Из нижнего окошка высунулась женская головка - волосы подстрижены, как и полагается им быть, глаза - унылы, к груди книга прижата. Головка перегнулась румяным лицом кверху.
- Ванька! Павлушка! Черти!!.. Да не могу же я! Черти! Поедемте за город! Смотрите, солнце-то!!..
С балкона - угрюмое молчание. В молчании - чуткая настороженность слишком хорошо знакомых со сладостью падения. Закон Мальтуса-Рикардо не цитируется больше.
- Ванька! Павлушка! Можно к вам?
Молчание. Смотрят друг на друга испытующе: румянолицый гигант Ванька с американским тяжелым подбородком и с профилем Шерлока Холмса - на черномазого вертлявого Павлушку, которому природа на смех отпустила черные сросшиеся брови и суровые глаза.
- Ну, - говорит первый, встряхивая упрямыми белокурыми вихрами.
- Ну, - отвечает второй, глядя в упор строгими глазами, в которых, тем не менее, чертики, - и в книгу:
- Учение Мальтуса о необходимости "нравственного воздержания" низших классов от брачной жизни подвергалось с течением времени любопытному превращению в доктринах "неомальтузианцев"…
- Ванька! Павлушка! Ну, подождите же!.. - скрылась подстриженная головка в комнату, испустив горестный крик отчаяния. И снова - заупокойное:
- …На что действует магнитное поле? Разумеется, не на саму проволоку, не на железо и не на медь, а на то электричество, которое в этой проволоке передвигается… ну, подождите же, черти!.. передвигается…
Смеется солнышко, купаясь в майской нежности воздуха. Томно чирикают воробьи на крыше, разопрев от перегретого железа. Мрачно гудит рабфаковская братия…
Пропустим времени столько, чтобы в течение его можно было прочесть и усвоить - Павлу и Ивану - главу 5-ую "Политэкономии" Богданова о "главнейших изменениях общественной психологии в периоде машинного капитализма", а рабфаковке Марусе "Электричество" по учебнику Краевича. Это отнимет у них приблизительно полтора часа. По прошествии этого срока…
- До-воль-но! - вдруг срывается Павел, перед носом опешившего товарища захлопывая книгу. - До-воль-но!.. Который час, Ванька?
- Ты, во-первых, не кричи, - вставая в свою очередь, говорит рассудительный Иван, - во-вторых, никогда так резко не захлопывай книги: если бы я на сантиметр ниже держал нос, ты бы его прихлопнул, как пить дать, а в-третьих - незачем спрашивать о часе, когда над головами солнце…
- Обстоятельно! Здорово обстоятельно! Ха-ха!.. - Павел задрал нос кверху, сморщился под колючим золотом лучей и, неожиданно, чихнул… Что?… Да-да, чихнул. Событие как будто незначительное, но оно было чревато. Вот смотрите.
Мы сказали: неожиданно.
От неожиданности Иван выронил книгу, и она упала вниз, на зеленый коврик, Маруся не замедлила высунуть из окна голову, но это уже к делу не относится, и что она крикнула со смехом - тоже не важно. По двору проходил дворник Карп. Рабфаковцы склонились к нему через перила.
- Товарищ Карп, - сказал Иван, - будь добр, брось сюда книгу…
- Доучились, и книги из рук валятся, - философски заметил Карп, приступая к выполнению просьбы.
В это время стекло балконной двери лопнуло - звякнуло, посыпались осколки… а над склоненными головами юношей свистнуло что-то, будто тонкий проволочный бич рассек воздух.
Карп книгу бросил с новым замечанием:
- А стекла нечего бить, они денег стоют!..
Ребята книгу, словно голубь-кувыркун затрепыхавшую в воздухе, поймали и обернулись к двери с намерением выругать хорошенько любителя купеческой забавы. Там, однако, никого не оказалось.
- Странно, - сказал гигант Ванька, - ты слышал, как свистнуло?…
- Да, - отвечал черномазый Павлушка, - и если бы мы не перегнулись через перила, нас свистнуло бы по башкам.
- Мы потому перегнулись, что я уронил книгу.
- А ты уронил книгу, потому что я чихнул.
