Стаи огромных волков вели сложную охоту на чутких антилоп и сторожких трехпалых лошадей, бесшумно обходя их, выставляя дозорных и пугачей, чтобы гнать добычу по ложному следу. Хищники старались не дать травоядным воспользоваться их точным знанием местности. Черепная коробка гигантских тигрообразных была широка. И динотерии с мастодонтами, как после мамонты, умели распорядиться своим хоботом как пращей и как рукой, как удав пользуется своими кольцами и как птица, строящая гнездо, своим клювом. Они знали дороги своих кочевий, и вожаки возвращались в места самых сытых и лакомых пастбищ как раз к тому времени, когда наливались соки, вырастали болотные вкусные травы, укреплялись молодые корни.
В ту пору, не дойдя до Европы, остались жить в Азии огромные и странные животные. Остатки их нашли в Тургайской области и в Индии. Им дали имена индийских богов - браматерий, вишнутерий, индрикотерий, сиватерий. Они были соперниками хоботных. Индрикотерий не уступал ростом динотерию. Он имел слоновьи ноги-колонны, толстую броню и морду носорога, но тело и шея у него были стройнее и напоминали несколько лошадь. Огромный череп сиватерия носил две пары рогов. Они лопатообразно расширялись на вершине, от них шли боковые выросты в роговых чехлах, как у антилоп. По равнинам Индии, у ног гигантов, бродили первые стада быков.
И когда утро озаряло этот мир, показывались обезьяны. Они жили почти по всей земле. Обезьяны с красными задами и лисьими мордами карабкались по камням. Маленькие качались на ветвях.
Одна стояла у группы деревьев, окружавших скалу. Потом она выпрямилась, придерживаясь руками. Она озиралась, и на пояснице ее позвоночник по-человечьи образовал изгиб. Она была ростом с низкорослого мужчину, волосата, длиннорука, широкогруда, с низким лбом на сморщенном лице. Она посмотрела на солнце, подымавшееся над зубчатыми горами.
И внезапно дриопитек запел, как поют сейчас гиббоны. Начавши с низкого ре, он урчаще, полутонами, пробежал хроматическую гамму вверх и вниз. Он пел, покачиваясь, устремив неподвижно глаза.
И оборвал пение. Его уши шевельнулись, нечто послышалось ему на опушке леса, где хитрость и ловкость одни оберегали его жизнь. И, быстро ставя ноги, схватываясь пальцами, он очутился в густом сплетении ветвей, среди кокосов, тяжелых, как камни. Он сорвал один из них и подержал в волосатой руке.
Пронзающий, как сабля
Так оказалась вытесненной фауна примитивных млекопитающих, тяжеловесная фауна амблипод с грузными копытами и креодонтов с зубами кротов и кенгуру. Она разделила судьбу, на которую некогда сама обрекла фауну сумчатых.
В давно прошедшие времена, у рубежа мезозоя, рухнул мост, соединявший Австралию с великой сушей севера. Он разбился на осколки островов, образующих ныне Малайский архипелаг. Сумчатые и еще более древние, чем они, яйцекладущие однопроходные сохранились в Австралии. Этот пятый материк, маленький, как остров, с его эвкалиптовыми лесами и речонками-"криками", наглухо отгородил их от огромного, неспокойного мира.
Там, на великой суше, скрещивались пути сотен тысяч рас. Словно незримые, тугие нити пронизывали всю ее, связывая полярные льды с тяжелым зноем тропиков, пустыни нагорий с плодородными равнинами, леса с саваннами и снежные шапки вулканов с низкими взморьями.
Убежище было пусто, обозримо и гостеприимно открывало свои скупо отмеренные просторы для сумчатых. Они заняли его, состязаясь с однопроходными и с гигантскими нелетающими птицами, сохранившими мозг рептилий.
И как всегда в условиях умеренного, домашнего состязания на свободном месте они породили ветви степные и ветви лесные, древесные и роющие, плотоядные и питающиеся стеблями и листвой, гигантов ростом с буйвола и пигмеев. И каждая ветвь как бы обезьянничала по своему внешнему виду соответственную ветвь высших млекопитающих, развившихся на великой суше уже после ее отделения от Австралии, - настоящих хищных, травоядных, грызущих, лазающих. И несмотря на это внешнее, самостоятельно приобретенное ими сходство, все австралийские ветви оставались сумчатыми, ибо в общем своем развитии им незачем было идти дальше, чем требовала этого их домашняя конкуренция друг с другом.
Теперь, когда пробиты бреши в заборе австралийского питомника и человек вольно и невольно завез туда первых северных млекопитающих, сумчатые быстро вымирают. Сумчатый волк, кенгуру и сумчатая крыса не могут устоять перед собакой и волком, свиньями и лошадьми, кроликами и крысами.
