Спустя несколько времени он медленно приподнялся на ноги, но тотчас же принужден был ухватиться руками за гробницу, чтобы не упасть. Ноги его дрожали так сильно, что он едва стоял на них. Он чувствовал, что весь разбит, что так слаб, что едва ли будет в силах добраться до своей постели. Прислонившись к гробнице, он осмотрелся мутным взглядом.
Храм сиял так же ярко, как прежде, резные украшения стен и потолка, местами покрытые позолотой, местами расписанные сверкающими красками, как будто выступали вперед. "Она" спала все тем же сном, на своем раззолоченном троне посредине зала, окруженная сиянием своих золотистых волос… Только статуя жреца уже не стояла перед ней на коленях: поверженная во прах, лежала она в осколках около своей полуоткрытой гробницы, с которой, вместе со статуей, сдвинулась и ее металлическая покрышка. Андрей Иванович рассеянно заглянул во внутренность гробницы и увидел в ней что-то вроде мумии, завернутой в темную ткань. На груди этой мумии лежали высокой грудой, слегка рассыпавшиеся при сотрясении гробницы, белые тонкие металлические пластинки, все одного формата, в виде листов большой не переплетенной книги. Андрей Иванович поднял верхнюю пластинку и, пораженный ее странной легкостью, поднес к глазам: на ней параллельно верхнему узкому краю красивыми строчками были нарезаны какие-то узоры, заполненные черной краской, отчего издали получался эффект настоящей рукописи, написанной обыкновенными чернилами… Но, может быть, и на самом деле это была рукопись? Андрей Иванович взял другую табличку, также подивился ее чрезвычайной легкости и стал рассматривать: те же самые узоры, такими же красивыми узорами повторились и на этой таблице. Андрею Ивановичу даже показалось, что он различает в этих строчках одинаковые, постоянно повторяющиеся очертания - очевидно отдельные буквы. Он перебрал еще несколько таблиц - все они были покрыты точно такими же строчками… Сомнения больше не было: это действительно была рукопись!
Итак, в его руках находится разгадка таинственного острова с его чудесными храмами, статуями, барельефами, с его таинственной башней, культу которой, очевидно, были посвящены если не все, то многие из этих храмов! Быть может, в этих листках заключается история той неведомой, давно уже исчезнувшей с лица земли расы, которая некогда жила на этом острове и останки которой уже целые тысячелетия погребены под волнами пустынного Тихого океана, никому не выдающего своих тайн: быть может, здесь сохранена память обо всех этих царях, героях, законодателях, мудрецах, поэтах, статуи которых еще населяют этот пантеон их прошедшей славы!
Но кто прочтет эти письмена? Они не были похожи ни на один из известных алфавитов, по крайней мере Андрей Иванович никогда не встречал ничего подобного. Впрочем, мало ли на свете письмен, которых не случалось ему видеть! Найдутся ученые, которые сумеют их прочитать… Андрей Иванович припомнил примеры Шампольона младшего, Гротефенда, наконец Раулинсона, этого Шампольона Вавилонии и Ассирии, и решил, что ему немедленно нужно воротиться в Европу.
Андрей Иванович бережно собрал таблички в том порядке, как они лежали, и пересчитал их: их оказалось триста восемнадцать таблиц. Но они были так легки, что все вместе весили не более иного ученого фолианта. "Что это за металл? Неужели алюминий? - думал Андрей Иванович, пересматривая таблицы. - Но на какой же высокой степени цивилизации находилась эта вымершая раса, если наши ученые химики еще и теперь не могут сделать алюминий для всех доступным металлом!
Еще несколько времени оставался он у гробницы, раздумывая на счет сделанного им открытия. Затем, заметив, что освещение храма начало несколько тускнеть, он полюбовался в последний раз на прелестный образ таинственной богини и медленно, придерживаясь за попадавшиеся на пути колонны, поплелся к своей одинокой постели, унося с собою драгоценные таблицы, взятые из гробницы жреца, вероятно особенно близкого к богине храма.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I. Под Костромским небом
Яркое весеннее солнышко, поднявшись над вершинами дальних сосен, прямо ударило в окно уютной спальни Грачевского дома. Пробравшись сквозь оконные занавески и кисейный полог кровати, веселый луч упал на лицо заспавшейся против обыкновения Арины Семеновны и шаловливо защекотал у нее в носу. Старушка сморщилась, чихнула и открыла глаза.
