Памятуя о словах уже мертвого водителя, Кунжаков исподтишка наблюдал с самого утра за палаткой, в которой расположились бойцы специального отряда, потому и заметил, что они еще до подъема покинули палатку и ушли в кукурузные заросли. У каждого за спиной был объемистый рюкзак. Судя по напряженной походке мужиков, груз они с собой несли капитальный. А вот обратно они вернулись налегке. И рюкзаки их спины не горбили. Интересно все это было, так интересно, что холодок по спине Кунжакова пробегал. Не дай Бог, заметят эти супермены пристальное внимание милиционера к их персонам, лежать ему поутру, как водителю Николаю, со свернутой набок головой. Придушат ведь, как куренка!
А по лагерю уже пошли разговоры, что скоро все закончится, что военные по приказу ихнего министра готовят на Михайловку массированную атаку. Вроде бы только одно военных и удерживало, что в результате этой атаки может пострадать гражданское население.
Только старший лейтенант Кунжаков в это не верил. Когда это было, чтобы военных удержало от демонстрации своей мощи гражданское население? Сам старший лейтенант был в свое время в Татарстане, своими глазами видел, как армия с этим гражданским населением обращалась. Как фанаты "Спартака" с болельщиками, скажем, воронежского "Факела" она с ними обходилась!
Если сейчас армия сама провокациями занималась, то все это значило лишь одно - решение об атаке на город было принято на самом верху, и интересы гражданского населения при этом в расчет не принимались. Может, правительству даже лучше было, чтобы от этого самого населения остались только светлые воспоминания. Но если все было именно так, то из министра явно делали козла отпущения. И еще одно было интересно старшему лейтенант Кунжакову - это сколько же надо было заплатить или пообещать прапорщикам из спецназа, чтобы они за такое черное дело взялись? Сам бы Андрей на подобные дела ни за какие деньги не подписался бы, уж это он знал твердо. Это же вообще надо было души не иметь, а если и иметь, то такую черную, что по сравнению с ней деготь молоком покажется.
А на северной окраине уже слышался рык тяжелых танков. На расположенный поблизости аэродром тройками заходили тяжелые самолеты, сразу видно, не перехватчики, которые способны гоняться в небе за чужими самолетами, нет, заходившие на посадку серебристые птицы предназначались для того, чтобы бомбить наземные цели, и бомбить весьма и весьма эффективно.
Дураком надо было быть, чтобы не понять происходящего. Как ни крути, готовилось серьезное преступление. И участвовать в нем у Кунжакова не было ни малейшего желания. На кой черт ему это было нужно! Если будет налет на город, то обязательно придется кому-то за это отвечать. Нет, Кунжаков понимал, что он слишком мелок для того, чтобы ответственность взвалили на него или ему подобных. Но чувство собственного достоинства у него все-таки было! Если тебя пытаются макнуть мордой в дерьмо, а ты этого не жаждешь, ты имеешь право сопротивляться.
Протестовать было глупо. Возражать государству - все равно что идти с дубиной на мамонта или саблезубого тигра. Кунжаков был еще довольно молод, но в жизни видел многое, а еще больше читал. Поэтому он хорошо знал, чем кончаются попытки телят бодаться с дубом. Хорошо, если тебя вышлют за пределы страны или вынудят куда-то уехать. Совсем неплохо, если тебя посадят. Но это для людей известных. С теми, кто широкой общественности неизвестен, все проще и вместе с тем сложнее. Гораздо вероятней, что ты просто исчезнешь. Или тебя застрелят, а потом средства массовой информации будут раздувать слухи о твоей причастности к организованной преступности. Всем известно, что тех, кто с такой преступностью не связан, киллеры просто так не убивают. Они убивают тех, за кого им платят деньги.
Поэтому лучше всего было уехать из лагеря куда-нибудь подальше. Хотя бы в Царицын. Уехать и не видеть, что здесь будет твориться. Чтобы сны потом кошмарные не снились.
