- Да, просто у меня была вполне подходящая душа для того, чтобы твоя мать сделала соответствующий вывод.
- Но, Джоанни…
- Ты можешь называть меня Жанна.
Он никогда не называл ее Орлеанской Девственницей. И с тех пор они жили счастливо, в замке, не отличающемся особой чистотой и порядком.
Мини-словарь слов, употребленных в рассказе "мамуля" на идише
Буммерке - женщина без корней; девица легкого поведения. Иента женщина низкого происхождения или с вульгарными манерами; мегера; вздорная, наглая фурия; сплетница, любительница скандалов; не умеет хранить секретов; нудит. Если речь идет о мужчине, то лучше всего подходит слово "трепач".
Латкес - оладьи, обычно картофельные, однако иногда их изготовляют из муки. Когда за дело принимается моя мама, оладьи получаются похожими на мельничный жернов.
Литвак - еврей из Литвы; весьма эрудированный, но занудный, худой, лишенный юмора, образованный, но скептик, умный и хитрый; однако в данном контексте мамуля Ланса использовала это слово в пренебрежительном смысле: ведь она была галицианер, или австро-польской еврейкой; как говорят, антипатия между ними возникла еще во времена Каина и Авеля, один из которых был литвак, а другой - галицианер… но все это, как мне кажется, глупости.
Момзер - человек, не заслуживающий доверия; упрямый и неприятный; короче - малосимпатичный человек.
Нафке - проститутка-любительница; буммерке (см. выше); не то чтобы шлюха, но не та женщина, которую хорошая мать могла бы назвать "моя дорогая невестка".
Нудеть - надоедать, приставать, наводить скуку, заставлять лезть на стенку. Практикуется матерями всех народов, будь они еврейского, итальянского или американского происхождения. Заставлять доедать аспарагус, надевать галоши, вставать и провожать ее до дому и тому подобное. Ужасно давит на психику.
Пупик - пуп.
Танте - тетя.
Фрес - с шумом быстро есть; набивать рот; синоним - есть пюре руками.
Шикса - женщина не еврейского происхождения, как правило, молодая.
Штап - половой акт.
Штуми - несколько менее оскорбительное слово, чем шлемиль. Глупец, простофиля; постоянный неудачник; неуклюжий, неловкий человек; еще более бесцеремонный, чем шлемиль, но менее значительный; слово, которое вы используете, когда хотите отмахнуться от такого типа как от назойливого комара.
"Эли, Эли" - известная еврейская песня, написанная в 1896 году Якобом Коппелем Сандлером. Название означает: "Боже мой. Боже мой". Начинается с жалобного стенания: "Боже мой! Боже мой! (внемли мне); для чего ты оставил меня?" - из псалма 22:2 Старого Завета. Обязана своей популярностью кантору Иосифу Розенблату, записавшему песню и часто певшему ее на концертах в начале двадцатого века. Эл Джолсон тоже неплохо с ней справлялся. Отнюдь не из репертуара Перри Комо или Брюса Спрингстина.
Проблемы с женщинами
Самый последний день хорошей женщины
Здесь должен быть перевод Геннадия Корчагина, но в сети он не обнаружен.
Теперь он знал, что мир идет к концу.
Это стало несомненным с ужасающей медлительностью. Его талант не относился к разряду изумительных, скорее, он напоминал самоцвет со множеством крохотных пятнышек. Если бы он мог различать будущее четко, если бы не был ясновидящим лишь частично, его жизнь могла бы оказаться не такой, как сейчас, и его желания были бы иными.
Но все же отрывочные, туманные видения сложились вместе, и он понял, что Земля находится на грани гибели. С той же непреложностью, с какой он уверился в близком конце, он знал, что это не самообман и это будет не просто е г о смертью. Это неизбежный финал мира со всеми в нем живущими. Все это он смог уловить в разрозненных прозрениях и теперь не сомневался, что конец света настанет через две недели, в ночь на четверг.
Его звали Артур Фулбрайт, и он жаждал женщину.
