- Айюс много жил, - отвечал старик, уважавший свое преклоннолетие и никогда не упускавший случая покичиться этим. - Айюс много видел и много помнит. Сто зим прошло с тех пор, как небо было такое же красное и земля так же рокотала. После этого - Айюс хорошо помнит - шли долгие дожди, реки поднялись к небу, и многие тогда нашли свою смерть.
Николка вскочил в волнении.
- Надо уходить из этих пещер! Надо переселяться в новую местность! Подальше от реки, подальше на север!..
Громкий лай собак, стук в дверь, и в пещеру влетел, преследуемый Керзоном, истощенный, израненный, оборванный и грязный дикарь - желтокожий. Он не был из орды коммунаров.
Сделав несколько шагов, дикарь свалился на пол в полном изнеможении. Его подняли и перенесли на кровать; женщины влили ему в рот крепкого бульона, от него он тотчас же заснул вопреки ожидаемому эффекту.
Заинтригованный странным визитом, Николка стал всматриваться в лохмотья, прикрывавшие исхудалое тело гостя. На груди у него была привешена сумка, из сумки торчал продолговатый четырехугольный предмет, тщательно завернутый в мочало и лыко. Николка счел себя вправе завладеть этим предметом и осторожно развернуть его. Под слоем лыка и мочала находились две тонкие дощечки из крепкого белого дерева; с внутренней стороны они были исписаны неровным скальпельским почерком…
- Скальпель изобрел чернила… - мелькнула первая, немного завистливая мысль у Николки. - Но что он пишет - этот чудак, пропавший без вести?
Чудак писал:
ЕГО ВЫСОКОБЛАГОРОДИЮ, ГОСПОДИНУ ДИКТАТОРУ И ЭКСПЕРИМЕНТАТОРУ НИКОЛАЮ СТЕПАНОВИЧУ ДАНИЛЕНКО.
Дорогой друг (хотя вы - жестокий диктатор и неисправимый экспериментатор, для меня вы остаетесь дорогим другом), спешу вас уведомить по долгу старой дружбы, что через неделю - максимум через две - нас ожидает чудовищной силы наводнение. И сверху и снизу хлынут горы воды. Это - не мое предвидение, это предвидение старых, почетных моглей, и я им верю. Опасаюсь, что вас застанет катастрофа врасплох. Опасаюсь и виню себя за свой поступок. Мне не нужно было отделяться от пещерной "коммуны". Мне следовало остаться с вами и начать медленную, но упорную борьбу с вашими ошибочными воззрениями на природу человечества и на природу общественных отношений. Вы еще молоды, и можно было надеяться, что неумолимые факты переделали бы со временем вашу идеологию на более соответствующую истине. Мне следовало бы остаться и удержать подле вас всех стариков, знаниями и опытом которых пренебрегать в этом суровом времени более чем преступно. Впрочем, я надеюсь, что вы - если не с полным раскаянием, то с некоторой повинной - еще придете ко мне.
Или, быть может, сама судьба столкнет и соединит нас. Тогда будет разговор иной.
Так или иначе вам надлежит срочно принять меры против надвигающейся опасности. В принятии мер не мне вас учить, осмелюсь все-таки предложить соорудить незамедлительно ковчег, наподобие Ноева - в коий погрузить себя, жен и детей и все, что вы найдете нужным. Что касается нас (если вас это интересует), то мы уже приняли все меры и можем спокойно ожидать какого угодно библейского потопа.
Очень грущу без вас и - повторяю еще раз - виню себя за свой необдуманный поступок. Сожалею. Однако не теряю надежды - в непродолжительном времени увидеть старого своего друга Николку подле себя, и тем более надеюсь, что средство обратного переселения в ХХ-й век мною снова найдено.
Остаюсь искренне расположенный к вам
д-р Скальпель.
Плиоцен. 223-го дня по оставлении ХХ-го века.
P. S. Гонца Анилю можете оставить у себя. "Ани-ля" значит "ветерок". И он действительно легкомыслен, как ветерок, так как успел за несколько часов, проведенных вместе с вами, заразиться от вас вашими ошибочными взглядами.