Белый день стоял уже на дворе. Со стороны кухни давно уже слышалось кряканье уток и кудахтанье кур, прерываемое порою звонким голосом Анисьи, которая, беспрестанно меняя интонацию, выкрикивала, без всякого перехода, то ласковое "цып-цып", то грозное "кши!" Случись это в другое время, Арина Семеновна не преминула бы побранить себя за такой долгий сон, но сегодня ей было совсем но до того: Арине Семеновне приснился знаменательный сон, и старушка, прежде чем одеться, с полчаса просидела в постели, раздумывая, чтобы он мог значить.
Занятая этим сном, и одевалась она, против обыкновения, настолько медленно, что когда, наконец, собралась отправиться на кухню, к Анисье за советом, пернатое царство было уже водворено на птичьем дворе, а сама Анисья во второй раз разжигала самовар, недоумевая, что сделалось с ее барыней, просыпающейся обыкновенно чуть не с петухами.
- Здравствуй, Анисья! - заговорила Арина Семеновна, торопливо входя в просторную, чистую кухню, в которой покойный Иван Спиридоныч по будням любил иногда обедать. - Гляди-ко, как я сегодня заспалась! С ума сошла!
- Я уж и то думаю, - отозвалась Анисья, складывая руки на переднике, - что это, мол, барыня-то…
- Вот поди же ты! Никогда этого со мной не бывало…
- Ну, как-так не бывало! При покойнике-то Иване Спиридоныче частонько до полуден просыпали.
- Ах, греховодница! Нашла, что вспомнить… Чай, я в ту пору была молоденькая… А ты вот что скажи: к чему кровь во сне видеть?
- Известно к чему, к родне. Али сон видели?
- Видела я, видела сон, Анисья, и такой сон, что никак его разобрать не могу. Ты, вот, на это мастерица.
- Какой же это сон?
- А вот, видишь, приснилось мне, будто у меня изо рта кровь идет…
- Зуб что ли выпал? - с тревогой спросила Анисья.
- Нет, не зуб, а так-будто, кровь.
- Ну, слава Богу, коли так.
- А что, разве не хорошо зуб-то видеть?
- Не хорошо, матушка-барыня. Коли зуб выпал да с кровью, значит, из родных кто-нибудь умрет.
- Помилуй Господи! Нет, так будто кровь идет, - а Илья увидал это, да полотенце мне в руки-то сует: на-те, говорит, барыня, утритесь.
- Полотенце? - переспросила вдумчиво Анисья.
- Да, полотенце… такое чистое да тонкое, да длинное-длинное такое… А концы - не то из кружев, но то разноцветным узором вышиты, вот, уж не припомню теперь. И чтобы это значило? Думаю, думаю - придумать не могу!
- Да и думать-то нечего, барыня: смотри, - Андрей Иваныч скоро вернутся.
- Андрюша? Дай-то Бог!
- Это уж как Бог свят. Полотенце-то означает, что он уж на пути.
- Что ты? А Илья-то тут причем? Ведь он мне полотенце-то подавал.
- А Илью Захарыча вы, может, на станцию пошлете, - ну, значит, он вам их и привезет: - вот вам и полотенце.
- И то правда. А где Илья?
- Надо быть, на мельницу поехал… Ай, батюшки! Гляди-ка, самовар-то ушел! Заболталась я, грешница, не доглядела…
- Ну, не беда. Неси в столовую. Да если Илья воротится, сейчас же ко мне пошли.
Но Илья Захарович легок на помине. Не успела Арина Семеновна приняться за вторую чашку чаю, как он уже вошел в столовую, приглаживая свою вспотевшую лысину.
- А! Воротился уж? Ну, здравствуй, Илья! - приветствовала его Арина Семеновна. - Или тепло стало?
- Тепло Бог посылает, сударыня… - Только уж и дороги - ни проезду, ни проходу!