Тут как раз наряд и подвернулся. Контрактники мародера задержали, он из какой-то деревушки в Михайловку приехал, чтобы парочку магазинов очистить. "Уазик" у него был цвета хаки, от военного не отличить, да к тому же мужик на дверцы российский флаг трафареткой нанес и сам уже привычную всем камуфляжку надел. Вот его внешние посты и пропустили, думали, что оперативная или научная группа в город едет. Пока его контрактники не взяли, мародер этот свою машину затарил так, что рессоры просели. Контрактники были молодые, они его вгорячах едва на месте не пристрелили. Как говорится, по законам военного времени. Но потом опомнились и привезли его в лагерь. В местную милицию они его сдавать не стали, все равно там разговаривать не с кем. Даже менты ходят спокойные и равнодушные, ни на кого внимания не обращают, все о своем размышляют, о космическом.
Вот его-то и надо было везти в областной центр. Так прокуратура решила. Народ ехать за двести семьдесят верст особого желания не изъявлял. Всем хотелось посмотреть, чем дело закончится. Не зря же к Михайловке такие силы стягивают.
А Кунжакову это было ни к чему. Он для себя все давно сам решил. Поэтому добиться того, чтобы в Царицын отправили именно его, оказалось совсем несложно. Вместе с ним поехал и один из областников, Славиком его звали. Он был из тех, кто ездил в самом начале в Зимовники, где так приветливо встречал участковый. Славик домой ехал. Оттого он словоохотливым был и анекдотами сыпал до самого поста "13 км", что на входе в Царицын поставили.
Сдали задержанного в городской изолятор временного содержания. Славик сразу домой намылился, у водителя в городе тетка жила, только у Кунжакова никого в областном центре не было, но распространяться об этом он не стал. Договорились на следующий день встретиться на Самарском разъезде, обговорили время, и коллеги уехали, а Кунжаков остался один. Он перекусил в кафе рядом с кинотеатром "Победа", погулял в городском саду, потом сходил в кино, и все равно до вечера было еще далеко. Старший лейтенант отметил командировочное удостоверение у дежурного по городскому управлению, потом оформил проживание в гостинице УВД и снова поразился тому, как медленно течет время. Сев в номере, он некоторое время листал свою записную книжку, надеясь обнаружить в ней телефон какой-нибудь легкомысленной девицы, которая помогла бы ему скоротать вечерок, а быть может, и ночь. Телефона такого он там, разумеется, не обнаружил, но наткнулся на запись о задержанном Старикове, и вновь его обожгло сладкое и щемящее чувство прикосновения к чужой тайне. Он вспомнил женщину и ребенка, угрюмого усталого парня с окровавленным рукавом и лихорадочным болезненным взглядом, и ему захотелось узнать, как там у них все сложилось, пришла ли в себя женщина, не болеют ли беглецы из Ада..
Некоторое время он рассеянно листал газеты, пока не наткнулся на "Губернские новости" с очерком журналиста Кравцова. Очерк был посвящен событиям в Михайловке, журналист не без живости воображения и бойкости пера разбирал различные версии и тут же разбивал их в пух и прах, пользуясь элементарной логикой. Вывод журналиста был довольно безрадостным, сам он полагал, что пришельцы и природные катаклизмы к появлению над районным центром непроходимой Сферы не имеют никакого отношения. Он полагал, что россияне ив этом случае имеют дело с очередным чудовищным экспериментом, который по своему обыкновению был произведен государственными органами над своим многострадальным народом.
Статья была очень едкой и язвительной, чувствовалось, что Кравцов делает жизнь с известного телевизионного ведущего Дворженко и не без влияния Шиндлеровича.
Язвительные рассуждения журналиста старшему лейтенанту не понравились, но они вновь разбудили в нем желание увидеть Старикова, посидеть с ним, порасспрашивать, что случилось с ним в отгороженном Сферой городе. Некоторое время Кунжаков боролся с этим желанием, потом узнал у дежурной по гостинице, что улица Хорошва находится неподалеку, и решился.
