Он добрался ощупью до входа и снял цепочку. Отворил дверь и протянул руку, чтобы забрать у маленького пуэрториканца коробку с едой. А за мальчишкой стояла Кейт. Двенадцать лет спустя она мало чем походила на уличную сорвиголову; теперь она держалась спокойно, солидно. И все-таки это была Кейт.
Он заплакал. Привалился к двери и всхлипывал, пряча лицо в ладонях. Ему было стыдно. А главное, ему было страшно.
Она дала разносчику чаевые, взяла коробку, бочком вошла в номер и ласково потянула за собой Кирксби. Затворила дверь, включила свет и усадила его на диван. Потом, выложив из коробки съестное, скинула туфли и забралась с ногами на противоположный край дивана. И долго не произносила ни слова.
Наконец он задышал ровнее, и Кейт спросила:
- Майкл, в чем дело, черт побери? Расскажи.
Он не хотел рассказывать. Боялся. Пока он держал язык за зубами, оставалась хиленькая надежда, что все обернется иллюзией, буйной игрой остервеневшего рассудка, - и закончится, как только ему удастся вздохнуть всей грудью. Он знал, что лжет самому себе. Все происходит на самом деле.
И ничего тут не изменишь.
Она не оставляла его в покое, убеждала, упрашивала, и в конце концов он сдался. Рассказал обо всем. О жизни, пошедшей обратно. О кинопленке, запущенной с конца. О реке, повернувшей вспять и несущей его назад, назад, назад, в темное царство, откуда вовек не выбраться.
- …Я и оттуда драпанул. Прилетаю в Сент-Киттс. Захожу в лавку… в сраную лавку для сраных туристов…
- И там была она, да? Как ее… Грета?
- Грэтхен.
- Она была там?
- Да.
- Боже мой! Майкл, ты совсем раскис. Это же форменная паранойя! Возьми себя в руки!
- Взять себя в руки?! Господи, чего бы я только не отдал, чтобы взять себя в руки. Невозможно! Глупо, безумно, но это дьявольщина! Знаешь, которые сутки я уже не сплю? Боюсь уснуть. Одному Богу известно, что тогда может случиться.
- Майкл, ты все нагромоздил в воображении. На самом деле ничего этого нет. Не будешь спать - совсем чокнешься.
- Нет… нет… Слушай… Слушай, я тут как-то запомнил… несколько лет назад… прочитал… - Он сорвался с дивана, нашел в мокрой нише бара и принес обратно под свет лампы "Чуму" Камю, изданную "Современной Библиотекой". Он долго и безуспешно ворошил страницы, наконец Кейт забрала у него томик и раскрыла наугад - как раз на нужном месте, потому что он много раз перечитывал этот отрывок. И прочитала вслух отмеченное карандашом:
- "Если бы не усталость, притупившая чувства, всеобъемлющий запах смерти, наверное, сделал бы его сентиментальным. Но тому, кто спит четыре часа в сутки, не до сантиментов. Он видит вещи такими, каковы они в действительности, видит их в ярком свете справедливости - чудовищной, безмозглой справедливости". - Она закрыла книгу и посмотрела на него. - Так ты на самом деле в это веришь?
- На самом деле? Еще бы! Если б не верил, точно стал бы психом, за которого ты меня принимаешь. Да ты сама подумай. Смотри: ты здесь. Прошло двенадцать лет. Двенадцать лет и другая жизнь. И вот ты снова со мной, точно в свой черед. Перед тем как я встретил Грэтхен, ты была моей любовницей. Я знал, что на этот раз встречу тебя!