- Благо?
- Уж так-то благо, что не приведи Господи! До мельницы рукой подать, а лошадь совсем почти из сил выбилась.
- Вот что! Как же быть, Илья? Ведь я хотела тебя в лес послать.
- Как будет угодно, сударыня…
- Нет, уж ты, Илья, поезжай.
- Да я не к тому… Мне что же? Только, вот, лошадь…
- Что же такое лошадь? Ну, Бог милостив. Надо же справиться, не воротился ли Андрюша.
- Так это вы насчет Андрея Ивановича? Ну, это дело иное. Или ожидаете?
- Да уж пора бы ему, зима кончилась… да и сон я такой видела…
- Что же, коли прикажете, я хоть сейчас.
- Да, уж поезжай, голубчик.
- Только, ведь, вот какое дело, матушка Арина Семеновна, как ехать то? Ведь ни на санях, ни на телеге не проедешь.
- Поезжай верхом.
- И то разве так. А Андрей-то Иваныч как же?
- А для Андрюши другую лошадь возьми в поводу.
- Слушаю, матушка Арина Семеновна. Так и сделаю: сам на Кауром поеду, а Ваську для барина оседлаю.
- Ну, вот и хорошо.
- Так я уже поеду.
- Поезжай с Богом, голубчик! Счастливо!
Через полчаса, стоя у окна залы, Арина Семеновна видела, как Илья Захарыч, верхом на Кауром, выезжал из ворот, ведя в поводу оседланного Ваську. За ним с громким, веселым лаем следовал неутомимый Брутка, которого года могли бы уже избавить от подобной экспедиции.
В воздухе сильно пахло весной. На косогоре, против Грачевской усадьбы, уже несколько дней как показались проталины, а мельник Ферапонт даже божился, что уж и жаворонки прилетели. Рыхлый, ноздреватый снег точно курился под лучами яркого солнышка, только утреннички его еще несколько поддерживали. Дальний лес, окутанный туманом испарений, ярко синел за потемневшим прудом, точно кобальтовая даль на картине Айвазовского. Грачевка вздулась, почернела, покрылась полыньями и "поледью", и Грачевские мужики уже бойко постукивали топорами, разбирая мост перед самой усадьбой: теперь уж на "ту" сторону можно было пробраться только по длинной, извилистой плотине Грачевской мельницы.
Впрочем, отсутствие моста в настоящее время не имело особенных неудобств, так как дорога была настолько дурна, что никто из грачевцев не рискнул бы поехать даже в соседнюю Боровиковку из боязни загнать лошадей. Трехфутовый рыхлый пласт снега, составлявший полотно дороги, на каждом шагу прерывался глубокими, наполненными грязной водой ямами, доходившими до самого грунта. Местами, в ложбинах, эти зажоры были так опасны, что в них легко было утопить и лошадей и экипаж. Там, где обыватели пытались домашними средствами исправить дорогу, перепутанный и поломанный фашинник представлял что-то вроде обширной сети капканов, как будто с умыслом расставленных затем, чтобы ломать ноги лошадям.
По такой дороге Илье Захаровичу пришлось тащиться до лесу более десяти верст, совершая на каждом шагу чудеса эквилибристики, чтобы не искупаться самому и не утопить лошадей. Несчастный Брут, сначала осторожно выбиравший дорогу, вымок с ног до головы, уже не обходил встречных луж, а прямо пускался вплавь и потом бежал несколько времени, фыркая и отряхиваясь - до новой лужи. Но старый пес стоически переносил все дорожные неприятности и порой даже опережал своих измученных товарищей, Каурого и Ваську, его поддерживала надежда скорее увидеть своего любимого господина, так как цель экспедиции, очевидно, не была для него тайной.
Солнце уже давно перешло за полдень, когда Илья Захарович добрался до того места лесной опушки, откуда был ближайший путь к лесному дому, в котором Андрей Иванович устроил пристань для своего Гиппогрифа. Начиная с этого пункта путешествие приняло другой характер. Благодаря весеннему солнцу и утренним морозцам, в лесу образовался такой отличный наст, что Илья Захарыч, забыв про своих лошадей, пожалел было, что не захватил с собою лыжи. Но на опушке этот наст был настолько хрупок, что старику приходилось прокладывать дорогу почти по пояс в снегу, таща за собою упиравшихся лошадей.
