- Тридцать. И смотрите мне, не напивайтесь пьяными, не то…
- Сеньор обижает нас. Сколько бы ни выпил музыкант, он никогда…
- Ладно. Только не опаздывайте.
И в вечерний час под балконом прекрасной Белладолинды забряцали гитарные струны, и три голоса - один другого выше - повели серенаду. Хайме, надвинув на лоб широкополую шляпу, стоял поодаль и смотрел на балкон. Там за слабо колышащейся занавеской не столько виднелся, сколько угадывался изящный силуэт донселлы - Хайме не сводил с него влюбленных глаз.
Плыла серенада над спящей улицей, воспевая красоту и образованность, набожность и уважение к родителям прекрасной Белладолинды. И когда был допет последний, пятнадцатый куплет, из-за балконной двери высунулась тонкая рука… легкий взмах… к ногам Хайме упал белый цветок. Хайме приложил его к губам. Метнулась занавеска, слабый свет в комнате погас, - Белладолинда задула свечу.
Хайме отпустил музыкантов и направился домой. Впереди шел слуга с зажженным фонарем, так как ночь была безлунная. Плавный напев серенады еще звучал в ушах Хайме, и вдруг сами собой стали приходить слова:
На пеньковых струнах снастей
Ветер песенку играет…
Неплохо получается, подумал он, Песенку играет… Ну-ка дальше…
А волна, лаская судно,
Плеском ветру подпевает
На просторах океана…
И вовсе хорошо. Хайме прямо-таки разомлел от теплой. ночи, от серенады, от цветка Белладолинды.
Там, где улица Страстей Господних выходила на площадь с фонтаном, из темноты выскочили трое. Жалобно звякнуло стекло фонаря, которым слуга ударил по голове одного из нападавших. Вскрик, ругательство… Хайме выхватил шпагу. и отскочил к стене, чтобы избежать удара в спину.
- Кошелек или жизнь! - произнес грубый голос.
В верхних окнах стукнули ставни - жители улицы Страстей Господних заинтересовались происходящим.
Хайме не сразу разглядел, чем вооружены нападавшие, - должно быть, кинжалами, так как простонародью не дозволялось ношение шпаг, а благородные сеньоры не охотятся по ночам за кошельками. Впрочем, всякое могло случиться…
Главное - не подпускать их близко. На слугу рассчитывать нельзя, драка не входит в его обязанности. Делая быстрые полуобороты, Хайме держал нападавших на кончике шпаги. Теперь он разобрал; что они вооружены кинжалами с чашкой у рукоятки. Он левой рукой вытащил свой кинжал и начал понемногу оттеснять среднего и правого противников шпагой, намереваясь неожиданно поразить левого кинжалом. Неизвестно, удалось бы ему это, но тут из-за угла появился еще один высокий, закутанный в плащ. Он остановился, приглядываясь, а потом обнажил шпагу и воскликнул:
- Как, трое на одного? Нападайте, сеньор, я поддержу вас!
Грабители сообразили, что три кинжала против двух шпаг - невыгодное соотношение, и пустились наутек.
- Благодарю вас, сеньор, - сказал Хайме и со стуком вогнал шпагу в ножны.
Слуга тем временем, выбив из огнива голубые искры, зажег трут, раздул его и засветил свечу в разбитом фонаре. При свете Хайме разглядел незнакомца. Несомненно дворянин. Холеное молодое лицо с закрученными усиками, плащ с богатым шитьем, хорошие перья на шляпе.
- О, что вы, сеньор! - ответил незнакомец, - Обязанность благородных дворян - помогать друг другу. Разрешите представиться: Дьего Перо, маркиз до Барракудо-и-Буда.
Хайме тоже представился, и оба с поклоном помахали шляпами.
- Сердечно рад познакомиться, маркиз, - сказал Хайме, - мне известна ваша фамилия. Позвольте, ведь вы…
- Да, виконт. - Дун Дьего скромно улыбнулся. - Я служил в посольстве его величества в Ламарре. Должен признаться, дипломатическая служба мне не по душе. Я вышел в отставку.
- Дун Дьего, разрешите предложить вам дружбу.