Когда раннетретичная фауна была побеждена на всей земле, остался также один участок, где долго еще ее современники, невредимые, продолжали развиваться. Это Южная Америка.
Правда, ее не сравнить с австралийским заповедником. Она больше, а узкий Панамский перешеек то скрывался под волнами океана, то возникал. Но все же шум внешнего мира в течение миллионов лет только заглушенно доносился сюда.
Тут, в тропическом парнике, подымались девственные леса, перевитые лианами. Пышные пампасы Патагонии тянулись южнее их. Скрип деревьев раздавался на опушке. Их качали гиганты, охватив лапами стволы. С первого взгляда они казались воскресшими игуанодонами. Как и у тех - толстый короткий хвост и мощные задние лапы. Они сидели на корточках, на треножнике лап и хвоста. Жесткая медвежья шерсть одевала тело, а маленькая голова доставала крону дерева. Это занятие, смешное и страшное раскачивание деревьев, длилось часами. Самые большие, мегатерии, трудились над лесными колоссами или крупными их ветвями. Другие, поменьше, брались за молодняк. Треножники казались врытыми в землю. Ни одного движения жизни, кроме равномерного качания торса, не подметить в этих неуклюжих, будто окаменевших телах.
И временами ствол с треском надламывался. Чудовищное животное отстранялось с пути его падения. Оно делало это медленно, сучья задевали его дубленую кожу.
Вот одно не успело увернуться, тяжелый ствол проломил ему череп. Оно испустило короткий, резкий крик, будто провели ножом по тарелке.
И, медленно осев на передние лапы, зверь с раскроенным черепом заковылял. Его рана свалила бы и слона. Но она не могла парализовать движение членов исполинского тихохода, словно ленивая жизнь обособленно теплилась в них. Вероятно, он почти не чувствовал и боли. Позже раздробленные кости срастутся, и череп, найденный в Южной Америке, будет поражать геологов…
Челюсти тихоходов работали. Прожевывалась листва и целые ветки. Массы растертой зелени наполняли вздутый желудок мегатериев, милодонов, мегалониксов, сцелидотериев. Сидящие на своих треножниках, с обломанными сучьями и стволами в колоссальных серповидных когтях передних лап, они казались сколоченными из массивных плохо пригнанных глыб. Бедра были почти квадратны. Только их карликовые родичи, современные нам ленивцы, неподвижно висящие вниз головой в девственных чащах Южной Америки, сохранят еще эту беспримерную у млекопитающих неуклюжесть.
Медленно оживлялась опушка леса. Ночные обезьяны, обладавшие пятью, казалось, конечностями - так мало их цепкий хвост отличался от четырех рук, - уходили в глубь леса, потревоженные работой тихоходов. По зеленому мосту ветвей убегали сумчатые крысы. Останавливались стада макраухений, лам, нос которых свешивался хоботом. Временами доносился грузный топот - мастодонт двигался к водопою.
Чешуя четвероногого гада с гребнем на спине блеснула в высокой траве. Он искал солнца. Но опасность была ближе, чем предполагал его неповоротливый мозг. Птица колоссальных размеров, короткокрылая, с могучим загнутым полуметровым клювом, кинулась на рептилию. Она сбила ее ударом ноги и принялась клевать, испуская крики торжества. Шипение гада смолкло. И бронторнис, вдвое больший, чем страус, поднял над травой его синие спутанные внутренности.
Тогда самое странное из всех когда-либо живших млекопитающих выползло на окраину пампасов. С виду оно походило на большую черепаху. Костяной купол прикрывал его целиком. Выставлялась только треугольная голова в щитках да короткий хвост с костяными кольцами. Живой танк двигался медленно, пощипывая стебли. При малейшем шорохе он замирал, словно безумный страх держал в осаде обладателя этой крепости, неприступной для любого врага. Так, его повергала в трепет мегамис, гигантская мышь, трусливый грызун величиной с носорога, на мгновенье показывавшийся на поляне.
Но подлинный враг не производил шороха. Он был бесшумен и быстр. Его тело, сверкающий пятнистый комок мускулов, во всю свою чудовищную длину вытянулось над травой только в момент смертельного прыжка. И скорее, чем можно моргнуть глазом, махайродус всадил два кинжала клыков в узкую щель между костяным затылком и панцирем глиптодонта. Хищник издал торжествующее мяуканье. Теперь он стал виден весь. С подергивающимся хвостом он был страшнее бенгальского тигра и суданского льва. Его туловище обладало гибкостью змеи и массой бизона. Но всего поразительнее казалась голова. Два изогнутых острых, как дамасский клинок, клыка далеко выдавались вниз, раздвигая десны. Из приоткрытой зловонной пасти вырывалось дыхание, похожее на шум мотора. Страшное оружие мешало ему есть. Но оно укладывало на месте неприступного исполинского броненосца, круша кости, пронзая единственное уязвимое место у закраины панциря. И саблезубый тигр, урча, втягивал полными глотками горячую кровь, хлынувшую из сонной артерии глиптодонта.