* * *
Как это необычно, как причудливо - знать будущее, причем наиболее странным способом: не как единое целое, нечто накладывающееся сверху на изображение сегодняшнего дня, а отрывочно и фрагментально, разрозненно и разобщенно. В жужжащей, нарочитой сумятице… чуть погодя из-за угла вынырнет грузовик… из-за которого он… победит Кэрин Бок… оказывался чуть ли не дезориентированным в двух мирах… поезд отправиться на десять минут позже… Он видел будущее как бы сквозь темное стекло - вы найдете вашу вторую запонку в медицинском кабинете - и с трудом сознавал, что обещает его дар.
Многие годы этот мягкий, смуглый, неуклюжий человек с ласковыми глазами, слегка запинавшийся на некоторых словах, прожил вместе с матерью-вдовой в восьмиквартирном доме, пропахшем жимолостью и сладкими пирогами. Много лет он проработал на одном месте, занимаясь маловажными делами. Из года в год он возвращался домой в привычный материнский уют.
Те годы несли с собой мало перемен, мало активности, мало запоминающегося или важного. Но это были хорошие годы, ровные и спокойные.
Потом умерла мать. Однажды ночью она вздохнула и медленно затихла, как старый, заводящийся ручкой патефон, что стоял на чердаке, завернутый в простыню. Она умерла. Жизнь сыграла на ней свою мелодию, которая окончилась самым естественным образом.
Для Артура это означало перемены, а в еще большей степени - пустоту.
Не было больше ночей со звуками спящего человека, вечеров, проведенных за спокойной беседой и игрой в трик-трак или вист, ленча в полдень, заранее приготовленного к его возвращению из конторы, пробуждений по утрам, когда его поджидают коричневые тосты и апельсиновый сок. Теперь оставался лишь небольшой отрезок автострады, который он преодолевал в одиночестве.
Он учился питаться в ресторанах, узнавал, где следует приобретать чистое белье, как сдавать рубашки, чтобы их выстирали и заштопали, а в особенности - появившемуся у него через шесть лет после смерти матери пониманию, что временами он способен видеть будущее. Это не было чем-то тревожащим или хотя бы - после того, как он столько прожил с этим даром - удивительным. Слово "ужасающий" могло бы никогда не прийти ему на ум, если бы в одном из видений он не увидел ту ночь пламени и смерти, ночь конца мира
Но он увидел ее - в этом и заключалась разница.
Поскольку теперь он был почти что мертв, поскольку располагал всего двумя неделями и не больше, он смог обрести цель, чтобы был смысл умереть без сожалений. Пока он сидит здесь в кресле с подушечкой и высокой спинкой, в погруженной во тьму гостиной, и вокруг него лишь пустота восьмиквартирного дома - цели нет. Он не задавался вопросом о собственной кончине - ему было достаточно тяжело примириться со смертью матери, - но знал, что однажды она наступит (хотя семена, посеянные ее смертью, должны были взойти и в нем).
Его собственная гибель будет чем-то совершенно иным.
- Как может человек дожить до тридцати четырех лет и ничего не приобрести? - спросил он сам себя. - Как может такое произойти?
Безусловно, это было правдой. Он ничем не обладал: ни талантами, ни умением подвигаться по службе, ни стремлениями, ни целью.
Перечисляя собственные недостатки, он вспомнил о наиболее серьезном из всех, о том, который делал его - неважно, что он сам об этом думал - как бы не мужчиной. Он не имел женщины. Он так и оставался девственником, он никогда не обладал ни одной женщиной.
Когда Земле осталось жить две недели, Артур Фулбрайт выяснил, чего он хочет больше всего, больше богатства, власти или положения. Его планы проведения последнего дня на этой планете были простыми и нешумными.
Артур Фулбрайт хотел женщину.
* * *
Было немного денег. Мать оставила ему чуть больше двух тысяч долларов наличными и по страховке. Кроме того, он мог снять еще две тысячи со своего личного счета. Это составляло четыре тысячи долларов и представлялось крайне важным сейчас - но не позже.
