ЧЕРНЫЙ ТЮЛЬПАН
Всю ночь шел дождь. То постучит: так… так… так… - походит по крыше, то остановится, угомонится. Все равноеду еще раз в Мезенцово. Искать женщину с вишнями.
…Вот и платформа Мезенцово.
Сошел с поезда. Кругом пусто. По-осеннему грустно. Небо голубое, с пепельно-серыми облаками. Отяжелевшие от дождя кусты опускали ветки к земле.
Спуск с платформы - шаткая лестница. Тогда внизу около нее сидели две женщины. А сегодня - ни души.
У кого спросить про женщину с вишнями? Я огляделся. Кафе, парикмахерская закрыты. На низком здании надпись: "Мебель". Но на двери белеет бумажка: "Закрыт на учет". Другая тяжелая дверь, наверно ведущая в складское помещение, раскрыта. Около нее стоит молодой человек в модной куртке - черная кожа и трикотажные рукава.
У открытой двери - грузовая машина. Грузчики стаскивают огромные закрытые ящики и проносят их мимо молодого человека в куртке. Он тут же отмечает что-то в листке и любовно поглаживает ящики, на которых нарисованы зонтик и рюмка.
- Простите, - сказал я, подойдя к открытой двери, - я хочу спросить…
- "Тюльпана" нет, и неизвестно… - Молодой человек повернулся к грузчикам: - Легче… аккуратней… тут не пальто, а мебель…
- Простите, - повторил я, - я хочу спросить…
- Я, как директор магазина, вам, гражданин, уже ответил: "Тюльпан" не поступал. Когда прибудет, неизвестно. Посторонитесь!!!
"Что за тюльпан?" - недоумевал я. И, дав дорогу грузчикам, сказал:
- Послушайте, товарищ, я ищу женщину…
- Ищете женщину? - Директор посмотрел на меня.
- Женщину, что в воскресенье торговала вишнями.
- А! Об этом мы поговорим в моем кабинете… Саша, кончай тут, - обратился он к грузчику, - я все сосчитал. Идемте.
И когда мы уселись на полумягкие стулья у лакированного столика, директор, конфиденциально улыбаясь, сказал:
- Вы меня спрашиваете о женщине, которая торговала вишнями?
Я с радостью закивал головой.
- Да! Торговала: разрешено. И записалась у меня в очередь на импортный югославский гарнитур "Черный тюльпан". Дочь замуж выдает. Очень ей нужен гарнитур. Вишнями торговала.
- Да… Да… Да…
- В Москве на "Тюльпан" запись чуть не на два года, - там как бы отцвели тюльпаны… А тут у нас благоухали и зимой…
- Так ведь…
- Понимаю, все понимаю: она уступила вам очередь на "Тюльпан". Могу вас огорчить - очередность не состоится. И не ищите этой женщины.
- Не в этом дело…
- Понимаю вас. Обождите! Очередники оставляют нам открытки со своими адресами… Нюша! - крикнул директор.
В дверях показалась головка. Копна золотистых волос. Голубые спокойные глаза.
- Принеси-ка заявки на "Тюльпан".
Я замер от радостного волнения.
- А их нет, Евгений Николаич, - пропел чистый, хрустальный голосок. - Все повозвращали заказчикам, раз "Тюльпана" не будет. Забыли?
"Вот это неудача", - подумал я и вздохнул.
- Ничем не могу помочь, дорогой товарищ. Очень сожалею, тороплюсь. Желаю здоровья.
И директор, поклонившись, вышел из кабинета, пропустив меня вперед.
Я опять на площади. Моросил дождь. Одиноко стояли топольки у платформы. Роняли дождевые капли с желтеющих листьев. Я машинально поднял с влажной глинистой земли круглый плоский камешек. Под таким камнем тогда лежала стопка бумаги с записями о Веригине.
Так и звучит в моих ушах голос этой женщины: "Хозяин мой Иван Гаврилыч, царство ему небесное, сказал агроному. Конечно, нет того, чтоб дочка по вас вздыхала. Но ничего… ничего… Однако же, раз поступила в институт иностранных языков… Стоп! Стоп! Как же я забыл? Как раньше не подумал об этом?