- Майкл, что бы ни происходило, давай не будем терять голову. Как ты мог это знать? Никак. Мы с Биллом развелись два года назад. Я и в город-то вернулась только на прошлой неделе. И само собой, захотела тебя повидать. Нам же с тобой есть о чем вспомнить, верно? Если б я тогда не встретила Билла, мы бы, наверное, так и…
- Черт возьми, Кейт, ты меня не слушаешь! Я пытаюсь объяснить: все, что со мной творится, - это страшное воздаяние по заслугам! Я качусь назад сквозь прошлое и встречаю всех моих женщин. Сейчас рядом со мной - ты, а раз пришла ты, значит, следующей должна быть Марси. И если я ее встречу, это будет означать, что после Марси… после Марси… перед Марси была…
Ему не хватило сил произнести имя. Это сделала Кейт. Его лицо было белее мела. Они говорили о немыслимом, невозможном, невообразимом…
- О, черт! Господи! Я псих… я псих…
- Ну что ты, Майк! Успокойся, Синди до тебя не доберется. Она же в сумасшедшем доме, правда?
Он кивнул. Он уже не мог говорить.
Кейт придвинулась к нему по дивану, обняла, привлекла к себе. Он дрожал.
- Все хорошо. Все будет хорошо.
Она хотела его покачать, как занедужившего ребенка, но в нем, точно электрический ток, струился ужас.
- Я тебя не дам в обиду, - пообещала Кейт. - Посижу рядом, и скоро все пройдет. Не будет никакой Марси, и уж само собой, не будет никакой Синди.
- Нет! - крикнул он, вырываясь. - Нет!
Спотыкаясь, Майкл подбежал к двери. Распахнул, выскочил в коридор. Бросился к лифту. Кабины на этаже нет - как и всякий раз, когда она отчаянно, до зарезу необходима!
Он сбежал по лестнице в вестибюль. У стеклянных дверей, плотно закрытых, чтобы не пускать в здание ветер и холод, стоял швейцар и глядел на улицу. Набычившись, прижимая руки к бокам, Майкл Кирксби проскочил мимо него. Швейцар что-то крикнул вдогон, но фраза потерялась в холоде и ветре.
Охваченный ужасом, Кирксби повернул и помчался по тротуару. За ближайшим углом - темнота, скорее туда, там его не найдут, там не опасно. Может быть, не опасно…
Он обогнул угол гостиницы и столкнулся с женщиной, она тоже шла с опущенной головой. Они отпрянули друг от друга, подняли головы и в размытом сиянии уличного фонаря посмотрели друг другу в лицо.
- Привет, - сказала Марси.
Блистательный Голливуд и мелочи жизни
Похоже, Тотошка, что мы с тобой не в Канзасе
Шесть месяцев своей жизни я потратил на создание волшебного сна с таким цветом и звучанием, каких еще не видало телевидение. Сон носил имя "Затерянные в звездах", и от февраля до сентября семьдесят третьего года я наблюдал, как этот сон медленно становился кошмаром.
Покойный Чарльз Бомонт, недюжинного таланта сценарист, написавший самое лучшее в "Сумеречной зоне", говорил мне в шестьдесят втором, когда я только-только приехал в Голливуд:
- Добиваться успеха в Голливуде - это как лезть на гору коровьего дерьма за прекрасной розой на вершине. Когда доберешься, поймешь, что обоняние оставил по дороге.
В руках бесталанных, продажных и развращенных "Затерянные в звездах" превратились в Эверест коровьего дерьма, и хотя я лез по нему наверх, но как-то не терял ни мечты из виду, ни чувства обоняния, а когда дошел до того, что не мог больше терпеть, бросил все и спустился на руках по северной стенке, оставив позади девяносто три тысячи долларов, развратителей и выпотрошенные остатки своей мечты. Сейчас расскажу.
Февраль. Агент мой Марти звонит и говорит:
- Иди на студию "Двадцатый век", тебя ждет Роберт Клайн.
- А кто это?
- Главный на Западном побережье по телесериалам. Сейчас он собирает пакеты мини-серий, по восемь-десять фрагментов на один показ. Хочет вставить научную фантастику. Спрашивал про тебя. Совместный проект "Двадцатый век Фоке" и Би-Би-Си. Съемки в Лондоне.
В Лондоне!
- Сейчас иду! - сказал я и будто реактивный снаряд сорвался с места.
С Клайном я встретился в новом административном корпусе студии "Двадцатый век", и он сразу напустил столько сахара, что я всерьез испугался подцепить диабет, если еще полминуты его послушаю.
