Ницше в чистом виде да и только. Ведь писал же он о том, что, лишившись всех своих почитателей, бог умирает. Именно вера является силой, поддерживающей нас. Когда люди, поклоняющиеся одному богу, переключаются на других, более могущественных, вера в более слабое божество сходит на нет так же, как и само божество. То же самое произошло и с гремлинами. Конечно же, они были древними существами с множеством самых разных имен, и люди им поклонялись: речные эльфы, просто эльфы, феи, водяные, русалки, домовые, блуждающие огоньки, gamelin… гремлины. Но наступили тяжелые времена, когда в силу вошли технократы, вера в волшебство угасла, а с ней и сами волшебные существа. Они исчезали постепенно, день за днем, один за другим. Целые семейства погибали всего за одно утро, стоило какой-нибудь группе людей перейти в протестантизм.
Но время от времени им удавалось вернуться и даже изобрести новый способ, чтобы привлечь почитателей. Во время второй мировой войны они сумели переманить на свою сторону ярых сторонников научного прогресса. Маленькие волшебные существа превратились в эльфов механической вселенной: в гремлинов.
Однако война закончилась, и люди снова перестали в них верить.
Поэтому маленький народец принялся оглядываться по сторонам в поисках способа исправить положение. И вот тут-то на глаза им попался семнадцатилетний Ноа Реймонд. Толковый молодой человек, с буйной фантазией… к тому же он верил. И тогда они принялись ждать. Несколько историй этого еще недостаточно. Требовалась целая серия произведений, всемирно известных, способных поддержать их в эти тяжелые времена автоматизации и развития науки. Толкиен, вне всякого сомнения, внес свой вклад, но он был уже пожилым человеком и один вряд ли смог бы оказать необходимую помощь маленькому волшебному народцу.
Так что в ту ночь, когда Ноа Реймонд понял, что исписался, появился боевой отряд, специально подготовленный для того, чтобы без промедления броситься в сражение с пишущей машинкой - в прямом смысле этого слова. Жесткие, лишенные сентиментальности гремлины, с глазами цвета стали, полные отчаянной решимости сделать все, чтобы спасти свой народ. Штурмовой отряд. Ветераны, прошедшие жесточайший отбор и отличившиеся во время выполнения сверхопасных миссий. Все - добровольцы. Все отлично подготовленные специалисты.
Альф возглавлял атаку на туалеты той фабрики Круппа, где производилась амуниция, в 1943 году.
Чарли находился на борту "Титаника" в его первом путешествии, десятого апреля 1912 года, и попортил супергруз.
Билли вел отряд гремлинов, который действовал в лондонском метро с 1952 года.
Тед работал на телефонную компанию.
Берти - на почту.
Крис отвечал за то, чтобы кофе получался горьким, во всем Западном полушарии.
Сент-Джон (они произносили его имя Син-джин) руководил большой группой гремлинов, в чью задачу входило усложнение синтаксиса в публичных речах политиков среднего звена.
И остальные - те, что были в запасе, резервные отряды, поддержка с тыла, пополнение…
Они были готовы начать действовать в ту самую секунду, как фантазия Ноа Реймонда иссякнет.
И они приступили к делу.
В течение следующих девятнадцати лет гремлины каждую ночь взбирались на пишущую машинку Ноа Реймонда и работали с неистощимым энтузиазмом. Ноа иногда часы напролет наблюдал за ними, восхищаясь тем, какие огромные количества кинетической энергии затрачиваются в стремлении выжить, которое уже превратилось в самое настоящее искусство.
Истории, рожденные на машинке Ноа Реймонда, лились рекой, он становился еще более знаменитым и богатым. Ноа был доволен, количество произведений, подписанных его именем, росло, - сначала их было сто, потом двести, триста, четыреста…
Но сегодня вечером Альф смущенно стоял на каретке "Олимпии", зажав в крошечной ручке свою шапочку.
- Знаешь что, Ноа, - проговорил он, - должен сказать тебе, что мы иссякли.