Кончик ниточки опять в моих руках,
Назад. В Москву!
ЭТЮД О ЛЮБВИ И О ВИШНЯХ
Письмо редактору газеты Института иностранных языков "Голос студента" товарищу И. И. Харитоненко:
"Уважаемый Иван Игнатьевич!
Согласно нашей договоренности, посылаю Вам драматическую сценку "О любви и вишнях", которая как бы прямо обращена к незнакомой студентке Вашего института, дочери той женщины, у которой я купил вишни. Прошу поместить ее, если найдете возможным, в Вашей газете "Голос студента". Хочу надеяться, что этот этюд поможет мне в том отчаянно трудном деле поисков и розысков, к которому Вы отнеслись с таким сочувствием.
Ваш Нестеров".
О ЛЮБВИ И ВИШНЯХ
Пелагея Семеновна так посмотрела на дочь, будто первый раз ее видит, и перестала окапывать кусты крыжовника. Лопатка, крепко уйдя в землю, стояла будто на страже: вот-вот надо будет вмешаться в разговор.
- Любишь, значит, - сказала Пелагея Семеновна. - Удовольствий в жизни ищешь! А законный твой жених, агроном, отменяется? Так, что ли?
- Не нужен он мне.
- Молчи! - крикнула Пелагея Семеновна и долгим взглядом посмотрела на стволы вишен и на кусты крыжовника. - Молчи! Стыда в тебе нет!
- Но я люблю другого, ну?
- Так, так! Приказываешь, значит, брать в дом не того, кто твоему отцу-покойнику сад этот помогал сажать, а какого-то…
- Не "какого-то", а того, кто…
- Знаю! Видели! Картинки учится рисовать!
- Так что же плохого? Ну, учится в художественном училище? Ну и что?
- Пусть учится, мне какое дело. Но в дом свой не возьму его. Слово мое крепкое. - И мать с силой поставила ногу на лопату.
- Вы что? Жизнь мою загораживаете? Смотрите, мама, думайте, что говорите!
И хотя высокий забор отделял сад Пелагеи Семеновны от соседского дома, она подбежала к забору, глянула в щелочку, вернулась и почти шепотом спросила:
- Твой, что ли, художник сбережет наш вишневый сад?
- Но я не выйду - слышите! - не выйду за жениха, с которым отец меня за глаза девчонкой сосватал.
- Ну, знаешь, дочь моя!.. Три года ходила в невестах нашего агронома, три года не отказывалась от его предложения…
- Да это все отцова выдумка. А я и не смотрела на агронома: старый, тридцать семь лет… Да пусть ждет сколько хочет! И за какое такое наказание я обязана выходить за него?
- А кто с твоим покойным отцом этот сад сажал? Кто саженцы нам привозил? Кто этот пятистенок строить нам помогал? Твой студент, что ли?
- Мама! Замолчите! Знаю! Наперед знаю ваши слова… - Дочь отвернулась.
- Ты пойми же, глупая! Я ведь уже разузнавала! Твой художник мне сам проговорился: родни у него не перечесть… Наперед знаю: чуть в дом этот он войдет, как за ним из-под Тулы сюда потянутся и сестры его с детьми, и мать, и бог знает кто! И сад мой погибнет!
- Сад… - с недоумением оглянулась дочь. - Почему же он погибнет?
- А ты спроси кого хочешь! Вот выйди на дорогу, на шоссе, выйди, останови любую машину и спроси: "Кто лучше сбережет вишневый сад, который нас кормит, тот ли, кто картинки рисует, или тот, кто помогал сажать сад?.." А! Молчишь? Поняла, дочь моя? Дошло до тебя? - И мать ладонью ударила по стволу дерева: - Не на эти ли вишни я тебе в ГУМе туфли на этих… ну, как их там… на иголках…
- На шпильках, мама.