В лесу наст был тверже, но дело от этого ничего не выиграло: лошади все равно проваливались. Захарыч до того измучился с ними, что несколько раз ложился прямо на снег, чтобы отдохнуть хоть сколько нибудь. Но несмотря на все эти мучения, ему ни разу не пришло на ум роптать против Арины Семеновны, пославшей его в такую трудную экспедицию, быть может, совершенно напрасно, ради одного только пустого сна. Илья Захарович слишком любил своего молодого барина, чтобы роптать из-за таких пустяков. Он с радостью согласился бы принести для него и не такую жертву.
Между тем солнце закатилось. В лесу быстро начало темнеть. Но Захарыч так хорошо знал дорогу, что не боялся заблудиться. Легкий морозец стал слегка пощипывать ему щеки и уши и сковал намокшее платье. Озябший Брут дрожал всем телом и порою слегка повизгивал. Вдруг он весело залаял и вскачь пустился в глубину леса. Изумленный Захарыч несколько мгновений смотрел ему вслед и радостная улыбка оживила его измученное лицо: вдали, между деревьями, мерцал огонек… Он истово перекрестился и промолвил: "ну, слава Богу, хоть недаром! Барин воротился…"
Через полчаса он уже входил во двор лесного домика. На крыльце с зажженной лампой стоял Андрей Иванович и около него с визгом и лаем неуклюже прыгал сошедший с ума от радости Брут.
- Это ты, Илья Захарыч? - окликнул Грачев. - Здорова ли матушка? Как это тебя Бог занес?
- Я, я, сударь! Кому же еще? Матушка, слава Богу, здоровы. С благополучным возвращением, сударь!
Андрей Иванович обнял и несколько раз поцеловал старика.
- Да ты весь мокрый! Иди скорее в комнату, у меня там печь топится. Как это ты сюда попал? Да ты и лошадей привел! Кто же вам дал знать, что я воротился?
- Сейчас, сейчас, сударь, только лошадей поставлю.
Захарыч отвел лошадей в конюшню, старательно вытер их сеном, покрыл рогожей и тогда уже вошел в комнату, неся с собою пещер, набитый провизией.
- А попал я сюда, сударь, - начал он, развязывая пещер и вынимая оттуда домашние булки, свежие яйца, бутылки сливок, мясо, - попал я сюда не сам собою: матушка ваша, Арина Семеновна, меня послали.
- Да как же матушка могла узнать, что я воротился?
- А вот видите, сударь, что материнское-то сердце значит, - чует оно… Воистину, сердце сердцу весть подаст. Сон она, сударь, видела.
- Сон? Вот чудеса!
- Да, сударь. А говорят еще, что ныне чудес не бывает… Только вот что, батюшка Андрей Иванович, как мы с вами до Грачевки-то доберемся?
- А ведь ты же добрался сюда, Илья Захарыч?
- Так ведь я как есть целый день маялся…
- Как же ты, я думаю, устал, бедняга! Да брось ты это все, - я сам и мясо обжарю и яйца сварю. Садись сюда, отдыхай и грейся.
- Да я вовсе не к тому, сударь… Что вы? Помилуйте! Мне что делается!.. А вот вам-то целый день маяться…
- Ну, это пустяки. Мы, вот, с тобой поужинаем: ты спать ложись, а я тебя около полуночи разбужу. По морозцу-то мы отлично доберемся. Ночи теперь светлые, лунные, и мороз отлично скует, - вот увидишь.
- Разве что так. А все-таки трудненько будет… Как это вы, сударь, на шаре-то своем летаете? Чать, поди как маятно!
- Вот нашел - маятно! Да я там сижу, как в комнате, на меня ветерком не пахнет, - лежу себе на диванчике с книжкой да поглядываю по сторонам, точно в панораме… Да сиди же ты, Захарыч! Что ты опять тормошишься? Ведь и без того устал. Разве я этого сам не сделаю? У себя, на острове, я все время сам и пек, и варил.