- Слушай, Альф, - перебил его Реймонд, - этого просто не может быть. Вы же можете выбирать сочинителей из целого народа, неужели вы не в состоянии отыскать талантливых гремлинов, которые продолжили бы сочинять истории? Не могу поверить, чтофантазия целого народа иссякла!
- Ну, понимаешь, все не так просто, Ноа. - Альфу было явно не по себе, он знал что-то такое, о чем не хотел говорить.
- Альф, - промолвил Ноа, протянув к каретке руку ладонью вверх, чтобы крошечный человечек смог на нее перебраться, - мы с тобой знаем друг друга почти двадцать лет, не так ли?
Человечек кивнул и шагнул на ладонь Ноа, а тот Поднес ладонь к своим глазам, чтобы никто не слышал их разговора.
- Мне кажется, за эти годы мы научились понимать друг друга, ты со мной согласен?
Альф кивнул.
- Знаешь, я ведь даже с Чарли могу общаться естественно, когда его не беспокоит люмбаго.
Альф снова кивнул.
- Любому ясно, что ваши истории принесли массу пользы гремлинам, разве не так? А я внес свой вклад, читая лекции, появляясь на публике, участвуя в телевизионных передачах, ну и тому подобное, верно?
И опять Альф согласно кивнул.
- В таком случае какого черта ты вешаешь мне лапшу на уши, а, приятель? Как могло произойти, что вы все одним махом лишились способности сочинять?
Альф откашлялся, с интересом посмотрел на свои ноги в крепких рабочих ботинках и объявил, окончательно смутившись:
- Ну, понимаешь, то, что мы писали… не было вымыслом.
- Не было вымыслом? А чем же оно было?
- Мы рассказывали историю гремлинов. Это все правда.
- А звучало как чистейшей воды сказки.
- У нас интересная жизнь.
- Но…
- Я никогда об этом тебе не говорил, потому что как-то не возникало необходимости. Должен признаться, гремлины начисто лишены того, что вы называете воображением. Мы не способны ничего придумать. Просто рассказываем о том, что происходило. Так вот, мы уже описали все, что когда-либо случалось с нашим народом, вплоть до нынешнего момента, и, ну как бы это объяснить… истории кончились.
Ноа изумленно уставился на крошечного человечка.
- Это же ужасно, - сказал он.
- Уж я-то знаю, можешь не сомневаться. - Альф поколебался несколько мгновений, словно не хотел больше ничего говорить; затем на его лице появилось решительное выражение, и он продолжил: - Другому человеку, Ноа, я бы ничего не сказал, но ты хороший парень, и мы с тобой вместе выпили не одну кружечку, так что, пожалуй, я расскажу тебе и остальное.
- Остальное?
- Да, как ни печально, дело в том, что это палка о двух концах. Чем больше люди начинают в нас верить, тем больше мы, гремлины, начинаем верить в вас. Так что теперь установилось равновесие. Но боюсь, что как только поток историй прекратится, гремлины снова станут думать о вас, как о чем-то не совсем реальном, и…
- Кажется, ты хочешь сказать, что теперь от гремлинов зависит реальность существования людей?
Альф взволнованно кивнул.
- О чёрт, - выдохнул Ноа.
- У нас в этой области тоже были проблемы, печально проговорил Альф.
Так они и сидели - крошечный человечек на ладони человека - и раздумывали о том, что теперь судьба людей в руках гремлинов. Обоим ужасно хотелось напиться. Только они знали, что это не поможет. А если и поможет, то ненадолго: Они разделяли тяготы долгого путешествия в течение девятнадцати лет, но вот поезд загнали на заросший сорняками запасной путь.
Друзья просидели так, погрузившись в молчаливое отчаяние, почти всю ночь.
А в три пятнадцать утра Ноа Реймонд взглянул на Альфа и неожиданно сказал:
- Подожди-ка минутку, приятель. Давай разберемся, правильно ли я все понял: если гремлины перестанут верить в людей, мы постепенно начнем исчезать… так?
- Так, - согласился Альф.
- А если люди начнут исчезать, нас окажется недостаточно для того, чтобы верить в существование гремлинов, и тогда уже гремлинам придет конец… так?
- Так.
- Следовательно, если мы сможем начать придумывать истории для гремлинов, истории, которые поддержат их веру в нас, это и будет решением проблемы… так?
- Так. Только где мы возьмем столько историй?
- У меня они есть.
- У тебя? Ноа, ты мне нравишься, но давай не будем забывать о реальности, приятель. Твой источник иссяк вот уже девятнадцать с лишним лет назад.
- У меня появился новый.
- Новый источник историй?
- Объединенная мифология вроде вашей, гремлинской. Историй сколько хочешь! Выдадим их за правду.
Ноа сходил в другую комнату, вернулся с книгой, открыл ее на первой странице, вставил в пишущую машинку новый лист бумаги и проверил ленту, чтобы убедиться, что она еще в достаточно хорошем состоянии. Потом он сказал Альфу:
- Это поможет нам продержаться по крайней мере несколько лет. А пока нужно поискать какогонибудь другого писателя, который смог бы с нами работать.
После этого он начал печатать начало своего первого фантастического рассказа за девятнадцать с лишним лет, рассказа, который впоследствии будет напечатан на крошечных страничках крошечных книжек и прочитан крошечными человечками.
Он напечатал: "В самом начале Килрой создал небеса и землю, но земля не имела никакой определенной формы и была пуста, так что нигде даже нельзя было получить кружечку приличного пива…"
- Вот эта часть ну просто в кайф, - объявил Альф, забыв о приличном английском. - Чертовски здорово, ясное дело.
Чарли только фыркнул.
Живой и невредимый в одиноком путешествии
Тогда, и только тогда, словно таинственный узник в железной маске, чье лицо скрыто от всех, только в тот момент, когда огромный корабль выбрался из естественного континуума и вошел в мегапоток, только после этого человек по имени Мосс покинул свою каюту.
Громадные защитные тамбурные экраны скрылись в теле корабля, взору предстало бурлящее белое желе мегапотока, проносившегося мимо гигантских хрустальных иллюминаторов, - и тогда дверь в его каюту скользнула вверх, и появился он, одетый во все белое. Темные, измученные глаза обведены белыми клоунскими кругами. Он вышел, и смолкли разговоры.
В холле громадного корабля собрались, похоже, все пассажиры - они сидели по двое или по трое, кое-где по четыре человека за столами, напоминавшими шары на тонких ножках. Корабль стартовал в 4.00, Сейчас, Здесь и направлялся в 85-е февраля, 41.00, Тогда, которое еще наступит, Туда - на конечную остановку, где прекращают свое существование измеряемое пространство, время и мысль.
Пассажиры взглянули на Мосса и смолкли. На всех лицах был написан один и тот же вопрос: кто этот человек?
А он смущенно проходил мимо, потому что не был ни с кем знаком. Целый корабль незнакомцев - и Мосс.
Он уселся за стол, возле которого стоял один пустой стул, напротив мужчины и женщины. Женщина была стройной, нельзя сказать, чтобы привлекательной, но и не уродливой, самое обычное лицо, на таких редко отражаются какие-либо чувства. Возле глаз мужчины пролегли морщины, он казался добрым человеком. Гигантский корабль мчался сквозь мегапоток, и мужчина сказал смотревшему на него Моссу:
- Не ваша была вина.
- Не верю, - грустно возразил Мосс. - Мне кажется, я виноват.
- Нет-нет, - быстро проговорила спокойная женщина, - ни в коем случае! Ничего нельзя было сделать. Ваш сын все равно умер бы. Вы ие должны бичевать себя за то, что верите в Господа. Не - должны.
Мосс наклонился вперед и спрятал лицо в ладонях. Его голос был едва различим:
- Какое безумие! Мертвого не вернешь. Мне следовало бы знать это… Я знал.
Добродушный мужчина протянул руку и коснулся пальцев Мосса.
- Он заболел по воле Господа, который наказал вас или вашу жену за содеянное когда-то зло. Дело вовсе не в ребенке. Он был слишком юн, чтобы познать грех. Вы или ваша жена грешны, поэтому и заболел ваш ребенок. Но если вы сумеете быть сильным и храбрым, как велит нам Библия, вы спасете его.
Холодная женщина мягко отвела руки Мосcа от лица и посмотрела ему прямо в глаза. Держа его руки в своих, сказала:
- Доктора не смогли бы его спасти… вы же понимали это. Бог не уважает науку, значение имеет лишь вера. Не подпускать к ребенку врачей было просто необходимо. Очень важно было спрятать его в подвале.
- Но ему становилось все хуже и хуже, - прошептал Мосс. - Наверное, там, внизу, было слишком холодно. Мне следовало позволить своей семье сделать то, что они считали нужным, надо было позволить врачу хотя бы осмотреть сына.
- Нет, - сурово проговорил добродушный мужчина. - Нет! Вера должна быть нерушимой. Вы выстояли. И оказались совершенно правы. Даже несмотря на то, что ваш ребенок умер.
- Вы несли свою ношу возле его постели, точно святой, - проговорила женщина. - День за днем.
Вы сказали, что он поправится на второй или третий день. Потому что верили в Господа.
Мосс тихо заплакал.
- Он лежал. Три дня - и ничего не менялось.
Только цвет лица стал другим.
- И еще неделю, - напомнил мужчина. - Вера! У вас была вера! Вы не сомневались, что через неделю ваш ребенок встанет с постели.
- Нет, - возразил Мосс, - через неделю, нет. Я знал, он умрет.
- Двадцать один - магическое число. Он должен был выздороветь на двадцать первый день. Но за вами пришли и заставили отдать сына. Вас арестовали, а когда в суде слушалось ваше дело, вы настаивали на том, что это Воля Господа, ваша жена все время была рядом и разделила ненависть и боль, и брань, которой осыпали вас чужаки.
- Он так и не поправился. Его закопали в землю, - сказал Мосс, вытирая слезы. В белой клоунской краске на щеках появились дорожки.
- Потому вам и пришлось уехать. Оттуда. Вы хотели добраться до такого места, где вас услышал бы Господь. И поступили правильно; у вас не было выбора. Нужно либо верить, либо стать одним из миллионов неверующих, населяющих ваш мир. Не следует испытывать угрызений совести, - проговорил добродушный мужчина и коснулся рукава Мосса.
- Вы обретете покой, - попыталась утешить его невозмутимая женщина.
- Спасибо, - поднимаясь, сказал Мосс и отошел от столика.
Мужчина и женщина снова устроились поудобнее в своих креслах, а свет, который озарял их глаза, когда они говорили с Моссом… постепенно, медленно угас.
Молодой человек с напряженным лицом и нервными руками сидел за столиком один. И не сводил глаз с мегапотока, проносившегося за иллюминатором.
- Могу я тут присесть? - спросил Мосс.
Молодой человек взглянул на него, неохотно оторвавшись от мечущегося, пузырящегося желе. Ничего не сказал. Но на его лице появилась ненависть. Не говоря Моссу ни слова, он снова повернулся к хрустальному иллюминатору.
- Пожалуйста, позвольте мне сесть с вами. Я хочу поговорить.
- Я не разговариваю с трусами, - ответил молодой человек и гневно стиснул зубы.
- Я трус, не спорю. Согласен, - печально проговорил Мосс. - Пожалуйста, позвольте мне сесть.
- О Господи, садись уже! И замолкни; не смей ко мне обращаться! - Юноша снова отвернулся к окну.
Мосс уселся, сложил руки на столе и, не говоря ни слова, принялся изучать профиль молодого человека.
Прошло всего несколько мгновений, и молодой человек взглянул на Мосса:
- Меня тошнит от тебя. Я с удовольствием врезал бы тебе по морде, потому что ты гнусный трус.
- Да, - с тоской в голосе согласился Мосc - Я не стал бы вам мешать. Вы правы, я трус.
- Хуже! В сто раз хуже, чем просто трус. Ты лицемер, безмозглый, напыщенный кретин! Ты всю жизнь изображал из себя настоящего мужчину, настоящего жеребца, кавалера. Жесткого, циничного манипулятора, вобщем, крутого парня. А на самом деле был не умнее и не крепче любого тупоголового ублюдка, у которого яйца вместо мозгов.
- Я совершал ошибки, - признал Мосс. - Как и все остальные. Человеку всегда не хватает опыта. Мне казалось, я знаю, что делаю. Я же полюбил ее.
- Просто потрясающе, - заявил юноша. В его голосе звучала откровенная враждебность. - Чудесно. Ты полюбил… Подонок! Ей же было всего девятнадцать. А тебе - в два раза больше. Как ты мог позволить ей себя заманить, заставить жениться? Ну давай, придурок, объясни мне, почему это произошло.
- Она сказала, что любит меня, что я лучше всех остальных мужчин на свете, сказала, что, если я на ней-не женюсь, она уедет и я больше никогда ее не увижу. Я был влюблен, такое со мной произошло всего во второй раз в жизни. Нет, не верно: я любил всего один раз, до нее. Мысль о том, что я никогда не увижу ее лица, наполняла меня нестерпимым страхом. Вот именно: я боялся, что больше ее не увижу. Я не знал, как с этим жить.
- И поэтому ты на ней женился.
- Да.
- Но ты не мог с ней спать, не мог заниматься любовью. Чего ты от нее ждал? Она же была ребенком.
- Она рассуждала как женщина. Говорила все то, что обычно говорят взрослые женщины. Я не понимал, что она в смятении, не понимал, чего хочет.
- Но ведь ты не мог заниматься с ней любовью, не так ли?
- Не мог. Она была точно ребенок, дочь; я не понимал, что происходит то, что происходило. Я потерял Интерес к сексу; потерял интерес к ней, да и ко всем остальным женщинам. Мне казалось…
- А она думала, что ты импотент. Что ты разваливаешься на части. И с каждым днем ей становилось все страшнее и страшнее. Хорошенькая перспектива - провести целую жизнь с человеком, который не испытывает к тебе никакого влечения!
- Но ведь была же любовь. Я ее любил. Беспредельно. И показывал ей это миллионом разных способов, каждую секунду, проведенную нами вместе.
- Подарки.
- Да, подарки. Прикосновения. Объятия, поцелуи, улыбки.
- Покупка. Ты пытался ее купить.
- Нет, никогда.
- В таком случае взять внаем. То же самое.
Юноша сжимал и разжимал кулаки. Казалось, ими управляет некая сила, находящаяся вне его тела. Руки двигались, словно хотели ударить Мосса. Человек в белом клоунском одеянии не мог этого не заметить, но не отшатнулся, не дрогнул. Просто сидел и ждал нападения - жертва, готовая принять любую кару.
- Ну и что ты почувствовал, когда узнал, что она с ним спит?
- Было ужасно мучительно. Ничего похожего мне испытывать не приходилось. В груди образовался комок боли, словно внутри меня что-то жило и дышало, второе сердце… не знаю, как объяснить. Только каждый раз, когда оно делало вдох, боль становилась невыносимее.
- И что же ты по этому поводу предпринял, крутой парень? - насмешливо спросил молодой человек.
- Я хотел его убить.
- А почему его? Он только подобрал то, что плохо лежало. Если ты оставляешь ненужную вещь, всегда кто-нибудь найдет ей применение.
- Меня возмутило то, как она это делала, - с отчаянием в голосе проговорил Мосс.
- Ты самый настоящий осел, - сердито фыркнул юноша. - Рогоносцы, вроде тебя, всегда выдумывают идиотские объяснения, чтобы обстоятельства выглядели подраматичнее. Если бы дело не повернулось так, как оно повернулось, возникла бы иная ситуация, ты нашел бы и в ней признаки дурного вкуса. Неужели ты не понимаешь, что это всего лишь отговорки?