Самый грозный хищник из всех когда-либо появлявшихся, сильнейший представитель "могучей кучки" второй половины третичного периода, махайродус, не знал соперника нигде на Земле. Он был достойным противником гигантских травоядных, бедные родственники которых - слоны и носороги - доживают в наши дни без врагов. Он вымер тогда, когда вымерли последние его жертвы - глиптодонты. Медленные животные-танки, неприступные ни для кого другого и вследствие этого массами наводнившие леса и пампасы Южной Америки, - стали самой легкой, самой любимой добычей для него. И когда в борьбе с глиптодонтами кинжалы махайродуса сделались еще чудовищнее, еще смертоноснее, удары их стали еще точнее и страшней, это уже значило, что как раз они обрекут его на голод вслед за исчезновением кормивших его своей кровью животных в костяном панцире, с укрепленным затылком, к строению и формам которого приспособились кинжалы саблезубого тигра.
* * *
Некоторые думают, что где-нибудь в дебрях Бразилии мы еще встретим последних мегатериев.
История Сарматского моря
Уже подходила эра последних содроганий земли.
Материки, колебавшиеся в своих очертаниях и сквозь все эти колебания постепенно приближавшиеся к современным формам, наступали на древний поперечный океан Те-тис. В третичном периоде от него осталось Средиземное море, соединенное проливом вдоль Альп с Венским бассейном, покрывавшим также Моравию, Верхнюю Силезию, Галицию и Румынию, вытянув рукав к Паннонскому морю на месте Венгерской низменности, Хорватии и Славонии, части Штирии и Семиградья.
Перешейки суши в двух местах потом соединили Европу с Черным материком - у Гибралтара и через Италию и Сицилию. Эти мосты то возникали, то затоплялись. Их прорезали проливы; и Атлантический пролив долгое время шел через долину Гвадалквивира.
Западная часть Венского бассейна поднималась. Он как бы смещался на восток, сливаясь с озерами и мелкими внутренними бассейнами.
И к концу третичного периода Сарматское море легло от Вены до Арала, от Польши до Балкан и Малой Азии. Добруджа, Крым и Кавказ выдавались гористыми островами.
Первоначально Сарматское море, последний осколок Тетиса, имело выход через Средиземное в океан. Потом сообщение прервалось. Так возник величайший внутренний бассейн, какой только знает история Земли.
Реки, вливавшиеся в него с материка, опресняли его. Из соленого он стал солоноватым, и бедная солоноватоводная фауна населила его пустынные воды. В нем не было спрутов, иглокожих, ярких кораллов, причудливых и громадных раковин океана. Невзрачные мшанки образовывали тут колонии; длинные отмели, покрытые однообразными моллюсками, тянулись из конца в конец. Попадались тюлени и мелкие моржи. Резвились дельфины и крошечный вид сирены.
Испарение выкачивало воду со всей огромной площади Сарматского моря. И оно мелело. Потом оно разбилось на множество осколков. Аралокаспийский бассейн тогда разделился с Черноморским, и в бухтах восточной части Крымского острова начал осаждаться керченский известняк. Тогда здесь жили в неисчислимом множестве двухстворчатые моллюски, конгерии, сердечники, меланопсиды и дрейссенсиды. Это фауна лиманов и устьев. Конгерии и сердечники живут сейчас на Каспии, последнем остатке третичного моря, вместе с некоторыми сарматскими рыбами и сарматским тюленем. Вязки крошечных раковин дрейссенсид, опутанных нитями клейкого биссуса, выбрасывают волны у опресненных гирл азовских рек.
Понтический бассейн мелел и опреснялся; в нем появились катушки и прудовики. Он суживался; его поверхность опускалась все ниже и ниже уровня океана. Речная долина вела из Понтики к озеру, на месте Мраморного моря. И толща суши там, где сейчас Эгейское море, отделяла это озеро от Средиземного отрога океана.
Содрогания Земли не были внезапными. Эгея опускалась медленно, и медленно оседал провал Дарданелл. И однажды соленые волны Средиземного моря хлынули в Понтийское озеро. Они устремились сюда чудовищной водяной массой, извергавшейся из Босфора, как водопад.