- А твой чих вызван был солнечными лучами, когда ты хотел по моему совету посмотреть на солнце, чтобы узнать время…
- Да. Но ведь я первый сказал "довольно" и захлопнул Богданова, и я же спросил тебя про время.
- Ладно, - сдался Иван, - твой верх… Однако что это за чертовщина?…
Чертовщину рабфаковцы не разгадали, хотя сделали добрую сотню предположений; после этого они занялись яичницей, в приготовлении которой приняла активнейшее участие вихрем взлетевшая по лестнице Маруся Синицына.
Всякий знает, как делается яичница, и какой разговор ведет между собой молодежь, у которой язык без костей и подвешен хорошо. Потому ни о разговоре, ни о приготовлении яичницы мы распространяться не станем.
Яичница на столе; разговор принимает направление, характеризующее рабфаковцев:
- Кто сегодня вечером в Петровку? - обращается Ма-руся ко всем, а ответа явно ждет от Ивана.
- Н…н…е…знаю, - мотает головой Павел, - может, поеду, а может, нет…
Павел - большой руки дипломат, нужно заметить. И кроме того, имея подвижность ртути, он никогда не знает, куда потечет через пять минут.
- А ты? - спрашивает Маруся второго рабфаковца, равнодушно смотря в сторону.
Иван прожевал, проглотил, убедился, что хорошо пошло, и тогда ответил:
- Я знаю, что не поеду. Завтра экзамен.
- Ну что ж, что экзамен?… Не съедят же тебя?
- Съесть не съедят, потому что подавятся, а случиться что-нибудь может.
- Иван, ты с ума сходишь с этим новым своим увлечением, - морщится недовольно Маруся, - все у тебя случай, случай, и все ты принимаешь меры от случая… Так жить нельзя.
- Я случаю войну объявил, - улыбается Иван, и в пространство стучит мощный кулак. - И так жить, именно, нужно.
- Ну, а что может с тобой, например, в Петровке случиться? - задает вопрос Павел с явной целью поиздеваться над товарищем.
- Что случилось с Сережкой Путиловым? Ногу вывихнул и пролежал целую неделю. Что случилось с Авиловым Колькой? Баловался на лодке, упал в пруд и вымок до костей… Пришлось сушиться целую ночь… Что случилось с Борькой Некрасом? Заблудился в чаще с кем-то, только к обеду на следующий день пришел… Что случилось с Маруськой?…
- Довольно! Довольно! Хорошо! Хватит, убедил! - Это Маруся поспешила осадить разошедшегося "борца со случаем".
- Так. - Павел делает суровую мину, используя ошибку природы: то есть морщит крылья бровей и внушительно строго упирается взглядом.
- Какая же у тебя гарантия, голубчик, от следующих случаев, которые также могут произойти и помешать твоему экзамену: первое, от землетрясения, которое может разразиться и поглотить твою тяжеловесную особу, второе - от кирпича, вдруг сверху сорвавшегося на твою голову, от… и т. д. и т. д. - вплоть до того случая, что я могу, на почве весеннего благорастворения воздухов, вдруг взбеситься и всадить тебе вилку в горло, приняв его за яичницу?…
- Намолол, - улыбается невозмутимо Иван. - По теории вероятностей…
- К черту теорию вероятностей! - кричит Маруська. - Надоела! Ты про нее в день по сто раз лопочешь…
- По теории вероятностей упомянутые тобой случаи могут происходить раз в 2000–3000 лет. Я их не принимаю во внимание. Я объявляю войну только тем случаям, которые повседневны и связаны всецело с нашей расхлябанностью и непредусмотрительностью. Вот, например… подними, пожалуйста, папиросу, она горит… вон-вон там, в углу, на чемодане… может быть пожар… а ты, Марусенька, будь добра, сними сковородку с дверки печки… я понимаю, ты ее убрала туда от кошки, но она пребывает в крайне неустойчивом равновесии, упадет и разобьет тарелку, которая стоит как раз под ней…
- Ха-ха-ха!.. "Борец со случаем"!.. - Маруся сковородку однако снимает.
- Гениально! Изумительно! - бормочет Павел, делая вид пришибленного, но окурок поднимает. - Детектив! Шерлок Холмс!.. Шерлок Холмс - только… наизнанку. Ха-ха-ха…
Иван безмятежно улыбается:
- Почему "наизнанку"? Хочешь, докажу, что и не "наизнанку"? Чудес хочешь, чтобы уверовать?