- …ну, на шпильках, все одно, - туфли покупала. Не на эти ли вишни ты сама, сама заказала себе платье в ателье первого (первого!) разряда… И ты хочешь этот сад губить?! А сапожки тебе надо?
- Мама! Да я лучше в тапочках зиму прохожу, но не стану - поймите вы! - не стану любить того, кого не люблю.
- Ну, коли так, так вот тебе мое последнее слово: не пущу на порог твоего художника… к депутату пойду… в суд подам… не пушу…
"Так что же делать? Как ей втолковать? Кто поможет?" - плакала тихо дочь.
- Довольно! Хватит! Не реви! Выйдешь замуж как надо. Буду внучат нянчить. Порядок будет!
- Что ж получается? Вы, мать, не вишни, а любовь мою на станцию возите продавать в розницу?
- Не дури, говорю! Слушай: свадьбу к покрову сыграем. Весь поселок позовем.
…Уже за лесом заходило солнце. Были молчаливы деревья в саду. В ложбине направо за поселком стлался туман. И дочь и мать молчали. И не знали, что еще им сказать. Потом, не сговорившись, обе подошли к калитке и, распахнув ее, стали смотреть на узенькую тропинку, которая вела к большой дороге. И каждой, возможно, казалось, что придет какой-то новый человек и скажет, на чьей стороне правда. Но по узенькой тропинке к большому пруду шли, переваливаясь с ноги на ногу, только гуси.
От автора
Если б я случайно был свидетелем такой сцены, то что бы я сказал? Надо подумать.
Ведь и агроном любит, ценит искусство, картины. А художник любит и бережет природу.
Но главное - как быть с любовью?
От редакции. Читателей просят сообщать от зывы об этом этюде автору по телефону… или по адресу: Москва, Г-19, Волхонка…
ТАНЯ БОБЫЛЕВА
Ждал. Надеялся. И - дождался.
Было так.
Звонок. Снял трубку. Слышу голос - взволнованный, прерывистый, словно человек откуда-то бежал, бежал, вдруг остановился и сразу заговорил:
- …про любовь. Про вишни. Напечатано в нашей газете. Вы писали?
- Да!.. Да! Я писал! Я! - вскричал я.
"Это она, - подумал я, - она, студентка. Дочь женщины с вишнями".
Не помня себя от волнения, шарю рукою по столу: карандаш! Где карандаш? Запишу, сейчас запишу фамилию адрес.
Стараюсь быть спокойным:
- Кто говорит? Назовите себя.
- Меня зовут Таня… Таня Бобылева. Вы писали… что и художник сбережет сад не хуже садовода, а агроном мо жет и картины понимать.
- Безусловно…
- А мама не верит. Мне ваша помощь нужна.
- И мне нужна ваша помощь. Я у вашей мамы спрошу о листках.
- Каких листках?
- Расскажу при встрече. Дайте адрес. И заодно поговорю с вашей мамой о художнике, о любви и об агрономе.
- Записывайте: поселок Шелковка…
- Пишу. Шел…ков…ка. Дальше?
- Метро "Юго-Западная". Выход к автобусу пятьсот одиннадцатому. Ехать по Внуковскому шоссе. Остановка автобуса называется "Шелковка"…
- Как так?
- Ну, и поселок и остановка на шоссе называются "Шелковка".
- Понятно.
- Сойдете с автобуса. Пройдете немного вперед по шоссе. Увидите, справа на лугу тропинка протоптана. И рядом указатели. Разные. Пройдете направо по тропинке через поле. Километра два… Будут постройки совхоза. Идите на эти постройки… Обогнете коровник… Спуститесь к речке. Там плотина. На плотине гуси… Ай, гуси тут ни при чем… Пройдете плотину. Увидите на пригорке деревню. Крайний дом под зеленой крышей - это наш дом. Поднимитесь на горку. Меж двух заборов тропиночка. Под зеленой крышей теперь дачники, а мы с мамой живем в домике, что в саду. Я вас буду ждать - чуть откроете калитку, увижу. И прокричу: "Мама! Мама! Наш профессор идет к нам! Видно, грибы в лесу собирал… Вот не ждала!" Ну, мама обрадуется: раз профессор, очень ученый, так мама поверит и будет не против ваших слов. Приезжайте же! Очень-очень прошу. Выручайте! Скажите маме, что вы знаете разных художников. И все они имеют сады и берегут их.