- Мне, - говорил он, - нужен лучший НФ-писатель в мире. - И тут же пошел по моему списку заслуг в области научной фантастики. Отличное было выступление - в том стиле, который мастера называют "почесывание эго".
Потом он стал излагать, чего ему от меня надо:
- Что-то вроде "Беглецов", только в космосе.
Тут мне было видение: работа над романом для телевидения в режиме "Пленника". Словно перезрелая дыня лопнула и в лицо плеснула. Я пошел к двери.
- Постойте, постойте! - воззвал Клайн. - У вас-то что на уме?
Я снова сел. И выложил ему полдюжины концепций, которые в мире научно-фантастической литературы сочли бы примитивными. Клайн же сказал, что это слишком сложно. Ну я наконец ему и говорю:
- Есть у меня одна идейка, хотя там такие должны быть производственные расходы, что в сериале их не поднять.
- А что за идея?
И вот что я ему предложил.
Через пятьсот лет от наших дней Земля приближается к гигантскому катаклизму, который уничтожит самую возможность жизни на всей планете. Времени остается мало. Лучшие умы человечества совместно с величайшими филантропами строят на орбите между Землей и Луной гигантский ковчег длиной в тысячу миль, составленный из цепочки самодостаточных биосфер. В каждом из этих миров содержится сегмент популяции человечества со своей нетронутой культурой. Ковчег улетает к звездам, и теперь, даже если разрушится Земля, остатки человечества засеют собой ближние звездные миры.
Но через сто лет после начала полета из-за какого-то непонятного случая (он так и останется непонятным до последней серии, где-то через четыре года, как можно было надеяться) весь экипаж погибает, а сообщение между мирамибиосферами полностью обрывается… Путешествие продолжается, и каждое общество развивается без влияния извне.
Проходят пять столетий, и путешественники - "Затерянные в звездах" забывают Землю. Она становится мифом, неясной легендой, как для нас Атлантида. Путешественники забывают, что летят в космосе в межзвездном корабле. Каждое сообщество мнит себя "миром", и каждый мир - это всего-то пятьдесят квадратных миль с металлическим потолком.
И так до тех пор, пока Девон - пария в кастовом обществе, построенном по жестким образцам древней Индии, - не открывает секрет: они на борту космического корабля. Он узнает историю Земли, узнает о ее гибели и узнает, что, когда произошел тот самый "несчастный случай", пострадало навигационное оборудование ковчега и то, что осталось от человечества, скоро погибнет в столкновении со звездой. Если ему не удастся убедить в своей правоте достаточно миров и объединить их в общей попытке понять, как функционирует ковчег, починить его и изменить программу полета, все будут испепелены в пламени красного гиганта.
Короче, это было иносказание о нашей теперешней жизни.
- Свежо! Оригинально! Ново! - возрадовался Клайн. - Ничего подобного никогда еще не было!
У меня духу не хватило ему сказать, что эта идея появилась в научно-фантастической литературе в начале двадцатых и принадлежит великому русскому первопроходцу Циолковскому, и что английский физик Бернал на эту тему написал книгу в двадцать девятом, и что эта идея стала разменной монетой современной фантастики после Хайнлайна, Гаррисона, Паншина, Саймака и многих других. (Тогдашний бестселлер Артура Кларка "Свидание с Рамой" был последним примером.)
Клайн предложил, чтобы я ринулся домой и быстро это записал, а он будет потом продавать. Я указал ему, что Писательская гильдия косо смотрит на такие вещи, которые называются "спекулятивное писательство", и если он в самом деле хочет воспользоваться богатством моей фантазии, то ему следует выделить мне то, что мы называем "аванс", и я бы тогда мог составить заявку, а он согласовал бы дело с Би-Би-Си.
При слове "аванс" у Клайна кровь отхлынула от лица, и он сказал, что с Би-Би-Си и так уже все согласовано, но вот если я составлю заявку, то мне оплатят поездку в Лондон.
Я встал и пошел к двери.