- Как прикажете, сударь, только…
- Ну, вот, я тебе приказываю, чтобы ты сидел и отдыхал.
- Слушаю, сударь.
- Где же твоя носогрейка? А то на - вот тебе сигару - кури.
- Покорнейше благодарю. Это что же, сударь: я, значит, буду барином, а вы мне служить будете?
- Пора и мне послужить. Ты уж довольно послужил на своем веку, - вон какого вынянчил…
- А не зазорно это будет, сударь?
- Чего там зазорно! Ну, вот и все готово. Садись сюда к столу и давай ужинать.
II. Дома
На этот раз Арине Семеновне плохо спалось. Всю ночь она что-то грезила, но что именно, - Бог весть. Проснулась она до петухов, тихонько оделась и вышла в залу посмотреть, не видать ли Захарыча. С вечера она приказала разбудить себя тотчас, как Захарыч приедет. Значит, не приехал, коли не разбудили. И чего он там застрял? Уж не случилось ли чего с ним? Человек он не молодой, долго ли до греха. Бродит старушка от окна к окну, - нет, ничего не видать.
Начало светать. Встала Арина Семеновна на молитву, а сама все в окошко посматривает. Вот покраснели лесные верхушки, вот из-за синего бора выглянул красный пылающий глаз и послал прямо в окна залы целый сноп ярких, ослепительных лучей. На кухне зашевелилась Анисья. Из рабочей избы прошли бабы с подойниками на скотный двор. Конюх Яким вышел с ведром к колодцу, умылся прямо из под желоба, ежась от студеной воды и утреннего холода, и понес воду на конюшню. Пристально смотрит Анисья Семеновна на дорогу и не раз какая-нибудь шальная ворона издали казалась ей всадником и заставляла по-прежнему биться ее старое сердце.
Вот Анисья покормила птиц и внесла в столовую кипящий самовар. Заварила Арина Семеновна чай, а сама опять у окна… Что это - как будто там мельтешит? Опять не ворона ли?
- Анисья! Анисья, поди-ка сюда! Да иди скорее! Чего ты там копаешься? Посмотри-ка в окно, не лучше ли у тебя глаза то будут, не посвежее ли… Гляди-ко: что это там чернеется? Видишь, вон, как будто движется даже… Видишь? Ворона, что-ли?
Анисья, вытирая руки фартуком, несколько времени стойко, пристально глядела в окно.
- Зачем ворона? - говорит, наконец, она: - это как будто кто-то едет… Да как будто не один… Не разберешь издали-то…
Наступает молчание. Обе старушки напряженно смотрят в окно, изредка меняясь короткими замечаниями.
В комнату стремительно влетает хорошенькая черноглазая Сонька, племянница Анисьи и любимица Арины Семеновны.
- Андрей Иваныч едут! Андрей Иваныч едут! - кричит она, хлопая в ладоши и припрыгивая.
- Андрюша? Андрюша! Где он? Где? - всполошилась Арнна Семеновна.
- Да вон они, - говорит Сонька, указывая на черную точку, которая давно уже привлекала внимание обеих женщин.
- Что ты врешь, оглашенная? - сердится Анисья: - Это-то мы и без тебя видим. Где же барин?
- Да это барин и есть. Вон они впереди на Ваське едут, а за ними на Кауром Захарыч тащится… а вон перед ними Брутка скачет!
- Да где ты все это видишь? - волнуется Арина Семеновна, тщетно стараясь разглядеть черную движущуюся точку. - Уже не врешь ли ты, девка?
- Что это вы, барыня! Разве я стану врать, да еще в этаком-то деле? Как это вы не видите? Вон, барин едут, а за седлом у них что-то привязано - не то корзинка, не то чемодан.
- Ну, и глаза же у тебя, Сонька, - говорит одобрительно Анисья. - Вот, барыня, вчерашний-то сон в руку…
Но Арина Семеновна ничего уже не слушает, бегает от окна к окну, крестится и шепчет: "Андрюшенька едет. Андрюшенька! Слава, тебе, Господи, дождалась, привел Господь…"