8. ЦАРИЦЫН,
8 СЕНТЯБРЯ 2006 ГОДА, 20.00–22.00
Ox, не клеилась у них беседам Дмитрием Стариковым. Слава Богу, хоть не соврал бывший пленник - действительно проживал он по указанному той памятной ночью адресу. Только вот встретил он Кунжакова неприветливо. Так мог встретить Иосиф Виссарионович Сталин своего сына Якова, доведись тому вернуться из плена.
- Что, ментяра, тебе тоже денежек срубить захотелось?
Кунжаков ничего не понимал. Какие деньги? Почему он их тоже мог захотеть срубить? Кто еще пожелал стариковских копеек? По мужику было видно, что особых капиталов он не имел.
- Дружок твой приезжал, - не глядя на Кунжакова, сказал Стариков. - Брюнетик в камуфле. Я, говорит, на дембель еду, мне бабки нужны. Гони, мол, бабки или я о тебе и твоей семье куда надо стукану. Было у меня две штуки, на мебель копили, а пришлось их этому козлу отдать. Так что звиняйте, товарищ старший лейтенант, бананив бильши нема.
"Вот дерьмо!" - брезгливо подумал о Костике Кунжаков. Поступок дембеля из Бугульмы вызвал у него гадливое чувство. За такие номера физиономию рихтуют. И ведь запомнил адрес, сучонок!
- Не волнуйся, - глухо пробормотал он. - Мне твои деньги не нужны. Я тут случайно в городе оказался, мы арестованного привезли. Ну и вспомнил про тебя. Вот решил проведать. Как у вас? Все нормально?
Выражение лица Старикова было недоверчивым и одновременно растерянным. Видно было, что Дмитрий ожидал от старшего лейтенанта совсем иного разговора, а потому не мог сразу перестроиться.
- Спасибо за заботу, - менее резким тоном сказал Стариков.
Они стояли в маленькой тесной прихожей "хрущевки", но в комнату хозяин Кунжакова не приглашал. Старший лейтенант скрипнул сапогом и нарушил неловкое молчание.
- Давай хоть на кухню пройдем, - предложил он. - Все-таки поговорить надо.
- Да об чем говорить-то? - тоскливо сказал хозяин, но посторонился, пропуская Кунжакова в кухню.
Андрей сел за стол, застенчиво пожал плечами и достал из планшетки бутылку водки.
- По дороге к тебе купил, - сказал он, отводя взгляд. Взгляд хозяина квартиры несколько потеплел.
- Это ты напрасно потратился, старший лейтенант, - дрогнувшим голосом сказал он. - Некогда мне сейчас пить.
- Что, все плохо? - поднял на него взгляд Кунжаков. Только сейчас он увидел осунувшееся, постаревшее лицо Старикова. Даже морщинки у глаз четко прорезались. В полутемном коридоре его лицо казалось Кунжакову темной маской.
- Эх, - простонал неожиданно Стариков. - Тут такое, старшой, такое получается…
- Ладно тебе, - мягко сказал Кунжаков. - Забодал ты меня своим старшим лейтенантом. Андреем меня зовут.
Стариков жалко сморгнул.
- Поначалу вроде дочка отошла, - признался он. - И Светка оттаивать стала. А потом - бац! Замолчали обе. Ты не поверишь, часами сидят на тахте, прижавшись друг к дружке. Сидят и молчат. И я для них как пустое место.
Кунжаков опустил глаза.
- Не они одни, Дима, - признался он. - Вся Михайловка замолчала. Первые дни все вроде нормально было. Обычные люди, обычные разговоры, только никто ничего не помнит. Вроде для них ничего в Михайловке и не происходило. А потом замолчали. Четвертый день это молчание длится. А ученые только руками разводят. Ты своих врачу какому-нибудь показывал?
- Да кому их покажешь? - с тоской сказал Стариков. - Это же объяснять надо, что случилось! Да любой врач и без объяснений все сразу поймет, в газетах сейчас такое пишут! А потом? Я же их никогда больше не увижу, Андрей. Да ты сам все понимаешь, на сволочь ведь ни капельки не похож!
Он совсем размяк, жесткое выражение на его лице сменилось тоскливым. Стариков достал из кухонного шкафчика стаканы и подсел к столу.
