнутую, а с ней и кисет с пряно пахнущей смесью.
Искус Крест чиниться не стал - выпил, обстоятельно закусил и уже с некоторым благодушием разлегся на грязной соломе. С опаской взял в руки гнутую трубку, повертел её в руках и отложил, потому как всегда был некурящим. Полежал ещё немного, потом снова потянулся за трубкой, повертел её в руках. Конечно, оно, курение, для здоровья и жизни несомненный вред, только сколько той жизни осталось? Как говаривал первый секретарь Царицынского обкома партии товарищ Калашников, в жизни все надо испытать. А наказы партии и её вождей для Митрофана Николаевича всегда были приказом, поэтому он посидел ещё немного, потом набил трубку смесью из кисета и попросил у стражников огонька.
И в простоте своей не знал бузулуцкий партиец, что курит он отнюдь не вирджинский табак и даже не моршанскую махру - гашиш первосортный был в кисете.
Еще в лечебнике китайского императора Шен Нуна, который был написан в 2737 году до нашей эры, о гашише говорится как о средстве от кашля и поноса. Кроме того, он использовался и как обезболивающее средство при хирургических операциях. И тут надо сказать, что в руки Иксуса этот самый гашиш попал как нельзя вовремя, потому что не успел он докурить трубку до конца, как за ним пришли. А кому, как не человеку, которого собираются казнить, более других требуется обезболивание? Надо сказать, что к тому времени, когда двери камеры прощально распахнулись, Иксус уже находился в состоянии прострации, а на лице его стыла характерная улыбка, которую можно было принять даже за презрение к смерти, так своевременно она загуляла на лице первого секретаря, волею случая ставшего бродячим проповедником и за то угодившего на крест.
Впрочем, крест Иксус нести категорически отказался. Дерзким он стал, накурившись.
- Вам надо, вы и несите! - независимо сказал он. - Не царское это дело - кресты на Голгофу таскать!
- Признался! - загудели в толпе. - Слышали? Царем он себя назвал!