- Охотно, дун Хайме. Вот моя рука…
Хайме шел домой и думал: где любовные напевы, там и рокот струн гитарных, там и звон клинков скрещенных и коварство нападений… Но когда с тобою рядом верный друг - никто не страшен. Хорошо идти по жизни, опершись на руку друга. Все препоны одолеешь, даже схватку со стихией на просторах океана.
9
Хмурым осенним днем в портовой таверне шла вербовка экипажа. Матросы - бородатые, пестро одетые - шумно переговаривались, переругивались, менялись всякой мелочью: нож на серьги, обломок слоновой кости - на пару башмаков. Служанка не поспевала убирать со стола пустые кувшины и ставить полные.
Кормчий Дуарте Родригеш Као поднялся над столом, стукнул кружкой, зычно крикнул:
- Тихо вы, греховодники! Тихо, говорю! Эй, Фернао, заткни свою пропойную глотку! Слезь со стола, ржавый гвоздь. Тебе говорю, Аффонсо! Ну - тихо!
Он многих тут знал по прежним плаваниям. Матросы угомонились. Самых завзятых крикунов заставили замолчать пинками.
- Давай говори, кормчий, - раздались голоса.
- Куда плыть, сколько платят…
- Какая будет добыча нашему брату?
Тут в таверну вошли два знатных сеньора. Одного Дуарте хорошо знал - корабельного астронома экпедиции дуна Хайме. Второго - молодого дворянина с красивым высокомерным лицом - кормчий видел впервые. Для сеньоров освободили место в углу. Дун Хайме улыбнулся кормчему, махнул рукой: продолжай, мол.
Молод петушок, - подумал Дуарте. - Так и рвется в море, не терпится ему хлебнуть соленой беды…
- Все меня знают? - спросил Дуарте.
- Знаем, знаем… А кто не знает - узнает.
- Ну так вот. Я вам говорю: добыча будет хорошая. У каждого, кто пойдет с нами, рундук будет набит. Плата тоже хорошая - восемь двойных круидоров в год за службу, да еще восемь - за дальность плавания. Перед отплытием - полное отпущение грехов…
- Куда плыть?
- Плыть куда, кормчий?
- Скажу все по чести, матросы. Плыть далеко - к Островам пряностей.
Мгновение тишины. Потом кто-то протяжно свистнул. Разом загалдели:
- Это что же - за океан?
- Не-ет, за Санту-Тринидад не пойдем.
- Туда и дорогу никто не знает, к островам этим самым…
- Я знаю! - раздался звенящий голос.
Хайме стоял, вскинув голову, под недоверчивыми взгляда, ми матросов.
- Я знаю дорогу к Островам пряностей, - повторил Хайме.
И он рассказал о своих портуланах с вычисленными курсами - деротами, и о прекрасных южных островах посреди синего океана, и об их сказочных богатствах. Матросы слушали молча, ворочали в грубых мозгах каждое слово. Один поднял было руку - похлопать проходящую служанку, но одумался и почесал в голове.
- Складно вы рассказали, ваша честь, - выскочил в проход между скамьями рыжий коротышка-матрос. - Только мы тоже кое-что слыхивали. За мысом нет пути кораблям - сплошной ил. И небо без звезд. Черным-черно там…
- Эй, заткнись, ржавый гвоздь! - рявкнул Дуарте. - Вранье все это, говорю я вам. Клянусь святым Ницефоро, это те придумали, кто не отходил от берега и на десять легуа. Вода в океане везде одинакова.
- А морской епископ - тоже вранье? - язвительно крикнул рыжий.
- Верно говорит Аффонсо, - поддержали его. - Встанет из моря епископ, а митра у него светится, из глазищ огонь - ну и все, читай молитву, если успеешь…
- Морского епископа и по эту сторону мыса можно повстречать, - сказал Дуарте, голос у него был неуверенный.
- Там и воды негде взять, - шумели матросы.
- А жара такая, что смолу растопит, ну и станет твой корабль как решето!
- А морской змей? Как высунет шею из воды, как начнет хватать моряков с палубы…
- Трусы вы! - вспылил Хайме. - Вас послушать - так вовсе в море не ходить. Разве вы мужчины? Тьфу!
Он плюнул под ноги рыжему Аффонсо.