Выпили не закусывая.
- Такие дела, - сказал Стариков. - Я за свой счет отпуск взял, теперь на работу надо выходить, прямо даже не знаю, как они без меня будут.
- Слушай, Димка, - сказал Кунжаков. - Ты мне все-таки скажи, это пришельцы были? Ты ведь единственный, кто своими глазами видел происходящее - стадион этот, паутину красную… На что это было похоже?
Стариков долго молчал, разглядывая пустой стакан. Кунжаков уже потерял надежду на ответ, когда Стариков неожиданно сказал:
- Знаешь, я в детстве приемнички собирал разные. Так я тебе скажу, больше всего это было похоже на схему какую-то. Я потом долго думал, вспоминал ту ночь. На схему это было похоже, люди не просто так сидели, группками были рассажены. И красные нити эти их соединяли - сначала друг с другом, а потом уже с остальными. А насчет пришельцев… Откуда мне знать? Тот диск у вокзала, он на летающую тарелочку совсем не похож. Скорее пятно света.
Они посидели еще немного, и Кунжаков снова выпил, а хозяин не стал. Он сидел напряженный и явно прислушивался к происходящему в комнате, хотя оттуда, Кунжаков мог в этом поклясться, не доносилось ни звука.
- Ладно, - сказал хозяин. - Ты мне скажи, что дальше делать? Идти сдаваться?
- Не знаю, - признался милиционер. - Тут я тебе, дружище, не советник. Если можешь, врача какого-нибудь найди, чтобы надежный был и языком лишнего не трепал.
Он встал, одергивая китель своей полевой формы. Глазами поискал фуражку, обеими руками натянул ее на голову.
- Будь, - сказал он. - Перемелется - мука будет! Может, все еще наладится.
Сказав это, он сразу же вспомнил причины, которые его самого погнали из полевого лагеря у Михайловки в областной центр, и покраснел. Однако Стариков, погруженный в свои печальные размышления, не обратил на смущение старшего лейтенанта особого внимания.
Встав, он крепко пожал руку Кунжакова.
- Спасибо тебе, - сказал он. - Я, когда тебя увидел, хотел сначала тебя с лестницы спустить. После того гада я два дня никого видеть не хотел, казалось, что весь мир дерьмом по самые уши замазан.
Он проводил старшего лейтенанта до двери и не закрывал ее, пока Кунжаков спускался по тускло освещенной лестнице. В подъезде пахло кошками и жареной картошкой. Добравшись до первого этажа, Андрей услышал, как наверху щелкнул замок двери.
Было уже темно, и небеса усеивали звезды. Здесь, в загазованном воздухе, они казались тусклыми и невзрачными, но все же у шагающего по улице Кунжакова в душе жило странное ощущение, что кто-то невидимый наблюдает с небес за всем человечеством и протягивает к нему руку - то ли для того, чтобы погладить его, то ли для того, чтобы схватить однажды за горло.
Улица была пустынной.
Кунжаков шел по улице, думая об оставленной им в доме по улице Хорошва семье. Старикову он сочувствовал, жену и ребенка искренне жалел. Все оставалось таким же непонятным, как и до визита. Только теперь к неизвестности примешивался ужас перед случившимся и еще больший ужас перед тем, что еще может случиться.
Ночью он неожиданно проснулся. Долго ворочался, пока не понял, что заснуть не сумеет. Достав сигареты, он закурил и сел на подоконник, стряхивая пепел в приоткрытую форточку.
В окно смотрела огромная желтая луна.
В стекле отражался нескладный длиннолицый человек, встревоженный чем-то и оттого не могущий спать…
Старший лейтенант Кунжаков выбросил сигарету в форточку и вернулся в постель.
Лежа на спине, он долго рассматривал дрожащие тени, медленно ползающие по белому потолку.
Тревога не оставляла Андрея. Вместе с ней пришел и страх, но старшему лейтенанту не хотелось признаваться себе в том, что знает его причину.
В далекий районный центр Михайловна входила смерть.
9. ЦАРИЦЫНСКАЯ ОБЛАСТЬ/ РАЙОННЫЙ ЦЕНТР МИХАЙЛОВКА,
9 СЕНТЯБРЯ 2006 ГОДА, 4.00
Улицы города были в пламени.
Пламя разгоняло утренний полумрак, заставляя плясать на земле тени.
Горело все, что могло гореть, и даже то, что гореть не могло. Термофугасы - страшное оружие, они от танка оставляют лишь закопченный остов с сплавившимся стволом, который от высокой температуры становится похожим на огарок церковной свечи.
Полыхали деревянные дома, горели деревья в садах и рощицах, отчего сады и рощи напоминали церковные столы, на которые ставили свечи в память и за упокой душ рабов Божьих.
Плавился кирпич.
Медленно проседал вниз, выдыхая языки пламени, местный элеватор. В воздухе стоял густой запах свежеиспеченного хлеба.
Самым страшным было то, что на улицах не было видно людей. Никто не метался по высвеченному пожаром асфальту, выкрикивая проклятия и прося о помощи. Носились с воем собаки, шарахающиеся от плюющихся пламенем танков, панически кудахтали разбегающиеся и пытающиеся взлететь куры, визжали сгорающие заживо свиньи и ревели, чувствуя близкую смерть, не доенные поутру коровы.
А людей не было.
Райцентр выжигался с окраин к центру. Огнеметные танки методично передвигались от улицы к улице. Они ворочались в городе рычащими доисторическими чудовищами, превращая своими стальными траками асфальт городских улиц в крошево. Экипажи работали со светофильтрами, поэтому мир казался им темным. При инструктаже объявили, что люди из города эвакуированы, поэтому отсутствие жителей танкистов не удивляло. Напротив, это позволяло им делать свое дело методично и без особого душевного напряжения. Немногие из них согласились бы выполнять свою разрушительную работу, уничтожая вместе с домами и людей. Согласитесь, одно дело сжечь пустой дом, совсем другое - сжечь в доме его обитателей. Экипажи были подобраны с тем расчетом, чтобы в них не оказалось местных уроженцев. Да и комплектовались они из жителей самых удаленных друг от друга областей и краев. Крылся в том иезуитский расчет, который должен был помочь сохранить происходящее в тайне: кто поверит одинокому рассказчику, ведь у него не будет иных доказательств своей правдивости, кроме честного слова.
Спланировавшие операцию люди знали свое дело - в эти часы ни один спутник слежения, ни один самолет не пролетал над квадратом, где располагался районный центр.
Автотранспорт шел через Воронеж и Ростов на юге и через Саратов - на севере.
И все-таки в людях они ошиблись. Это было неизбежным - личные дела изучались в спешке. Обращалось внимание на родственников, места рождения и жительства, поэтому никто из военных чинов не обратил внимания на командира огнеметного танка Ивана Александровича Николаева. Он родился в поселке Самойловка Саратовской области и был сиротой с рождения. Детство его прошло в Михайловском детдоме. Неудивительно, что, оказавшись поблизости от дома, где прошло его детство, Николаев приказал прекратить огонь и выбрался через башенный люк наружу. Город полыхал.
Со всех сторон поднимались высокие языки пламени, превращавшие серый пасмурный рассвет в день.
Николаев прошел через ворота на территорию детдома и сразу же наткнулся на труп. Погибший был хорошо известен Ивану - это был сторож детдома дядя Коля, который постоянно гонял Николаева и его друзей в детстве. Присев на корточки, Николаев осмотрел труп и покачал головой - как бывшая уличная шпана и опытный военный он сразу заметил, что сторож убит одним умелым ударом.
Хмуро капитан Николаев поднялся по ступенькам детского дома и потянул дверь на себя.
Из дома он появился со стянутым шлемофоном.
Волосы Николаева были седы.
- Суки! - сказал он, тяжело вваливаясь в башню танка через ставший узким люк.
Башенный стрелок растерянно смотрел на седые волосы своего командира.
- Что случилось, товарищ капитан? Что с вами?