С.
Читая, Николка то краснел, то бледнел, а в конце письма побагровел. Скальпель ударил его по самому больному месту: XX век, - фабрики, - братва, - революция!.. О, как они далеки и как бесконечно дороги! Неужели без медика к ним возврата нет?… Подлый человек медик!.. Николка бросил дощечки оземь и принялся без жалости трясти сладко храпевшего гонца:
- Где Ффель? Где Ффель?
Гонец открыл глаза, мутным и зрачками отыскал лицо своего мучителя и прохрипел:
- Да-ле-ко… Там… где… горы…
- Сколько дней шел Аниля? - задал Николка более точный вопрос.
- Пять… шесть… Семь дней. Семь дней…
Да, это далеко. Нет смысла устраивать погоню. Скальпеля не догнать. Не вырвать тайны… И черт с ней, с тайной. Надо думать о предотвращении опасности… Письмо было написано неделю тому назад; для наступления катастрофы Скальпель дал срок максимум две недели. Спасибо: вовремя предупредил! Наводнение может быть завтра - послезавтра…
- Ну, ребята! Нас сто человек, вполне работоспособных. За работу! День и ночь, день и ночь будем валить деревья, пилить, строгать, сколачивать. Что успеем, то успеем. Ковчега не построим - построим четыре плота… Айда!.. Объявляю военное положение.
Николка толково разъяснил коммуне положение вещей. Его энергия заразила весь коллектив. Дети, женщины, инвалиды, старики и охотники высыпали наверх, на обрыв. Каждому нашлось дело, и каждый старался не за страх, а за совесть. Мъмэм руководил охотниками, Айюс - стариками и инвалидами, Уша - женщинами, забияка Луп - ребятами. Николка поспевал везде и подгонял, подгонял, сам делая сразу десяток дел.
Самое трудное - начало. Первый плот вышел неказистым и с большой затратой времени и труда, остальные пошли, как из формовочной мастерской. Днище делали из обтесанных бревен, пригнанных друг к другу и соединенных между собой железными скобами, стены - борта - из горбылей, крышу - из тонких досок. Весь плот представлял собой четырехугольный ящик, закрытый со всех сторон, с несколько покатой крышей. Входные его отверстия закрывались плотными дверями; для света и для воздуха служили отверстия в крыше; одно - застекленное (стекла выломали из окон пещер), другое - открытое дымоходное. Под последним находился каменный помост для костра; складывать печи не было времени. Потом, когда Николка задумал соединить ящики-плоты один за другим, в ряд, - были прорублены еще шесть дверей, так, чтобы по мосткам можно было переходить из одного плота в другой, и два окна: одно - в передней, носовой стенке головного плота, другое - в задней, кормовой последнего плота. Здесь же установили носовое и кормовое весла.
На третий день в плоты, поставленные на подмостках и соединенные друг с другом шестивершковыми бревнами и мостками, были погружены животные, запасы корма, продовольствия и дров. Меха, орудия, оружие и вся пещерная утварь тоже нашли себе место там. У коммунаров осталось еще время для того, чтобы сшить сорок кожаных мешков, наполнить их воздухом и поместить по десять штук под каждый плот.
На утро 4-го дня покинула пещеры коммуна. Небо опрокинулось на землю миллиардами ведер горячей воды; река вздулась, разломала двор, снесла все постройки и с лютой яростью принялась грызть обрыв. От беспрерывного ливня - среди бела дня стояли вечерние сумерки.
Проснувшись на 5-ое утро, коммунары увидели себя окруженными грязными потоками воды, низвергавшейся с обрыва в близкую-близкую реку.
К полудню их сняло с подмостков, к вечеру носило по гигантским вспененным буграм посреди трупов зверей и вырванных с корнем деревьев. Обрыв исчез, от леса кое-где торчали голые вехи.