- Но-но, сеньор! - с угрозой прогнусавил тот. - Мы никому не позволим…
Толпа орущих разъяренных матросов надвинулась на Хайме. Дуарте и десяток его друзей протолкались вперед, пытаясь перекричать и успокоить толпу. Дун Дьего схватил Хайме под руку потащил к двери.
- Дорогой друг, - сказал он, когда они оба очутились на грязной набережной под мелким дождиком. - Можно ли быть таким несдержанным? Ведь для этой грубой матросни нет ничего святого.
- Вот именно, - проворчал Хайме сквозь зубы.
Друзья вскочили на коней и поехали мимо верфи.
Теперь каравелла не лежала рыбьим скелетом на подпорках. Словно живое существо, она тихо покачивалась у причала, натягивая свежие пеньковые канаты. На высоких крепостях - носовой и кормовой - копошились плотники. Стучали молотки, визжали пилы. Шумно распекал кого-то беспокойный дун Корунья.
От всего этого, от запаха смолы, реки и дерева - Хайме полегчало. Ладно, думал он. Вербовка только началась. Не может же быть, чтобы во всей Кастеллонии не нашлось сотни моряков, которые не побоятся безвестности океана по ту сторону мыса Санту-Тринидад.
- Я, конечно, не верю всяким бредням, - сказал дун Дьего. - Но мне доводилось разговаривать с ламаррскими мореходами. Страшнее всего, говорили они, океанские бури. Небо сплошь в тучах, долгие дни не видно ни солнца, ни звезд, корабль носит, простите, как щепку… Сколько кораблей погибло таким вот печальным образом… Ах, мой друг, я слишком к вам привязался, и если вы затеряетесь в губительных просторах…
- Не затеряюсь, дун Дьего, - невесело усмехнулся Хайме. - Благодарю вас за сочувствие, но затеряться будет просто невозможно. Разумеется, если бури не опрокинут корабль вверх тормашками.
- Святой Пакомио! Не надо так, дорогой друг… Но почему вы говорите, что затеряться невозможно?
- Да потому что в любом случае, даже если месяцами не будем видеть берега, мы отыщем дорогу домой.
Дун Дьего посмотрел на Хайме понимающим взглядом.
- Не хотите ли вы сказать, дун Хайме, что намереваетесь пользоваться этой загадочной штукой… забыл, как она называется, мудреное такое название…
- Угадали, дун Дьего! Маленькая рыбка, прыгающая на стержне, и укажет нам дорогу в океане.
- Дивны дела твои, господи, - вздохнул дун Дьего. - Много слышал об этой рыбке, но видеть не доводилось.
- Кто же вам ее покажет? Это тайна мореходов, дун Дьего. Но если вам интересно, могу показать.
- Вряд ли я пойму такое диво, но все равно я благодарен вам за приглашение, дорогой друг.
Молодые люди миновали пустырь, заваленный нечистотами, свернули в лабиринт квартала ремесленников, выехали на площадь святого Ницефоро. Слева и справа потянулись толстые стены особняков. Друзья въехали в ворота, копыта их лошадей звонко зацокали по каменным плитам двора. Бросив поводья подбежавшему слуге, молодые люди спешились и пошли к дому дуна Абрахама.
Перед подвалом стояла телега, рослый человек с желтыми волосами, не покрытыми шляпой, разгружал ее. Взвалил на спину пачку громыхающих листов белой жести, понес в подвал.
- Вот, кстати, - сказал Хайме. - Сейчас, дун Дьего, я угощу вас напитком, какого вы еще не пивали. Пожалуйте сюда.
Они спустились по крутым ступенькам в подвал, но тут им загородил дорогу желтоволосый человек.
- Нельзя, - сказал он с чудовищным акцентом. - Хозяин велел - чужой пускать нет. - И добавил что-то совсем уж непонятное.
- Э, Басилио, мы-то не чужие. Это мой друг, не пяль на него глаза. Друг! Понимаешь?
Басилио переступил с ноги на ногу, неуверенно кивнул.
- Принеси-ка нам, Басилио, по кружке эль куассо, - сказал Хайме.
Желтоволосый нехотя пошел в глубь подвала.