- Приеду! Непременно. Когда?
- Сегодня суббота. Приезжайте завтра. В воскресенье ровно к двенадцати часам дня… Так буду ждать у калитки… Маме до вашего прихода ни слова не скажу. Она у меня догадлива. Ну, все. Пока!
- Таня! Таня! А как же зовут вашу маму?
- Надо же! Разве я не сказала?! Бобылева, Клавдия Степановна Бобылева.
"Клавдия… Степановна… Бобылева", - стремительно и косо набрасывает карандаш через весь листок моей записной книжки.
Трубка снова лежит на рычаге. Телефон молчит. Скорей бы! Скорей наступило бы это завтра!
ФЛОТИЛИЯ САРДИН И МОДНЫЙ СТУЛ
Было 11 часов 48 минут, когда я увидел вдали на пригорке деревню. А вот и дом с зеленой крышей.
Вышел на проселочную дорогу. Отсюда, с пригорка, она спускается к пруду. Вот и плотина. Стадо гусей преградило дорогу. Гусак, опуская к земле изогнутую шею и шипя, решительно пошел на меня… Плавают в пруду утки. На низком берегу женщины полощут белье.
11 часов 56 минут.
Присел на скамеечку у сруба недостроенного дома.
Стендаль говорил: "Счастье человека лежит на дорогах самых обыкновенных".
А теперь я пойду меж заборами. Справа и слева надо мною будут склоняться тонкие ветви вишневых деревьев; и крапива, высоко подняв свои стебли, будет смотреть на меня из-за заборов; и, как всегда, репейник попытается зацепить меня своим игольчатым зеленым шариком; и лопух закроет своими листьями все щели в заборе.
12 часов 00 минут. Вот он, дом, где живет Таня Бобылева.
Но почему же она не встречает меня у калитки?
Она ведь обещала…
Полуоткрытая калитка в сад… А в саду - яблони, поддерживаемые тонкими подпорками, а за ними - кружевная зелень морковки, желтоватые зонтики укропа и огурцы… огурцы…
По узенькой тропиночке, задевая тонкие ветви вишневых деревьев, под окошками большого бревенчатого дома, где слышался настойчивый и капризно-тягучий голос ребенка: "Дай… дай" (дачники?!), я шел к домику со стеклянной террасой. Далеко в глубине сада из своего жилья выскочила овчарка, звякнула цепью, взбежала на крышу своей хатки и молча стала следить за мной.
"Где же студентка Таня Бобылева? Почему не встречает меня?" - озираясь, с тревогой думал я.
Отворил дверь террасы. Сколько света, солнца! На миг закрыл глаза после тенистого полутемного сада и увидел: вот она… вот та женщина, что свертывала кульки из заповедных листков. Она!
Но теперь на ней была не кофта со случайными пуговицами, нет! Сильно открытое платье с яркими крупными синими цветами обтягивало ее плотную фигуру; на короткой шее - модные чешские бусы. Гордо сидела она за столом с закусками… А напротив нее восседал коренастый мужчина средних лет в голубой, с "молнией" тенниске и рядом с ним - худенькая женщина в закрытом лиловом платье (жена?). У него и у нее на безымянном пальце поблескивали большие, толстые обручальные кольца.
Все трое с удивлением посмотрели на меня.
А я… я растерянно смотрел то на тюлевые занавески, которые закрывали окна, то на розовую клеенку, местами вытертую до белой подкладки, то на закуски - консервные банки с воздетыми к небу крышками, - словно целая флотилия сардин, шпрот и килек подняла свои металлические паруса и готовилась к отплытию. А рядом и вокруг этой флотилии - бутылка с водкой, бутылки* со сладкой наливкой. Я заметил почему-то, как лихо селедка в белой селедочнице, потонувшая под кружочками репчатого лука, глядела прямо на солнце своей гильотинированной головой. И застыли в немом ожидании глубокие пластмассовые тарелки с кружочками ярко-красных помидоров, фарфоровые тарелки, побольше и поменьше, с кружочками колбасы разного копчения; грибки в маринаде, картофель в мундире в белой кастрюле. А в углу на электрической плитке - большой булькающий чайник, на котором громоздился заварной чайник.