- Пожалуйста, пожалуйста, Ванюша! - виснет Маруся на рукаве у "Шерлока Холмса". - Ну-ка, расскажи что-нибудь… про нас что-нибудь… Я так люблю слушать!
В серых глазах Ивана - лукавые огоньки. Через секунду вместо них - сосредоточенность, работа мысли, он окидывает зорким взглядом своих собеседников.
- Вот вчера ты…
- Меня оставь в покое! - торопливо перебивает вдруг заерзавший на стуле Павел.
- Нет, уж извини. Хочешь чудес, хочешь доказательств, так слушай: ты вчера имел смычку, - свидание, что ль, - с некой буржуазной дамой…
- Врешь! Врешь! Докажи!..
- … с некой буржуазной дамой. И притом смычку довольно интимного характера… Это, между прочим, совсем не коммунистично…
- Он брешет! Брешет!.. На арапа бьет!.. - кричит Павел, крайне смущенный, обращаясь к рассыпавшейся в беззвучном смехе Марусе.
- Зачем на арапа? Нет. Я даже скажу, что твоя дама - жгучая брюнетка, небольшого роста, очень небольшого. Ну… еще что?…
Под острым, сосредоточенным взглядом Ивана Павел чувствует себя, как раздетый посреди людной улицы…
- У нее длинные отшлифованные ноготки… Одним словом, "элемент"… Может, довольно?…
Маруська на десятом небе от блаженства, но ее смущает немного, что Иван теперь переводит свой взор-кинжал на ее голову, платье, руки, ботинки.
- Подожди, подожди! - кричит она. - Объясни раньше, как это ты Павлушку вскрыл?…
- Хочешь? - обращается Иван к надувшемуся Павлу.
- Очень даже, - ледяным тоном отвечает тот.
- Первое, - отсчитывает Иван по пальцам. - У меня очень тонкое обоняние, от Павлушки же благоухает духами…
- Я вчера в парикмахерской был…
- Неправда, - говорит Иван, а Павел, как черепаха, которую ущипнули за хвост, втягивает голову в плечи. - Ты надушен не одеколоном, а именно духами: мой нос не проведешь… Из наших, конечно, никто не занимается этим делом, следовательно, твоя дама - из "благовоспитанного" общества. Из того же факта, что одежда твоя так напиталась ароматами, следует интимность вашего свидания. Затем… Снимите, Павел Никифорыч, с третьей сверху пуговки вашего френча черненький волосок. Он не ваш, ибо чересчур длинен.
Павел обнаруживает в указанном месте названный предмет, краснеет, пыхтит и вдруг разражается смехом - смех достаточно громок, но недостаточно искренен:
- Ха-ха-ха!.. Молодец!.. Беру свои слова обратно! Настоящий Шерлок Холмс - патентованный… Довольно! Молодец!..
- Нет, нет!.. - протестует Маруся. - Насчет интимности и низкого роста - ясно, а вот откуда "отшлифованные" ноготки?…
- Это сам Павлушка тебе скажет…
Смущенный Павел трет кисть левой руки.
- Царапается, черт, как кошка, - бормочет он.
- Ну-с, примемся за Марусеньку…
- Ну-ка, ну-ка, ого!..
Только что "Шерлок" запустил свои щупальцы на новый объект, как последний, сорвавшись со стула и уронив со стола нож, метеором мелькнул в дверь… Тррр-ты-ты-ты… - посыпались каблуки по лестнице… Ха-ха-ха!.. - вдогонку…
Уговорившись относительно завтрашнего дня, Павел ушел вслед за Марусей. Оставшись один, Иван почувствовал неприятный осадок в сознании. Что-то не по себе было. Стыдно было, вот что.
- Экий я дурак, - соображал он, - словно мальчишка, увлекся сыщицкими наклонностями… Да еще разоблачениями занялся, балда!..
И сейчас же, противореча самому себе, собрал осколки разбитого стекла, исследовал их тщательно, словно они ценились на вес золота, завернул в бумагу.
Так же тщательно осмотрел противоположную стеклянной двери стену. Потом разочарованно свистнул, не найдя никакой нити к загадочному происшествию.