- Постойте, постойте! - говорит Клайн и открывает ящик стола. Вынимает оттуда кассету и мне протягивает. - Я вам вот что предложу:, вы просто наговорите это все на кассету, как только что мне рассказали.
Я остановился. Это было ново. За двадцать лет в кино и на телевидении я повидал много самых изощренных, тончайших, макиавеллистских ловушек, какие только может придумать западный человек, чтобы заставить автора писать в наручниках. Но никогда раньше (и никогда позже) не было среди них такой коварной. Как я только тогда этого не понял!
Секунду подумав, я резонно счел, что это уж никак не спекулятивное писательство - разве что "спекулятивное говорительство", и, раз уж писатель все равно собирается продать эту идею, все совершенно законно.
Так что я взял кассету домой и на фоне музыки из "Космической Одиссеи 2001" записал сценарий, обозначив только голые скелеты основных идей, а потом отнес кассету Клайну.
- Вот, возьмите, - сказал я ему. - Только не излагайте содержание на бумаге. Это будет спекулятивное писательство, и вам придется мне заплатить.
Он меня заверил, что на бумаге ничего не будет и скоро кассета ко мне вернется. В Би-Би-Си, по его мнению, наверняка придут в восторг.
И не успел я выйти из его офиса, как он поручил секретарше записать всю семиминутную ленту с диктофона.
Март. Глухо.
Апрель. Глухо.
Май. Неожиданный вихрь активности. Звонит мой агент Марти:
- Клайн продал сериал. Давай к нему.
- Какой сериал? - говорю я перепуганно. - Там была только идея, как объединить восемь сегментов… ты говоришь, сериал?
- Давай к нему.
И я поехал. Клайн меня приветствовал так, как будто я единственный в мире человек, способный расшифровать таблички майя, и распелся, что продал сериал сорока восьми независимым станциям Эн-Би-Си и что есть выходы на Вестингауза и на Канадскую телевизионную сеть Си-Ти-Ви - тоже.
- Гм, извините, - говорю я в приступе безрассудной смелости, вообще-то голливудским писателям не свойственной, - как вам удалось продать этот, так сказать, сериал без контракта со мной, без заявки, без пилотного сценария ну вообще без ничего?
- А они прочли ваш план и ради вашего имени купили.
- Как это - прочли?
Тут он заюлил вокруг того, что несколько неточно выдержал свое обещание мои слова не записывать, и тут же начал расписывать грандиозные планы насчет того, как я буду редактором всей работы, как вся творческая часть будет под моим контролем, и сколько сценариев я еще напишу для этого шоу, и как мне понравится в Торонто…
- В Торонто? - повторяю я, как последний остолоп. - Ас Лондоном что случилось? Студии сэра Лью Грейда. Сохо. Букингемский дворец. Старый добрый Лондон, куда он девался?
Мистер Клайн, оказывается, не побеспокоившись известить владельца свежей собственности, которой он успешно приторговывал, получил в Би-Би-Си отлуп и постарался представить проект в Си-Ти-Ви - канадской компании Глена Уоррена в Торонто, и эта компания уже начала записывать "Затерянных" там же в Торонто. Мистер Клайн предполагал, что я перееду в Торонто редактировать серии. Это он тоже не удосужился у меня спросить - просто предположил, что я соглашусь.
Он был большой мастер предположений, этот мистер Клайн.
Таких вот, например: я напишу ему его сериал, невзирая на грозящую писательскую забастовку. Я его предупредил, что, если забастовка разразится, я окажусь incommunicado, но мистер Клайн отвел мои предостережения решительным жестом руки и словами "Все образуется". С такими словами отбыл когда-то на Эльбу Наполеон.
А я в то время был членом правления Гильдии писателей Америки и был очень настроен в пользу Гильдии, в пользу забастовки, в пользу получения штрафов за просроченные контракты и упрощения процедур.