- Знакомое лицо, - сказал дун Дьего. - Где-то я его видел, только не припомню…
- Вы могли его видеть на празднике святого Пакомио. Помните, его собирались сварить в котле, - со смехом сказал Хайме.
- Ах, ну да! Его величество приказал помиловать этого еретика.
- Не знаю, еретик он или нет, но он умеет делать эль муассо, любимый королевский напиток. Насколько я понимаю, дун Дьего, он московит.
- Московит? Позвольте, дорогой друг, но Московия страшно далеко от Кастеллонии. Гиперборейская страна.
- Я расспрашивал Басилио, но он плохо понимает наш язык. Я понял только что он каким-то образом был захвачен турками, от них попал к маврам, которые приковали его к галере. Эту галеру, если помните, захватил в бою дун Байлароте до Нобиа.
- Вот как. И что же он делает в этом подвале?
- Не знаю, дун Дьего. Не все ли равно? Отец вечно хлопочет над усовершенствованием королевской кухни. Чувствуете, как здесь пахнет?
В подвале пахло жареным мясом и лавровым листом. Масляная лампа на стене скупо освещала два больших котла, в которых булькало и фыркало какое-то варево. Тускло поблескивали длинные ряды жестяных сосудов. И еще тут были громоздкий верстак, бочки, стопы жести, груды дров.
Подошел Басилио, молча протянул кружки с напитком.
- Да, - с чувством сказал дун Дьего, промокая платочком черные закрученные усики. - Превосходный напиток, дун Хайме. Я слышал о нем от моего дядюшки герцога Серредина-Буда.
- Только, друг мой, никому не говорите, что я угостил вас, - ведь напиток личный королевский. Впрочем, как хотите, мне-то все равно.
Хайме кивнул Басилио и ступил на ступеньку, но тот вдруг окликнул его.
- Я в море… Тебя просил… Забыть нет, - сказал московит и, по обыкновению, добавил непонятное.
- Помню, помню, Басилио, - сказал Хайме. - Возьму тебя в море. Только не знаю, почему ты… Мы поплывем далеко. От твоей родины далеко, понимаешь?
- Понимал, - не сразу ответил московит, тоскливо глядя светлыми глазами на дверной проем. - Здесь тоже далеко, Море - лучше… Много дорог…
Хайме повел своего друга, дуна Дьего, в дом. Из гостиной доносились звуки клавесина. Вот они умолкли, дверь приоткрылась, высунулся любопытный нос Росалии. Дун Дьего улыбнулся ей. Росалия прыснула, скрылась.
Друзья поднялись наверх, в комнату Хайме.
- Истинная обитель моряка, - сказал дун Дьего, сбрасывая мокрый от дождя плащ и разглядывая убранство комнаты. - Это и есть ваша таинственная рыбка?
- Нет, - со смехом отвечал Хайме. - Это; друг мой, астролябия. А компассо я храню здесь.
Отпер он заветный ящик и за дружеской беседой показал он дуну Дьего портуланы и компассо, и другие инструменты, по которым скоро, скоро, да, теперь совсем уж скоро он проложит путь далекий белокрылой каравелле на просторах океана.
10
- Заходите, дун Альвареш, прошу вас, - приветливо сказал герцог Серредина-Буда, поднимаясь навстречу министру финансов.
- Вы, как всегда, заняты работой, - сказал дун Альвареш, оглядывая стол первого министра, на котором лежали два-три пергамента.
- Дела, дорогой дун Альвареш, дела! На севере ламарский отряд, нарушив перемирие, вторгся в пределы Кастеллонии. Убиты три или четыре латника, порублена оливковая роща, сожжены десятка два или три крестьянских хижин. Потери в общем, невелики, но я испытываю сильнейшее опасение, что нам не избежать новой войны, если только ее не предупредит энциклика его святейшества папы.
- Печально, ваше сиятельство, - без особого интереса отозвался дун Альвареш. - Не представляю, где взять денег для войны.
- В том-то и дело! Затем я и пригласил вас, дун Альвареш. - Герцог взял со стола пилку, принялся подравнивать ногти. - Но вначале расскажите мне о вчерашнем петушином бое.