Задумался и в таком состоянии просидел около часа, вопреки своей положительности и рассудочности.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Не оставалось и тени сомнения: палочка исчезла… Не клал он ее в шкап с книгами?… Конечно, туда и положил… Но там ее не оказалось…
Перевернул комнату чуть ли не вверх дном… обыскал каждый закоулок - даже в туфли ночные заглянул - нет палочки, исчез детрюит.
Комната на ночь запиралась - дверь и теперь на крючке. Крючок массивный, через щелку его не откинешь.
Окно?… - Окно открыто.
Волосы рвал на себе злополучный изобретатель; ломал пальцы в непроходимо-черном отчаянии… В глотке загор-чило от спазмов… Заскочили глаза внутрь, втянув кожу темными кругами…
Что делать?! Последние гроши истрачены… Нет больше урановой руды. Перебиты-исковерканы химические приборы. Детрюит рождался в муках и, появившись на свет, уничтожил все, что способствовало его рождению.
Выскочил из комнаты…
Дьякон ушел в Наркомпрос, дьяконица - на исходящий-входящий, - перевалило за одиннадцать утра.
Выскочил на двор, потом за ограду, на улицу… И без шапки, с расстегнутым воротом, помчался вниз по Никитской…
Куда? Куда?
Прохожие шарахались в сторону. Мальчишка-моссель-промщик свистнул вдогонку через пальцы. Милицейский хотел остановить, но передумал, махнув рукой. Лишь шершавая собачонка с пронзительным лаем назойливо увязалась вслед, пытаясь тяпнуть за ногу…
С налитыми кровью глазами обернулся на полном ходу к ней:
- Р-р-р-разрушу!!.
Вначале было занятно: большой лохматый человек с исцарапанным лицом, в протертых брюках студенческих, атаковывал маленькую шершавую собачонку, хрипло вопя: р-р-разрушу! - а та, играя, отпрыгивала, безостановочно лая и взвизгивая от удовольствия…
- Папа, смотри, пьяный…
Обыватель с брюшком потащил сына на другую сторону:
- Нет, детка, это - сумасшедший…
Три дня и три ночи пропадал дьякон. В первый день и в первую ночь мучилась дьяконица Настасья. Ворочалась на пуховой перине и, давя клопов на стене, догадывалась, почему ушел муж:
- Это потому, что я Митеньку при нем нежно обозвала, когда он ранился…
Вздыхала и делала вывод:
- Господи, жуть-то какая! Ни одного мужчины в доме!..
На второй день, заплевав губы шелухой от подсолнухов, тараторила легкомысленно в палисадничке при лодыре По-лувии:
- И на что мне дьякон сдался!.. Да и не дьякон он, а расстрига!.. Подумаешь, - сокровище какое!.. Без него не проживу! Чего мне? Сама служу, сама деньги зарабатываю… Вот возьму да и найду себе нового мужа… И-хи-хи…
Пойми-ка ее: то ли она шутит, то ли серьезничает!.. Затараторила про какого-то красавца Петю Огуречного, регистратора при Наркомпросе, о брючках его галифе фасонных, об усиках в стрелку… и понесла, и понесла…
Неодобрительно отозвалась сторожиха - женщина строгая и "в положении":
- Озорная ты, дьяконица. Ветер у тебя в голове… Потому и детей нет.
Слушать больше не стала: ушла, бросив сурово:
- Ты бы, хуч, губы от шелухи ослобонила…
- И-хи-хи-хи!..
На третий день, поздно вечером, яко тать в нощи, пробираясь вдоль церковной ограды и галифе пачкая известкой, пришли "усики стрелкой" к дьяконице. Пришли и долго засиделись. Не на ветер бросала крылатые слова дьяконица Настасья. Посерело небо от усталости: все ждало - когда-то откроется домик церковный в три окошечка; заморгали виновато звездочки, пропадая одна за другой, взволнованный примчался ветер, с полей примчался росистых и прохладных: конфузливо взрумянилось облачко на востоке. - Не выходили "усики".