- Таню Бобылеву можно? - сказал я неуверенно и робко. Здравствуйте.
- Таню? - с удивлением посмотрела на меня мать. - Ее дома нет. А что вы хотели?
- Я… она… - начал было я.
- Кланя! Что ж ты за стол не приглашаешь гостя? - сказал мужчина в голубой тенниске с "молнией".
- Садитесь, прошу, - заторопилась хозяйка. - Познакомьтесь: вот братец мой Валентин Степанович с супругой.
Не помню, кто из них подвинул стул. Помню только, что он был очень модный - неустойчивый, на тонких ножках и резко блестел на солнце своей полировкой.
Проклятый стул! Я был окончательно угнетен и подавлен этой полировкой. Боялся шевельнуться.
- Кушайте, пожалуйста, кушайте, - сказала хозяйка. - А давно вы с нашей Таней знакомы?
- Я, собственно, не знаком… Таня мне позвонила.
- Сама?! Первая позвонила? Так вы и не знакомы с ней? - наперебой заговорили за столом.
- Телефонное знакомство? - значительно усмехнулся Валентин Степанович.
- Все не то, - мучился я. Как разъяснить? И со всей убежденностью попытался сказать: - Тут дело касается газетной заметки…
- Какой заметки? - тихо спросил Валентин Степанович, задержав у рта вилку с селедкой.
- Моей… моя заметка… этюд в газете… Я написал этюд. И вот…
- Корреспондент вы, значит? Непорядки помогаете искоренять. Дело хорошее. Выпьем! Кланя, дай чистую тарелочку московскому корреспонденту.
Я машинально поднял рюмку. Блики солнца скользнули по голове селедки и остановились на моей рюмке с золотым ободком.
- Закусывайте… закусывайте, товарищ корреспондент, - подставляла мне консервы, помидоры и колбасу хозяйка.
Вот! Вот! Тем знакомым жестом руки, думал я, с таким же движением плеч Клавдия Степановна сворачивала тогда кульки из жестких листков столетней давности… Надо! Надо сразу, прямо спросить.
Я поднял рюмку и, закусив грибками, сказал:
- Я, собственно, не корреспондент. Мне случилось на станции Мезенцово купить у вас вишни. И вот…
ВСЕ ПОГИБЛО!
- …Так вот, - собрался я с духом, - я хочу спросить о кульках.
- О каких кульках?
- Об упаковке. Точнее - о листках, из которых делались кульки для продажи вишен. На этих листках обнаружил я записи…
- А-а-а… Так вот зачем вы пожаловали… А зачем же говорите: Таня, Таня? Так что же, товарищ корреспондент, скажите прямо: агитация, злостная пропаганда какая была на листках? Конечно, документ от газеты вы нам предъявите… Потом… Отвечай, сестра! Что за листки ты хранишь? Откуда они у тебя? Прямо говори! Мы кто? Мы советские люди. Такие же, как вы, товарищ корреспондент.
- Я ведь сказал: я вовсе не корреспондент, просто написал в газету…
- Понимаю, понимаю, извините. Так говори же, сестра, что за листки у тебя?
- И скажу! И отвечу! - затараторила хозяйка. - Мой покойный Иван Гаврилович как был лесником, так охапками приносил такие листки… из санатория… Там когда-то имение было. Важные господа при царе жили. От них одни только бумаги остались… А Иван Гаврилович эти бумаги для оклейки вот этих стен приносил, чтоб по ним ну… шпалеры, обои пустить…
- Так знайте же, - не удержался я, - на этих листках, может, записана тайна тысячелетней жизни!