Идея купить женщину пришла ему в голову после множества других замыслов.
Первая попытка была предпринята с немного знакомой молодой женщиной, которая работала в рекламном отделе их же фирмы.
- Джекки, - спросил он, воспользовавшись подходящим моментом, - не могли бы вы… гм… как бы вам понравилось предложение… ну… пойти со мной сегодня вечером поразвлечься… или еще как-нибудь?
Она с изумлением уставилась на него, увидела перед собой ничтожество, мысленно распрощалась с вечером, который намеревалась провести с подружкой у Скрэббла, и согласилась.
Тем же вечером она сжала вместе свои кулачки и нанесла ему такой удар под ребра, что его глаза наполнились слезами, а бок ныл больше часа.
На следующий день ему пришлось отказаться от блондинки с конским хвостом, которая иногда брала книжки в отделе исторических романов публичной библиотеки. Одного взгляда в будущее оказалось достаточно, чтобы понять, чем все кончится. Она была замужней, унылой и не носила кольца из-за враждебности к супругу.
Он увидел себя в неприятной ситуации, в которой была замешана библиотекарша и библиотечный охранник, и предпочел держаться от библиотеки подальше.
По мере того, как неделя подходила к концу, а Артур убеждался, что никогда ему не освоить технику, с помощью которой другие мужчины умудряются заманить девушек в ловушку, он понимал, что его время кончается. Когда он выходил прогуляться, обычно ближе к ночи, ему встречались люди, но он знал, что все они обречены на гибель в пламени, и знал, что и его время истекает с пугающей быстротой.
Теперь это было не просто стремлением, это стало целью, неподвластным ему инстинктом, который полностью подчинил себе все его мысли и который руководил его поведением, как ничто ранее в жизни. Он проклинал мамочку за ее доброжелательные, старомодные южные взгляды, за ее белое тело, которое приковывало его к себе неразрывной пуповиной, за ее нетребовательность и радушие, из-за которых жизнь в этом пастельном мирке становилась такой безмятежной, обходительной и бессмысленной.
Умереть в пламени сгорающего мира… понапрасну.
На улицах было холодно, раскачивались фонари на столбах, окруженные неземным ореолом. Издалека доносились автомобильные сигналы и терялись во тьме, раздраженно урчали дизели грузовиков, котом стон-сигнал на светофоре сменялся другим, скрежетала коробка скоростей - и звуки уплывали вдаль. Тротуар болезненного цвета тухлого мяса, звезды, заблудившиеся в чернилах безлунной ночи. Он поплотнее закутался в пальто, невольно пригнулся, когда его пронзила стужа, убивающая последние листья. Где-то отрывисто завыла собака, хлопнула дверь в соседнем квартале. Внезапно он стал сверхвосприимчивым ко всем этом звукам, и ему захотелось стать частью их, чтобы они поселились в его уютном и теплом доме.
Но даже будь он парией, преступником, прокаженным, он не мог бы быть более одиноким. Он утешался собственной теорией культуры, по которым отдельным людям наподобие его дозволено созревать без привязанностей, без надежды, без любви, в которой он так отчаянно нуждался.
На перекрестке полукварталом дальше из теней появилась девушка. Ее высокие каблучки ритмично зацокали по тротуару, потом по мостовой, когда она переходила улицу, затем снова по тротуару…
Он бросился напрямик через лужайку возле дома и, свернув за правый угол, оказался неподалеку от нее, прежде чем успел понять, что же делает, что намеревается сделать, на что толкает его этот мгновенный импульс.
Изнасилование!
Мир расцвел у него в голове подобно тепличному бутону с кроваво-красными лепестками, разросся до чудовищных размеров и увял, почернев по краям, хотя он продолжал бежать, наклонив голову и сунув руки в карманы пальто, в том направлении, в котором ушла она.
Сможет ли он это сделать? Сможет ли он после этого жить? Он знал, что она молоденькая и привлекательная, желанная.
Именно такой она должна быть. Он мог бы повалить ее на траву, она могла бы не закричать, а оказаться уступчивой и послушной. Да, такая она и есть!
Он рванулся к месту, где они должны были встретиться, бросился на влажную бурую землю под прикрытием кустов, поджидая ее. Вдали он услышал постукивание ее каблучков по тротуару, показывавшее, что он успел обогнать девушку.
И тут, несмотря на пожирающее желание, он увидел совсем другое: скрюченное полуобнаженное тело на мостовой, толпу мужчин, избивающих насильника и мамочку с мертвенно-бледным лицом, исказившимся от ужаса… Он поплотнее зажмурился и прижался щекой к земле. Это было точно прикосновение ко всеобщей матери, утешающей его.
Он был ребенком, ищущим ласки, и нужда его велика. Мать всего сущего пригреет его, ободрит, приголубит со свойственной ей глубокой нежностью. Так он и лежал, пока шаги девушки не отошли подальше в прошлое.
Жар схлынул, но только когда надвинулся тот самый последний день, он окончательно пришел в себя и начал отдавать отчет об окружающем.
Он избежал этой гнусности, возможно, ценою собственной души.
* * *
Настал наконец-то день, когда все должно было случиться.
В его голове еще несколько раз появлялись видения, столь впечатляющие, столь тревожащие, что это подтвердило его представление о приближающемся событии.
Все произойдет сегодня. Сегодня мир погибнет и сгорит.
В одном из видений огромные железобетонные здания вспыхивали подобно кучке магния и рассыпались, как бумажные. Солнце казалось блеклым, словно выбитый у кого-то глаз. Тротуары текли, как масло. Обуглившиеся, тлеющие фигуры валялись в канавах и на крышах.
Это было ужасно. Это было сегодня.
Он знал, что настало время.
И тут его осенила мысль насчет денег.
Он забрал все до последнего пенни из дома, снял все до последнего пенни со счета. Лицо вице-президента банка приобрело странное выражение, и он спросил, все ли в порядке. Артур ответил в соответствующем тоне, и вице-президент почувствовал себя несчастным.
Весь тот день в конторе - конечно же, он вышел на работу, поскольку не мог представить другого способа убить время в самый последний из всех дней - он держался на пределе, постоянно отворачивался от стола и бросал взгляд в окно, ожидая кроваво-красного зарева, окрасившего небо. Но его не последовало.
Около полудня, сразу после перерыва на кофе, он почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. Он поспешил в мужской туалет и заперся в одной из кабинок, уселся на стульчак унитаза и обхватил руками голову.
И пришло видение, другое видение, но смутно связанное со зрелищами уничтожения. Он словно в обрывке фильма, пущенного в обратную сторону - видел себя входящим в бар. Снаружи вспыхивала неоновая вывеска, повторяясь в витрине из темного стекла: "НОЧНАЯ СОВА". Он видел на себе голубую рубашку и знал, что в кармане деньги.
И в том баре была женщина.
В слабом свете помещения ее волосы казались тускло-коричневыми. Она сидела на табурете у стойки, грациозно скрестив длинные ноги, приоткрыв кружевную оборку комбинации. Ее лицо было видно в странном ракурсе, полуповернутое к скрытому источнику света над зеркалом бара. Он видел ее темные глаза и грубую косметику, которая никак не подходила к резким, малоподвижным чертам лица. Лицо казалось грубоватым, но губы были полными, не запавшими. Она глядела в никуда.
Так же внезапно, как и возникло, видение растаяло, рот был полон скользким, отвратительным содержимым.
Он вскочил и рывком поднял крышку унитаза. Потом ему было весьма дурно, но он умудрился не перепачкаться.
Позже, вернувшись на рабочее место, он взялся за телефонную книгу и принялся листать ее желтые страницы. Отыскав раздел "Бары", он повел пальцем вниз по колонке, пока не наткнулся на "Ночную Сову", оказавшуюся на углу Моррисон и Пятьдесят восьмой стрит.
Он поспешил домой, чтобы привести себя в порядок и сменить рубашку на голубую.