Как раз перед забастовкой позвонил Клайн и сообщил, что выпускает рекламу сериала. Художники уже все сделали, и нужен к декорациям хоть какой-то экземпляр. Я его спросил, как это художники могли "все сделать", когда космолет еще не успели спроектировать (я хотел вести этот проект вместе с Беном Бовой, тогдашним редактором "Аналога", чтобы получилось как можно более правдоподобно и с точки зрения науки корректно). Клайн ответил, что не было времени ходить вокруг да около и рекламный материал нужен немедленно!
Очень меня интересует, почему это в телевизионной работе всегда срок сейчас, если тремя днями раньше о том же самом никто ничего и слыхом не слыхал.
Ну да ладно. Я ему дал кое-какие слова, а через неделю, к ужасу своему, увидел эту рекламу. Там была какая-то на пулю похожая штука, которую Клайн, очевидно, выдавал за космолет. Ее разбил метеорит, в шкуре пули зияла здоровенная дырка; открывавшая множество жилых палуб… и все было неправильно. Я закрыл глаза.
Вы меня простите, я несколько отвлекусь и объясню, почему это так неграмотно с точки зрения НФ, чтобы ясно было видно, как мало понимали в своей работе продюсеры "Затерянных". Начнем с Первого правила букваря научной фантастики:
В космосе воздуха нет. Там почти полный вакуум. А это значит, что межзвездное судно, нигде не приземляясь и не нуждаясь в проходе через атмосферу, может иметь любую форму, какая только лучше подойдет. Последний раз корабль с обтекаемой формой сделали в "Зеленой слизи" где-то в шестьдесят девятом (японская красавица, ползущая по экрану в передаче "Поздно-поздно-поздно ночью, когда спят все добрые люди, кроме, конечно, программистов и системных аналитиков").
Но недопонимание основных принципов научной фантастики вообще свойственно высшим чиновникам телевидения, которые после школы вряд - ли хоть одну книгу дочитали до конца.
Вот смотрите: если вы включаете телевизор и там распахиваются белые двери, пропуская каталку, которую толкают два белохалатных интерна, то, значит, сейчас доктор Треппер Джон (или Вен Кэйси, или Маркус Уэлби) будет вставлять трубку в чью-то трахею. Если змеиноглазый хмырь в черном стетсоне залег на высотке, наводя винтовку Шарпса калибра 0,52, то сейчас же карающий молнией падет на него Уэллс, станция Фарго. Если Дэн Теина (или Мэнникс, или Джим Рокфор, или Айронсайд) входит к себе в кабинет и видит там в кресле даму в шелках с хорошо оголенными ножками, то в конце первого акта кто-то наверняка попытается проветрить его легкие. Все это давно накатано, давно стало шаблоном и украдено у предшественников поколениями писателей и продюсеров, выращенных и вскормленных телевизором. Все это клише, все ходы предсказуемы.
А наш жанр, если не упоминать бесконечных кретинских "Звездных войн", этой космической имитации мыльной оперы, отмечающей худший период научной фантастики, не предсказуем. Во всяком случае не должен быть предсказуем. (Хотя всякая дрянь вроде "Бака Роджерса" или "Боевой звезды Пендероза", похоже, убеждает нас, что паровой каток телевизионной посредственности может сровнять НФ с общим уровнем тривиальности, несмотря на все помехи.)
Научно-фантастический рассказ должен иметь внутреннюю логику. Он должен быть непротиворечив, пусть даже в пределах собственных горизонтов. И этим поступаться нельзя, иначе ни зритель, ни читатель не смогут следить за сюжетом без чувства, что его дурят или держат за дурака. Жесткие стандарты построения интриги - это то, что дает возможность завладеть вниманием аудитории и заставить ее принять фантастическую предпосылку.
Как часто в фантастических фильмах - классические примеры такого безобразия: "Во Вне", "Послание из космоса", "Безмолвный бег" - вдруг напарываешься на такую ученическую ошибку, что стонешь, словно на больной зуб наступил, и чувствуешь себя обжуленным. Ошибки, которые даже начинающему непростительны: звук в вакууме, люди на чужой планете без дыхательных фильтров, клон, выращенный из обрезков ногтя, роботы, смахивающие на гномов в металлических костюмах.