- Дур-рак!.. - в досаде крикнула ворона на обескрестен-ном куполе, каркнула и кувыркнулась в помойную яму…
…Вернулся дьякон-то!.. С черного хода зашел, опасливо озираясь; стукнул два раза в окошечко, забубнил:
- Мать, а мать!! Ну-ка!..
Ох, и всполошилась дьяконица, голос родимый узнавши… И напугалась и обрадовалась до смерти…
Пойми-ка ее!..
Зашипела на "усики":
- Ну, ты, развалился! Собирайся, что ли!.. Муж пришел… Да ну, скорей, черт вас здесь носит!..
- Мать, а мать? Ну-ка… - бубнил дьякон с осторож-кой. - Ну-ка, выглянь, мать…
"Усики" галифе быстро надели, а с сапогами еле-еле справились: и то правый на левую ножку напялили, а левый на правую…
- Ох, скорей!.. Горюшко ты мое!.. - ныла дьяконица, пальцы ломая… шипела: - Сам откроешь там, ключ-то аг-лицкий… Дверь только покрепче прихлопни за собой… О, уродина!..
И к окну. Ставень открыла:
- Вася!
Зарос дьякон волосами до глаз, а глаза вороватые - бегают, бегают…
- Что, мать, Митька-то дома?
Обиделась дьяконица.
- На кой ляд мне твой Митька сдался!.. Думаешь, валандаюсь я тут с ним, с прыщавым?… Я тут мучаюсь, а он… - И в слезы.
Нетерпеливо перебил дьякон:
- Брось, мать, я не про то… Где Митька-то, отвечай! Спит, что ли?
- Нету Митьки! Был да весь вышел!.. В сумасшедшем Митька твой сидит! На вот!..
- Что-о? - Уже два года, как не было у дьякона бороды, а тут опять вспомнил, за бороду схватился и поймал воздух.
- В су-ма-сшед-шем?
Обрадовался прохвост, зубы гнилые до ушей осклабил.
- А ну, отпирай, мать… Я уж тебе порасскажу… заживем, мать…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Экзамен сдан благополучно. Никакие случаи и случайности не помешали ему. Но ведь зато и меры были приняты соответствующие. Меры, в корне пресекающие возможность появления недруга рода человеческого - случая. А Павел так и не явился, проморгал срок. Замотала его ароматная дама.
- Эх, Павлушка, Павлушка!.. Связался ты с кем не следует! Пропадешь ни за грош ломаный!.. Хороший ты парень, жалко… Не мы ли с тобой дули и в хвост, и в гриву Калединых, Корниловых, Деникиных, Колчаков, Врангелей и пр., и пр.?! Мы. Да как дули? Только перья золотые из генеральских хвостов по воздуху реяли…
- Эгой, Карп, Карп!.. Газеты есть?…
- А то, - отвечает флегматично дворник.
Иван Безменов - светловолосый гигант - через пять ступенек на шестую скатывается по лестнице: не сходит, а слетает вниз - на крыльях… впрочем, без всяких крыльев, хорошо развиты мышцы ног, крепки и упруги, хоть одна и прострелена в бою под Воронежем с бандами генерала Мамонтова.
- Иди-т-ко сюда, - таинственно манит его дворник, - смотри-кось, чьих это рук дело?
Безменов смотрит по направлению корявого пальца дворника: за трехэтажным зданием кренится купол сутулой и в землю вросшей церковки.
- Ну? - спрашивает Безменов, ничего особенного не замечая. - Церковка, как церковка, давно на дрова пора. Больше никуда не годится…
- Разуй глаза-то, - советует дворник. - Симпола-то рабства и невежества, чай, нету? Гляди!..
- И то - нет креста…
- Ну вот то-то, - дворник удовлетворяется сказанным и, ухмыляясь, идет по своим делам. Пройдя двор, он снова оборачивается:
- В народе бают: сами долгогривые симпол-то ночью сняли, чтобы потом обновление устроить…
Иван совсем другое думает: нет ли связи с балконной дверью?
- Надо исследовать, - говорит он себе. - Вечером залезу на купол, если креста не найду…
Задумчиво поднимается к себе - наверх.
В газете, полученной от Карпа, в отделе хроники, бросается в глаза жирный заголовок:
ТАИНСТВЕННЫЙ ГРАБИТЕЛЬ
Читает и еле справляется с бурным приливом волнения: