Медведь распростер свои стальные крючья над головой в столб каменный превратившегося человека… Еще секунда, и эти крючья выпустили бы из него дыхание жизни… Но не дремал рабфаковец. Стрелять ему не позволило близкое расстояние и боязнь зацепить друга. Тогда, с силой оттолкнувшись от железного дерева, он пятипудовой лавиной боком обрушился на рыжего хищника. Он нанес ему удар с таким расчетом, с каким вышибают двери. Удар пришелся под левую лопатку медведя, и медведь, толком не успев сообразить изменившейся обстановки, потеряв равновесие, через голову кувыркнулся в заросли "чертова дерева". Рев огорчения и боли показал, что "чертово дерево" не забыло о своих скорпиях… Рабфаковец взял ружье к плечу, но в этот момент новый участник драмы подоспел к месту действия. То была великолепная взрослая самка-зубр, великолепная в своей материнской ярости и безумной отваге. Она лишь мельком глянула на людей, животным обонянием поняв, что враг не здесь, враг - в зарослях; к нему она и устремилась с низко опущенной головой. Медведь в это время наполовину выбрался, оставив в колючках клоки рыжей шерсти и задние ноги. Он пытался стать в оборонительную позу, но не успел: два серпообразных острых рога, хрястнув по ребрам, пронзили ему лохматую грудь… потоки крови брызнули на глаза разъяренной матери… Медведь лишь скребнул судорожно по ее горбатому загривку, оставив ряд глубоких борозд, и испустил дух.
- Представление окончено… - сказал рабфаковец. - Просят публику покинуть зал…
С этими словами он сгреб в охапку своего приятеля, продолжавшего очень искусно играть роль каменного столба, и увлек его за дерево.
- Заповедная пуща… заповедная пуща… - шелестели бескровные губы окаменевшего лектора.
- "Заповедная пуща, заповедная пуща"… - передразнил его рабфаковец. - Говорил о комарах и зимородках, а о зубрах и медведях хоть бы упомянул.
Самка минут пять простояла в одном положении, не решаясь выдернуть рога из рыжей туши. Наконец, жалобное мычание очнувшегося телка напомнило ей о материнских обязанностях. Она резко стряхнула с головы тяжелое, безжизненное тело, постояла над ним, потряхивая угрожающе головой, и только тогда подошла к своему детищу. Тот, шатаясь, встал ей навстречу. Приятели, вернее, один из них, так как другой все еще ничего не соображал, были свидетелями трогательного эпилога, разыгравшегося на их глазах. Телок ныл и жаловался, тыча мокрым носом под брюхо матери; мать с усердием лизала его, чуть не опрокидывая с ног, и мычала нежно-успокаивающе.
- Заповедная пуща… - в последний раз прошептал бледный Востров и вдруг резко пришел в себя. - А где медведь?…
- Зачем он тебе?…
- У него в носу кольцо… хочу посмотреть… - и неожиданно он вырвался из рук рабфаковца.
Однако до медведя ему дойти не удалось. Между ним и медведем встала горбатая корова, угрожающе поматывая головой.
- Тпрусе… тпрусе… - забормотал растерявшийся Востров. - Тпруська… тпруська…
Несмотря на опасность положения, Безменов не мог удержаться от громкого раскатистого смеха…
Смех отвратил внимание коровы в другую сторону. Митька воспользовался этим и, пятясь задом, благополучно добрался до спасительного дерева. Впрочем, корова и не обнаруживала упорной тенденции к наступлению. Вид человека не пугал ее и не возмущал; она лишь на всякий случай приняла угрожающую позу и, как только странное двуногое существо, произносившее ласковые призывы, исчезло, она вернулась к телку.
Солнце стояло низко над горами; пора было подумать о ночлеге. Эта мысль пришла одновременно на ум и двуногим и четвероногим. Четвероногие не замедлили привести ее в исполнение; они прошли мимо тисового дерева, фырча и поводя глазами, и скрылись на горе. Приятели тоже озаботились приисканием подходящего места для ночевки. Около сраженного медведя, хотя у него и действительно оказалось кольцо в носу, оставаться совсем не было расчета: первое - медведь, пускай он когда-то и был ручным, уже имел, наверное, подругу жизни, которая ночью могла заняться поисками тела усопшего супруга; второе - голодные шакалы, чей лай и вой с наступлением сумерек наполнил окрестности, по запаху крови скоро должны были явиться на погребальную тризну и, таким образом, нарушить сон приятелей. Им оставалось только пройти вслед за коровами, чтобы разбить ночной лагерь подле них или где-нибудь поблизости.
Перед тем, как покинуть место кровавой драмы, Вост-ров направился к трупу главного действующего лица - рыжего хищника и вырезал из его филейной части громадный кусок мяса.
- Это для кого же? - поднял брови рабфаковец, пораженный размерами отхваченной порции.
- Я буду есть и ты будешь есть, - скромно ответил тот.
- Но здесь же на десять человек?
- Ничего не значит… Наши ноги сегодня работали за десять человек… Необходимо восстановить их мышечную ткань посредством введения в организм достаточного количества белковой пищи, то есть мяса, иначе завтра нас на много не хватит…
Снова Востров завел свою говорильную машинку на добрых полчаса. О пищевых элементах, о калорийности пищи, о соотношении между работой и питанием, между умственным и физическим трудом, о тренаже и трудовой закалке полилась воодушевленная речь к вящей досаде черных лесных котов, появившихся с темнотой в густом подлеске и гонявшихся за распуганной голосом дичью.
Суровый пихтовый лес делался суровее и суровее с каждой секундой. В Закавказье темнеет рано. Причина- высокое стояние горизонта, вследствие гористости перспектив. Темнеет рано и резко, без всякого предупреждения. Так же резко и без предупреждения закончил свою речь увлекающийся лектор, неожиданно стукнувшись лбом о ствол дерева, принятый им в наступившей темноте за газообразное пространство.
- О, черт… - проговорил он испуганно. - Кто-то меня ударил… Ваньк, где ты? Ваньк!.. Ванька!..
Рабфаковец не отзывался, рабфаковец пропал.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
На плоскогорье, к водопаду, освобожденному дьяконом из скалистого плена, подъезжали двое всадников.
Чудное солнечное утро - первое после пропажи рабфаковца - свежий, отдохнувший за ночь, бодрящий воздух и умиротворяющая тишина ничуть не бодрили и не умиротворяли духа двух туристов, остановившихся подле студеной струи, чтобы напоить лошадей. Один из них, с хищным крючковатым носом и звериными глазами, говорил резко, отрывисто, повелительно и зло; другой - с хроническими бутонами любви на подбородке и с косящим взглядом - пребывал в мрачном спокойствии и лишь изредка подавал реплики, произнося их голосом грубым и непочтительным. Первым был эсер и авантюрист Сидорин, вторым - его ближайший помощник и путеводитель по Кавказу Аполлон прекрасный.
- Я определенно заявляю. Определенно заявляю, - гвоздил зло и резко Сидорин, ударяя по лунке седла нервной рукой. - Отвратительный рабфаковец жив… Мы идем сейчас по его следам…
- Позвольте, - возражал грубо, но спокойно, прыщавый Аполлон. - Прежде всего: откуда вы знаете, что рабфаковец жив, и потом, какими это судьбами вы напали на его след, если допустить, что первое имеет какое-нибудь основание?
- Извольте, я вам отвечу на оба ваших вопроса, - с видом нескрываемого превосходства над своим гидом отвечал Сидорин. - Первый… Вы не присутствовали на заседании меньшевистского ЦК и не присутствовали, надо сказать, к своему счастью, так как из 21 человека, прибывших на это заседание, обратно ушло только трое: я и еще два грузина. Остальные остались навсегда в том подземелье, где мы заседали… Заседают там и посейчас… ха-ха-ха… Знаете ли вы, что такое там приключилось?…
- Слыхал, но плохо… - буркнул в ответ Аполлон.
- А вот я вас познакомлю обстоятельней… В тот самый момент, когда один из членов ЦК собирался докладывать собранию о местонахождении в Закавказье детрюитных руд… о предположительном, правда… В этот самый момент, ни на секунду раньше или позже, в двери нашего подземелья хлынули потоки моря…
- Ага, - кивнул Аполлон, - это, должно быть, в связи с тем водоворотом у побережья, который виден был из города?…
- Должно быть… Знаете ли вы, что морским наводнением затоплены и разрушены все наши подземные ходы и пещеры? Что люди, посланные за рабфаковцем, за отвратительным рабфаковцем, все до одного погибли? Что из 28 человек меньшевистского ЦК сразу выбыло из строя 18 человек? Что весь мой багаж и документы остались в потоках воды, и их нельзя теперь достать вследствие разрушения, причиненного наводнением?!..
- Ну, ну… - ждал своего Аполлон.
- Вот вам и ну, - вспылил Сидорин. - Как по-вашему, кто виновник всего этого происшествия, одним ударом причинившего столько бед?…
- Рабфаковец?… - ехидно спросил Аполлон.
Сидорин чуть не свалился с лошади от этого непочтительного вопроса.
- А кто же? Кто?… - завопил он. - Кто другой способен на такую подлость? Кто, как не отвратительный, пронырливый рабфаковище может нанести столько ударов за один раз?… Кто?…
Сидорин задохнулся в припадке необузданного гнева и сильно дернул за поводья свою ни в чем не повинную лошадь. Горячая кабардинка встала на дыбы, перевернулась и вскачь пустилась по неровной каменистой почве, трепля в седле всадника… Аполлон догнал его через несколько минут и с прежней флегмой попросил ответа на свой второй вопрос.
- Откуда я знаю, что мы идем по следам этого рабмер-завца? - переспросил, крича, Сидорин. - Откуда? Надо иметь глаза и нюх, больше ничего, и тогда все станет ясным без объяснений…
Аполлон с удивлением огляделся вокруг себя, но следов рабфаковца не открыл; понюхал воздух - тот же результат.
- Ну? - флегматично спросил он. - Ничего не вижу и ничего не нюхаю, если можно так выразиться…
Но Сидорин уже погрузился в суровую задумчивость и в течение следующего часа не обмолвился ни одним словом.
"Ну и черт с тобой, - подумал равнодушно Аполлон. - Не хочешь говорить, не надо. Подумаешь, какая потеря!.."
Они в дружном молчании пересекли каменистое плоскогорье, в дружном молчании вступили под зеленый шатер хвои и еще час проследовали таким же порядком вглубь леса. Сидорин шел по горячему следу. Суровая гримаса его лица по временам искажалась судорожным тиком, когда он, склонившись на луку, отмечал взглядом новые следы, - следы, для Аполлона совершенно невидимые.
Аполлону, дремавшему в сидячем положении, моментами казалось, что впереди него не знаменитый авантюрист и заклятый враг большевиков едет, а парит в воздухе хищная птица, вроде ястреба-стервятника, что ли, распластавшая крылья и склонившая свой стальной клюв к земле, где чирикают беззаботно воробьи. Грозный враг - рабфаковец Безменов - ему представлялся, благодаря сладкой дреме, именно таким воробьем, беззаботно запятнавшим лес своими следами…
А лес таинственно шумел, бросая сверху сухие ветви на всадников и лошадей. Под этот шум хорошо дремалось…
Вдруг, после трехчасового с лишком безмолвия, Аполлон услышал возбужденный голос своего товарища; собственно, сначала он услышал пугливое фырканье лошади, а потом голос.
Кабардинка Сидорина резко остановилась перед черным провалом в почве, усыпанной отмершими иглами, и дальше идти не пожелала. Всадник исхлестал ее нагайкой, но тронуться не заставил ни на шаг. Аполлон, подъехавший на шум, тоже принужден был остановиться, так как и его лошадь заупрямилась.
- Что за черт!.. - орал Сидорин, соскакивая с лошади и осторожно заглядывая вглубь провала… Вдруг его ноздри задвигались, заходили, как у породистого волкодава; на лицо набежала мертвенная бледность, а за ней хлынула краска; заблистали дикой радостью звериные глаза.
- Рабфаковец!.. - взвизгнул он. - Рабфаковец!.. Ха- ха-ха!..
В дырку заглянул Аполлон и убедился, что его достойный друг не бредит и не сошел с ума: в яме лежал ненавистный их эсеровскому сердцу неподвижный рабфаковец.
- Веревку! Веревку!.. - кричал Сидорин, задыхаясь в бурном прибое радости.
Он сам, не дождавшись Аполлона, прыгающими руками отцепил веревку от седла, одним концом ее обвязал себя вокруг пояса, другой прицепил к луке седла.
Через несколько минут холодное тело рабфаковца лежало на мягкой хвое, и два авантюриста ощупывали, обыскивали, переворачивали его с лихорадочной поспешностью.
- Дохлый! - прохрипел Сидорин, убедясь наконец, что рабфаковец не подает признаков жизни.
- Дохлый! - подтвердил и Аполлон раскосый, скривившись в ответной улыбке и этой улыбкой давая понять, что его друг нашел самое настоящее прилагательное.
Сидорин вскрыл сумку, снятую со спины рабфаковца, выбросил оттуда все и вдруг застыл в позе собирающейся прыгнуть ехидны… Перед ним лежала карта Абхазской республики, и по карте четким пунктиром тянулась линия через горы, долины, леса к верховью реки Ингура…
- Урра!!! Кричите: урра!!! Ура кричите!.. - в бешеном восторге загвоздил Сидорин.
- Урррра!!! - подхватил его друг. - Ура! Ура! Ура! Ги-гип!!!
Ящерица-агама, наскочив на полоумных авантюристов, задрала хвост и в смертельном страхе метнулась в сторону. Безобидная медянка, проползавшая мимо, впала в каталепсию. Воробей, сидевший на ветке в тяготении к лошадиному помету, камнем свалился в кусты…
Когда острый припадок необузданного звериного восторга прошел, авантюристы спохватились.
- Его надо спрятать, - сказал Сидорин, указывая на труп. - Здесь оставлять - опасно. За нами может быть слежка и нам могут приписать это убийство. Берите его за ноги…
Приятели взвалили труп на седло и двинулись в путь.
Через некоторое время лес оборвался известняковой прогалиной, широко открытой со всех сторон. Далеко впереди стояли высокие горы.
Им везло: в пористой известняковой почве, размытой дождями и потоками, они без труда нашли достаточной величины углубление. В это углубление был сброшен труп рабфаковца и завален широкой плоской, словно приготовленной нарочно, каменной плитой.
Совершив, таким образом, упрощенное погребение и чувствуя себя на десятом небе от блаженства, авантюристы тронулись в путь. Теперь они знали, где искать детрюит. Но и осиротевший Митька Востров знал… куда они следуют…
Потеряв ночью своего товарища и с горя чуть не потеряв рассудка, он заночевал тут же, где стукнулся лбом о призрачное дерево. Над ним жутко шумели пихты и ели; ночные голоса невиданных зверей коварно кружили вокруг да около; из темноты кто-то мягкий, огромный и расплывчатый дул горячим дыханием в лицо. Но робкий по природе Митька поборол жуть и робость, храбро, ни на одну секунду не смыкая глаз, дождался рассвета и энергично принялся за поиски друга.
- Не провалился же он сквозь землю? - здраво рассуждал он. - И не слопал его медведь? И не мог он попасть в плен к краснокожим, потому что краснокожих здесь нет?…
Однако рабфаковца нигде не было, а разбираться в следах Митька не умел. Понемногу его логика начала сдавать перед загадочным исчезновением. Он стал строить самые невероятные, дикие и нелепые предположения. Например:
- Прячется где-нибудь за деревом, шалопай… Это меня возмущаить…
Или:
- А может, его никогда и не было?… И меня нет… одна фикция и больше ничего.
Потом он услышал голос сверху:
- Иди на горы и смотри…
Голоса никогда не были для него новостью. Только он всегда боялся их слушать. Ведь в психиатрической клинике они ему не раз и не два советовали: откусить себе язык, броситься из окна на тротуар, повеситься на полотенце или задушить самого себя.
По здравому рассуждению, последний голос тоже был несомненной галлюцинацией, но он как будто бы не грозил никакими опасностями. Кроме того, - Востров вернулся к первому своему предположению, - кроме того, возможно, что это был голос Ваньки, укрывшегося где-нибудь наверху в густой кроне.
- Пойдем, Митяич, на горы, - пригласил сам себя Востров и затаил в сердце своем обиду против коварного друга.
Горы оказались не особенно близко расположенными. "Митяичу" пришлось пройти лес насквозь, перейти благоухающую долину, перебраться через глубокое ущелье, и лишь через полуторачасовой промежуток он достиг горного кряжа, доминирующего над ближними и далекими окрестностями, и забрался на его наиболее выдающийся пик.
Голос, толкнувший Вострова на это путешествие, оказался голосом здравого смысла, поборовшего новый приступ сумасшествия. Раздвоение сознания у больных цикло-френией, - у циклофреников, как сокращенно называют их врачи, - один из главных симптомов начала этой болезни. Загадочная пропажа приятеля вызвала у Митьки это раздвоение, и будь он в напряженной лабораторной обстановке, а не в смолистой животворной чаще, опять могло случиться, что победа осталась бы на стороне больной половины сознания.
Как только Востров поднес к глазам подзорную трубку и навел ее на злосчастный бор, он воздал хвалу голосу своего здравого смысла. Он увидел, как на известняковой прогалине среди леса остановилось двое всадников, у одного из них через седло свешивалось тело пропавшего рабфаковца. Был ли тот мертв или находился в глубоком обмороке, на таком расстоянии ни обыкновенный врач, ни врач, вооруженный трубой, не смог бы различить. Не различил этого и Митька Востров. Авантюристов же он узнал с первого взгляда и, похолодевши вдруг, вспомнил, что у Безменова в сумке хранилась географическая карта с отмеченной на ней дорогой к "Долине Смерти"… Он немедленно в приступе ярости, боли и ненависти хотел бежать туда, к известняковой поляне… И снова голос благоразумия - на этот раз внутренний, а не внешний - дал ему мудрый совет:
- Останься… Посмотри до конца. Проследи путь авантюристов… - сказал он, и Востров, сдерживая ярость и нетерпение, остался.
Он видел, как его бедного друга запихнули в известняковую пещеру и заложили камнем. Видел, как авантюристы после этого спокойно продолжали путь, взяв верное направление на "Долину Смерти"…
Бешеная мысль: настигнуть злодеев и отнять у них карту, - вспыхнула в горячечном мозгу Вострова… и немедленно погасла, как только проснулась скорбь о погибшем товарище. Все-таки с горы он спустился сломя голову, но опять минимум час потребовался ему для обратного перехода: ущелье, долина и лес. В лесу прогалина.
Задыхаясь, Митька устремился к пещерке - гробнице Безменова… А перед нею стал, как вкопанный, кулаками протирая глаза: плита была отвалена и пещерка пуста…
- Тэ-тэ-тэ… Подождите… - сказал турист с бритым лицом и квадратным подбородком, играя кинжалом, подвешенным у стройного горца-мингрельца к поясу. - Подождите, вы говорите слишком быстро и, кроме того, с большим акцентом, а я сам не русский и плохо понимаю по-русски… Вы сказали, что видели человека исцарапанного и с длинными волосами, пешком проследовавшего в этом направлении?…
- Так, - подтвердил горец. - Кацо вэрно говорит, я видел…
- Это мой брат, - вздохнул турист, - но он сумасшедший, понимаете?…
- Понимаю, кацо… Это значит, у него здэсь финтиль-минтиль?…
- Вот-вот, - согласился турист и снова вздохнул. - Давно он здесь прошел?
- Два дня тому назад, кацо…
- Благодарю вас…
- Пожалста…
Турист прыгнул в седло и помчался в направлении хвойного леса, широко раскинувшегося по одному из западных отрогов Кавказского хребта.