На 6-е утро ничего, кроме взбудораженного простора мутных вод, для глаз не существовало. Где кончался этот простор, куда несло упавших духом коммунаров, - никому, даже маленькому Къколе, имеющему большую голову, известно не было. А несло с чрезвычайно большой скоростью; ветер свистал, гудел и выл мимо плотов, будто они падали в пропасть. Несло вместе с мутными валами, трупами зверей и вывороченными деревьями.
Все-таки маленький Къколя соображал кое-что, сидя у носового окна на переднем плоту и пытаясь проникнуть взором за серую завесу дождя и пара.
- Летим… Куда, как не в море? По пословице: все в море будет. Не сложилась ли эта пословица во время всемирного потопа? Может быть, в плиоцене, гм?
Первую неделю плаванья коммунары не скучали. Николка не давал им сидеть без дела, а освободившись, они дрались из-за места у окна. Дрались без сердца, но с упоением. Кто кого положит на две лопатки, тот смотрит в окно полчаса.
Окон было мало, желающих смотреть - много; у окон возникали шумливые очереди. Были еще развлечения, как-то: пляска, песни, игра и разговор по телефону. Телефон придумал Николка - не для развлечения - для дела. Протянул от первого плота до последнего водопроводные трубы, к концам труб приделал рупора из бересты. "Телефон" давал ему возможность сноситься с кормовым веслом и сообразовать таким образом управление плотами.
В первые дни второй недели родилась на плотах скука, заползало уныние. Серая, однообразная обстановка приелась, из-за окон перестали спорить и драться; валы да валы, дождь да дождь, пар и пар, - ничего нового… Надоел телефон, опостылели бесконечные пляс и песни. Затосковали коммунары по зеленым лесам, по широким степям, по вольной охоте. Ург перепел все старые песни, а из новых выходило одно:
Плывем, плывем, ух-ха-хао,
Не видать конца…
Воет ветер, ох-хе-хео,
Дождь - вода и пар - вода…
Больше ничего не выходило. Не было стимулов к вдохновению.
Опустив лицо на колени, Ург с утра до ночи скулил эту неприхотливую песенку. Как она действовала на неприхотливых же слушателей, показывает один коротенький инцидент, происшедший незадолго перед тем, как Ург совсем бросил петь - и новую и старые песни.
К нему подошел серьезный Ркша:
- Ург, слушай!
Ург не слыхал, он пел, порхая в мыслях по желтому горячему песку, по цветистым лужайкам под лазурным небом:
Плывем, плывем, ух-ха-хао,
Не видать конца…
- Слушай, Ург!..
Поэт поднял тоскливые глаза. Сначала ничего не увидал, потом увидел мрачно и решительно настроенного Ркшу - медведя.
- Что хочет от меня брат мой? - спросил он.
- Давай подеремся, - без намека на улыбку предложил Ркша.
- Зачем?… - Поэт опешил.
- Ург меня побьет, Ург будет петь скверную свою песенку, сколько хочет. Ркша побьет Урга, Ург не станет петь…
Учитывая свои маленькие шансы на одоление волосатого богатыря, поэт отвечал печально:
- Пусть брат мой будет спокоен. Ург совсем не станет петь. Ох, как ему надоело петь!..
И он долго держал слово. Держал вплоть до того радостного утра, когда на омытых лазоревых небесах вновь появилось стыдливо-прекрасное солнышко. Тогда Ург сразу вдохновился и симпровизировал приветствие:
- Здравствуй, мой кругленький братец!
Ты такой же хороший,
Как бывает хорош испеченный в золе каштан.
И я хочу тебя съесть.
Солнце появилось на исходе второй недели. Воспрянули духом коммунары. Высыпали на крыши, щебеча, подобно разнежившимся воробьям. И тени уныния не осталось на их лицах. Забыта тоска, забыты невзгоды плаванья - теснота, духота и недостаток движения. Еще сколько угодно готовы были они плыть, ныряя по изрытому грядами волн полю… Иначе чувствовал себя маленький Къколя. Он не отходил от переднего окна и не спускал беспокойного взора с широкого горизонта, открывшегося впервые за все длинное плаванье.