Министр финансов оживился. Тряся толстыми щеками, начал рассказывать, не упуская подробностей, раскатисто хохоча в наиболее интересных местах. Герцог посмеивался. Отставив руку, издали разглядывал ногти.
- Прекрасно, дун Альвареш, прекрасно, - сказал он. - И тот петух пал мертвым - да, это прекрасно. Однако, возвращаюсь к делу. Скажу без околичностей, сеньор: я встревожен экспедицией, снаряженной к Островам пряностей. У нас не хватает денег даже для небольшой войны с Ламаррой, не говоря уже о большой войне. Его величество сердится, что корона ему тесна, - а у нас не хватает золота даже для новой короны! - Герцог патетически возвысил голос. - И вот в такое трудное для державы время мы тратим столько двойных круидоров на весьма, я бы сказал, сомнительное предприятие.
- Половину расходов несут Падильо и Кучильо, - счел нужным напомнить дун Альвареш.
- Но остается вторая половина, - со значением сказал герцог.
Дун Альвареш смотрел на него сонным неподвижным взглядом.
- Нет никакой уверенности, что экспедиция не затеряется в безбрежном океане, - продолжал герцог. - Я говорил с дуном Байлароте. Он, конечно, превосходный моряк, но, между нами, не очень умен. Он тоже предпочел бы не забираться далеко в океан. Гиблое это дело, дун Альвареш.
Неподвижный взгляд министра финансов по-прежнему ничего не выражал, и герцог с некоторым раздражением произнес:
- Я вижу, вы не любите утруждать себя… Ну, хорошо. Скажите, дун Альвареш, хотели бы вы, чтобы ваши деньги, вложенные в экспедицию, выбросили в море?
- Нет, ваша светлость, - напряженным голосом ответил министр.
- Вот видите. Я внес пай несколько больших размеров и, разумеется, тоже не хочу, чтобы мои деньги пропали в угоду авантюрному плану.
- Но его величество сам заинтересован…
- Понимаю ваши сомнения, дун Альвареш. Его величество… н-не всегда прислушивается к советам. Тем многосложнее и значительнее наша задача. Нам, людям здравомыслящим и пекущимся о государственных интересах, нужно убедить его величество отменить экспедицию.
Дун Альвареш сосредоточенно накручивал перчатку на палец.
- Прежде всего, - продолжал герцог, - следует унять кое-каких крикунов, распространяющих беспокойство. Скажу вам по строгому секрету, дун Альвареш. Я располагаю сведениями о предосудительном поведении графа до Заборра. Боюсь, что карьера этого выскочки закончится печальным для него образом. И тогда, естественно, никто более не станет слушать его сына, этого юного наглеца, который кричит повсюду, что знает дорогу к Островам пряностей… Что с вами, сеньор? - спросил герцог, видя, что дун Альвареш взмок и вытирает скомканной перчаткой потное лицо.
- Ни-ничего, ваша светлость, - чуть слышно проблеял министр финансов.
В то самое время, когда в кабинете первого министра происходил этот разговор, ничего не подозревавший дун Абрахам, граф до Заборра, отдавал распоряжения кухонной челяди относительно королевского ужина. Он вдумчиво нюхал коровью тушу, пощипывая бородку.
Мясник деликатно кашлянул, сказал негромко:
- Третьего дня зарезал, ваше сиятельство. Уже нет той свежести…
- Помолчи, - сказал дун Абрахам. - Мясо проперчить и потушить целиком. Поднимешься ко мне за перцем, Лоэш.
Он покинул кухню, предоставив мяснику и поварам судачить о необычной щедрости, с которой в последнее время тратил перец прижимистый хранитель королевского стола.
Во дворе дуну Абрахаму повстречался алхимик Иеронимус и так далее - все равно никто бы не смог выговорить его фамилий, да и, по правде говоря, дун Абрахам сомневался в их истинности. Никак не отъестся немец, так и тянет его поближе к кухне. Недешево обходится казне ученый алхимик. Впрочем, может быть, он в конце концов сделает для его величества золото. Для чего-то ведь и наука нужна.
- Все никак не могу вспомнить, дун Херонимо, как называется ваша философия, - сказал дун Абрахам, обменявшись с немцем приветствиями. - Помните, вы говорили? Высшие истины заперты, как пиво в вашей кружке.