Катастрофа произошла внезапно.
Морская соль убила все население понтийской впадины. Ничтожная часть спаслась в лиманы и устья. Тысячи тонн трупов, запертых в двухстворчатых гробах раковин, были погребены морем, колоссальными валами заливавшим берега. Кайма дрейссенсид, сердечников (кардиумов) и каспийской микромелании найдена вдоль всех черноморских побережий на глубине от 200 до 800 метров. Миллионы пресноводных рыб, отравленных, солями, падали на дно; к ним присоединялись животные и растения, смытые с залитой суши. Вероятно, стада дельфинов и тюленей погибали тысячами, захлестнутые водоворотом.
Так совершилось одно из грандиознейших истреблений живых существ в истории планеты.
Затем началось трупное гниение. И его страшные размеры говорят нам о страшном размере истребления. Ибо вся масса воды, под тонким верхним вентилируемым течениями слоем в три-четыре сотни метров, оказалась отравленной, доныне мертвой сероводородной братской могилой Черного моря.
Каспий остался единственным свидетелем сарматского века, сметенного катастрофой. Море-озеро, давно уже опустившееся ниже уровня океана, оно продолжает преснеть и мелеть.
За перегородкой косы с узким проходом лежит на его восточном берегу бухта Кара-Бугаз. Ни единый ручеек не стекает сюда из безводной степи. Пустынные ветры уносят пары воды. И соль слой за слоем оседает на дно бухты. На этом золотом для человеческой промышленности дне лежит не менее 150 миллионов тонн глауберовой соли над толщей гипса и до трех тысяч тонн отлагается ежегодно.
Все новые массы воды гонит из Каспия мощное подводное течение на замену испарившейся в бухте. Вода заносит с собой и организмы из числа скудного населения озера-моря. И сарматская фауна Каспия гибнет, соприкоснувшись с рассолами Черной Пасти, Кара-Бугаза, так же как погибла она в Черном море во время понтической катастрофы.
Пикерми
В ту пору передвижки морей и материков страшные засухи начали посещать Землю, над которой уже веяло мертвое дыхание приближавшегося ледяного оцепенения.
Целые области лысели. Лес погибал. Трава выгорала на земле, иссеченной трещинами, и ветры вили струйки песка.
И пересыхала вода.
Песок поглощал реки, не добегавшие до осколков моря-озера, опоясанных солончаками.
Пустынные марева вставали над недавно еще цветущей Землей.
Тогда тысячеголовые стада животных, вскормленных расцветом Земли, начали метаться по пустыне.
Они бежали по тропам к иссякшим водопоям. Косяк присоединялся к косяку. Бежали гиппарионы, носороги и жирафы. Ковыляли, переходя от бега к прыжкам, обезьяны. Бежали легкие антилопы, широким верблюжьим шагом неслись гелладотерии. Полчища крыс, быстрых зайцев и белко-дикобразов покрывали землю под их копытами.
Не было конца бегущим. Казалось, вся необъятная Земля, как вывернутый карман, извергала сюда своих обитателей. Как шляпа фокусника, она выводила полчище за полчищем.
Робкие твари забыли страх. Они бежали рядом с хищниками, с ужасными отшельниками зарослей и пещер, махайродусами, гиенами, иктитериями, пантерами, собравшимися стаями в сотни голов.
С вершины крутой скалы из песчаника открывалось ложе реки, пустое, с круглыми гнилыми лужицами. Около них животные насмерть затаптывали друг друга. Травоядные вырывали куски мяса из крупов травоядных в смертельной борьбе за воду. В распоротые животы хищники погружали головы и шеи, вытаскивая окровавленною пастью синие клубки внутренностей.
Сладковатый, удушливый смрад мертвечины, гниющей в лужах, спирал дыхание.
Обезумев от жажды, сотни прямо бросались вниз со скалы на блестящие гальки и соляные корочки.
Обезумев от жажды, стаи животных бросались вниз со скалы.
Они ломали ноги и хребет. Истекая кровью, оставшиеся в живых волочились в свалку у луж. Другие бились в агонии, вытягивая морду с воспаленными глазами в сторону воды. Дикое ржание расцепляло их судорожно оскаленные зубы. Десятки шершавых языков слизывали кровь, лившуюся из ран и стекающую на землю.
Хищники бросались сверху на бившуюся, хрипящую жертву. И оба изуродованных тела сбивались в кровавую кашу. Коршуны-стервятники и грифы вырывали кишки и склевывали широко открытые от неимоверного ужаса глаза у шевелившихся, пока жажда не сваливала птицу замертво на месте ее последнего кровавого пира, от которого она не имела сил оторваться.