Не горизонт его смущал. Смущал глухой рокот, доносившийся с той стороны, куда по течению влекло их с непреодолимой силой. Что могло так рокотать? Пороги? Водопад? Действующий вулкан?… Пороги можно обойти. Водопад? - Смотря какой водопад… Вулкан? - Какой вулкан…
Впервые появились длинные илистые отмели - справа и слева, без конца.
- Будут пороги, - решил почему-то Николка. - Это ничего. Нужно только уметь выбрать удобное место. - И успокоясь, он полез на крышу, оставив у носового весла и у рупора желтокожего Трэпе.
С крыши развернулись более далекие перспективы: цепь отмелей кончалась через пяток километров, волнистая поверхность уходила в лазурный свод. Явления, производившего рокот, Николка не открыл. Успокоившись окончательно, он слез вниз и, строго наказав разбудить его при первых признаках изменения обстановки, лег спать, так как ночь провел плохо.
Проснулся он часа через два. Проснулся самостоятельно - от криков, сутолоки и совсем близкого грохота. Дикари, забыв о строгом наказе, теснились у окна и возились на крыше.
- Стена! Стена!.. Мы плывем на стену!..
Эти слова заставили Николку стряхнуть с себя остатки сна и броситься к окну. Перед плотами, в 10-15-ти километрах, действительно стояла белая стена, верхним краем подпиравшая небо; и справа и слева ей, казалось, не было конца. У Николки захолонуло на сердце.
- Черти! Дьяволы! Тетери! - завопил он. - Почему не разбудили? Пропадем теперь! Ведь это водопад!..
- Чэрти! Дьяволи! Тэтэри!.. - с наслаждением повторял за ним поэт Ург, никогда не упускавший случая пополнить свой запас слов.
Как нарочно, ни одной, даже самой паршивой, отмельки не было впереди…
Ругаясь на чем свет стоит, полез Николка на крышу… Гибель! Безусловная и бесславная гибель!.. Река обрывалась резким уступом; снизу распыленная вода поднималась сплошной высокой пеленой; пелена занимала горизонт от края до края. Оставалось только выбрать в ней наиболее низкое место, где падение было бы менее сокрушительным. Николка нашел такое место, там стена была в два раза ниже. Может, кто-нибудь и уцелеет…
- Держи вправо! - скомандовал он через окно в крыше. Его приказание повторили в рупор. Плоты резко повернули вправо.
- Еще правей! Еще правей! - не удовлетворился Николка, и потом: - Стать к веслам по пяти человек!.. Пусть все наденут пузыри! Все! Все! Все до одного!..
Исполнительный и перетрусивший Айюс - комиссар животного двора, обвязавшись со всех сторон бычачьими пузырями, поднял лицо к окну:
- Животным тоже надеть пузыри?
Николка только рукой махнул.
- Держать прямо! - через некоторое время скомандовал он и вдруг задышал взволнованно-радостно: в том месте, куда он направил плоты, имелся прорыв в страшной стене; там, очевидно, вода сбегала более или менее отлого… Лишь бы не понимавшие опасности рулевые не умудрили какого номера. Надо плыть, как по нитке.
- Слушай меня! - закричал он, опустив голову в окно, так как грохотанье водопада заглушало его слова. - Слушать и передавать все в рупор!.. К веслам пусть станут еще пять человек. Исполнять мою команду без разговоров и в три счета!
- Фтрищета… - улыбаясь в пространство, повторил поэт Ург, приняв новое слово за ругательство.
- …Кто нарушит команду, - умрет!.. Прямо держать! Прямо держать!
Теперь дикари поняли, что дело не шуточно, и застыли около весел красными и желтыми изваяниями.
Плоты неслись стрелоносно; воздух задышал влагой; скрылось солнце в молочной завесе; гул и рокотание рвали напряженные нервы. Уцепившись за поручни у окна, сверлил Николка глазами желанный прорыв. До него оставалась сотня сажен, и вдруг - прорыв мотнулся вправо, вправо двинулась вся белая стена, плоты накренились на левый бок… Николка оторопел, побледнел, похолодел.
- Конец!.. Дикари съидиотничали… - мелькнуло у него. Но когда стена зашла к нему за спину и потом снова появилась слева, снова ушла направо и закружилась вокруг плотов, он понял, что дикари тут ни при чем: плоты попали в водоворот.
Не смея нарушить приказание сердитого Къколи, рулевые, несмотря на верчение, по-прежнему стояли каменными изваяниями.
- Держать прямо! - подкрепил Николка свою команду и стал искать выход из опасного положения. Водоворот был огромен, в центре он имел клокочущую воронку, в которой исчезали все предметы, попадавшие в него. В одном месте вода крутым взбросом выплескивалась из заколдованного круга. На это место Николка обратил все свое внимание.
После целого ряда неудачных попыток (требовалось провести очень сложный для дикарей маневр), плоты под дружными ударами обоих весел выплеснулись, наконец, из водоворота вместе с пенистым взбросом воды. Где-то что-то треснуло, - Николка ни на момент не задержался.
- Держать вправо! Левей! Правей! Прямо! Прямо! - снова начал он подавать команды.
…Плоты попали в прорыв и сразу скользнули вниз с такой быстротой, что Николку сорвало с крыши, перевернуло через голову несколько раз и бросило на крышу второго плота в цепкие объятия сидевших тут двух старцев… Таким образом он пролетел через саженный промежуток… Поражаться и благодарить себя за свою легковесность ему не пришло в голову. Он принял чудесный полет за самую обыкновенную вещь и тотчас стал сноситься с Мъмэмом, оставшимся на крыше первого плота, при помощи знаков.
- Прямо! Прямо! - прежде всего подтвердил он.
Спуск был крут и кончался внизу невысокой стеной дробящейся в пену воды. Этой стены нельзя было избежать, разве только свернуть в сторону и разбиться в щепы. Мъмэм колебался, Николка сердито тряс головой:
- Прямо! Прямо!
Треща, подпрыгивая и давя под собой надутые шкуры, плоты проскочили через препятствие и сразу попали в спокойные воды. Совсем недалеко впереди темнел гористой полоской берег. Разобрав часть крыши и употребив доски в качестве весел, коммунары очутились через час в цветущем и благоуханном раю…
Непосредственно от берега, местами даже из воды, начиналась роща вечнозеленых магнолий; крупные белые цветы с красными влагалищными лепестками испускали приятный аромат; он был настолько силен, что чувствовался, как нечто материальное, взвешенное в воздухе. Дальше, вперемежку с теми же магнолиями, длинной полосой, уходящей вверх, стояли лимонные, померанцевые и апельсинные деревья - в цветах и в плодах. Лиловые снаружи, белые внутри, цветки лимонного дерева бросались в глаза своей нарядностью. Еще более это относилось к плодам - золотисто-желтым лимонам, кровяно-желтым померанцам и ярко-красным апельсинам.
Из того, что магнолиевая роща местами была затоплена водой, нетрудно было догадаться, что море скрыло в своих пучинах значительную часть берега.
Выше этого естественного сада начинался пихтовый лес и серебристый ельник; кое-где маячили перистой кроной гордые пальмы.
Чтобы выволочить плоты на берег, на безопасное место, понадобилось прорубить в благоуханном саду длинную и широкую аллею. Совершая это, Николка чувствовал себя безобразным вандалом; впрочем, делал он это в каком-то полусне.
Как-то не верилось, что кончено утомительное плаванье, что кошмарные переживания остались за гигантской стеной. От счастливого исхода, от одуряющего аромата, от грохотанья водопада у него кружилась голова. Оставив коммуну приводить в порядок свое новое жилье - плоты, поставленные на каменный фундамент - и условившись, что в случае какого-либо события орда даст об этом знать дружным воем, он с Ургом и Вырком пошел исследовать берег моря.
Да, это был рай! Рай без богов и ангелов, но с игривыми мартышками, крикливыми попугаями, радужными крошками-колибри и с настоящими райскими птицами, носившими пышное, сказочное оперение. Как и полагалось в раю, они были совсем ручными, эти птицы и мартышки. Изловчившись, Ург поймал одно четверорукое существо и на его верещание ответил мудрой речью: