- К более интеллектуальной? Вот уж брехня! Люди перестали играть в теннис потому, что постоянно чувствуют себя усталыми. Ты глянь на себя. Краше в гроб кладут.
- Имею поводы, док, и ни к чему проезжаться на мой счет.
- Извини. Но в биологическом аппарате человека явно имеет место расстройка. Я мог бы доказать это с цифрами в руках, но любой врач, который хоть чего-то стоит, в моих доказательствах не нуждается и сам это видит. Если есть глаза и если они не отведены чудесами медицинской техники. Пока что я не могу уверенно сказать, чем это вызвано, но будь я проклят, я носом чую, что ваш товарец здесь очень даже при чем.
- Быть этого не может. Никаких полей не выпускали в атмосферу, пока самым придирчивым образом не проверили у биологов. Мы не дураки и не мошенники.
- Может быть, подольше следовало проверять. Речь ведь не о часах и не о неделях. Речь о кумулятивном эффекте многих лет прополаскивания живых тканей высокими частотами. Он наличествует?
- Уверен, что отсутствует.
- Уверен. Вера не знание. Никто никогда даже не пробовал с этим разобраться. Кстати, а каково воздействие солнечного света на обычное силикатное стекло? Обычно отвечают: "Нулевое". А ты видел стекло, которое долго валялось в пустыне?
- Имеете в виду иридизацию? Видел, конечно.
- То-то. За несколько месяцев в пустыне Мохаве любая бутылка начинает играть всеми цветами радуги. А ты когда-нибудь обращал внимание на оконные стекла в старинных домах Маячной горки?
- В жизни не бывал на Маячной горке. Где это?
- В Бостоне, если хочешь знать. И выглядят они в точности как та бутылка, только на это ушло лет сто, если не больше. А теперь скажите мне, физики-шизики, вы способны количественно уловить изменения в структуре стекол с Маячной горки по годам?
- М-м-м, вероятно, нет.
- Однако они имеют место. А кто-нибудь когда-нибудь пытался оценить, что за изменения произошли в тканях организма за тридцать лет прямого воздействия ультракоротковолнового облучения?
- Нет, но…
- Без твоих "но" обойдется. Кое-какие изменения я вижу. Об их причине могу только догадываться. Возможно, притом ошибаюсь. Но чувствую себя куда бодрее с тех пор, как всякий раз, выходя наружу, обязательно надеваю пальтецо со свинцовой подкладкой.
Стивенс сдался.
- Док, может, вы и правы. Не хочу свариться с вами. Но как насчет Уолдо? Не захватите меня с собой, когда отправитесь к нему? Не поможете ли договориться с ним?
- Дело терпит или нет?
- Не терпит.
- Тогда двинем хоть сию минуту.
- Подходит.
- Звякни к себе в контору.
- То есть вы кроме шуток насчет "сию минуту"? Очень кстати. Что касаемо конторы, так я в отпуску. Однако проблема вот где у меня сидит. Давно пора с ней разобраться.
- Кончили трепаться. Поехали.
Они выбрались наверх, на стоянку к своим машинам. Граймс направился было к своему ландо - старомодному, громоздкому, семейному "боингу". Стивенс остановил его.
- Вы никак собрались раскочегарить этот свой драндулет? Да мы же на нем, дай бог, только к вечеру доберемся!
- Чем плохая машина? Ходит отлично, заатмосферный движок имеется. Запросто долетит до Луны и обратно.
- Долететь долетит, но ведь еле ползет. Пошли на мое "помело".
Граймс окинул критическим взглядом веретенообразную тачанку своего приятеля. Кузов был настолько невидим, насколько с этим смогла справиться индустрия пластмасс. Поверхностный слой толщиной в две молекулы явно имел тот же коэффициент преломления, что и воздух. Так что если содержать в чистоте, то и не разглядишь. Однако тут да там пыль поприставала, опять же и отпотевание - вот и просматривается эдакий мыльнопузырный призрак чего-то самолетоподобного.
Но зато сквозь стенки ясно видны металлические части аппарата: балка, а точнее сказать, осевой сердечник, и расширяющийся сноп антенн для приемников де-Кальба при ее оконечности. На вид ни дать ни взять гигантская ведьминская метла, прозвище свое вполне оправдывает. А поскольку сиденья из прозрачной пластмассы смонтированы одно за другим поверх балки так, что металлический стержень проходит между ног у пассажиров и водителя, прозвище звучит вдвойне уместно.
- Сынок, - заметил Граймс. - Я не щеголь и за элегантным видом не гонюсь. И тем не менее сохранил какие-то остатки самоуважения и два-три перышка личного достоинства. И категорически отказываюсь болтаться с этой штукой промеж шенкелей, тем более высоко в воздухе.
- Мука с вами, до чего же вы персона старого закала.
- Возможно. И тем не менее намерен придерживаться причуд, с которыми сумел дожить до своих лет. Так что ни в коем разе.
- Слушайте! Перед взлетом я включу поляризацию кузова. Может, на этом помиримся?
- До непрозрачности?
- До полной.
Граймс с сожалением окинул взглядом свой рыдван и ощупью протиснулся в едва видимый люк "помела". Стивенс помог ему. Устроились, оседлали насест.
- Молодчина док! - приговаривал Стивенс. - Я вас туда в три притопа доставлю. Из вашего корыта больше восьмисот в час не выжмешь, а до "Инвакола" по вертикали тысяч сорок, уж не меньше.
- А мне не спешно, - проворчал в ответ Граймс. - И вот что: при Уолдо не смей называть его дом "инвалидной коляской".
- Есть не называть, - пообещал Стивенс, шаря в пустом на вид воздухе.
Внезапно корпус машины стал матово-черным, скрыв пассажиров от глаз. И так же внезапно засиял ослепительным зеркальным блеском. Машина вздрогнула, взмыла и разом исчезла с глаз долой.
* * *
Если верить глазам, Уолдо Ф. Джонс витал в воздухе посредине сферического помещения. А глаза не обманывали, поскольку он действительно там витал. Его дом находился на околоземной орбите с периодом обращения, в точности равным двадцати четырем часам. Притом сам дом вокруг своей оси не вращался; вот уж в чем не нуждался Уолдо, так это в псевдогравитации, организуемой с помощью центробежной силы. Именно потому он и покинул планету, чтобы избавиться от ее поля тяготения; и за семнадцать лет, которые прошли с тех пор, как его дом был построен и выведен на орбиту, Уолдо ни разу не спустился на земную поверхность; при любых обстоятельствах даже мысль об этом ему в голову не приходила.
Здесь, в космосе, на орбите, в принадлежащей лично ему ракушке с кондиционированным воздухом, он был почти избавлен от невыносимого пожизненного рабства, навязанного мышечным бессилием. Те малые силы, которыми он располагал, здесь не было нужды целиком тратить на борьбу с изнурительным мощным земным притяжением, ими можно было распорядиться куда более осмысленным образом.
Еще в раннем детстве Уолдо проявил острый интерес к полетам в космосе, но не потому, что стремился исследовать неведомые дали, а потому, что его детский преждевременно развитый ум подметил, какие гигантские возможности сулит ему невесомость. И уже подростком он здорово помог первым космонавтам-испытателям, соорудив для них систему управления, которая требовала от пилота минимальных усилий в момент разгона и торможения, то есть при двойных и тройных перегрузках.
Изобрести что-то в этом духе никаких хлопот не представляло; он просто приспособил к делу манипуляторы, с помощью которых сражался с обычной силой тяжести, им воспринимаемой как постоянная перегрузка. И первый же удачно сконструированный и безопасный в полете космический корабль был снабжен аппаратурой, которая в свое время помогла Уолдо перебраться с больничной койки в инвалидную коляску.
Компенсаторы ускорения, нынешнее стандартное оборудование, применяемое на судах, следующих на Луну и обратно, ведут свое происхождение от полной до краев ванны, в которой Уолдо обычно ел и спал до того момента, как покинул родительский дом, чтобы перебраться в свой теперешний, кое в чем уникальный. Большая часть самых важных изобретений Уолдо первоначально предназначалась для облегчения его собственной участи и лишь впоследствии была приспособлена для общего пользования. Даже общепринятые аппаратики, гротескно человекоподобные и всем известные под названием "уолдиков", а точнее говоря, "Синхронные пантографы-удвоители Уолдо Ф. Джонса, патент #296001437, новые серии и прочие, прежде чем он переконструировал их для массового производства, имели предшественников - несколько поколений механизмов, которыми Уолдо пользовался в собственной мастерской. Первый из уолдиков, донельзя примитивный по сравнению с нынешними, неизбежно встречающимися в любой мастерской, на любой фабрике, на любом заводе или складе, был когда-то сконструирован для того, чтобы его создатель мог работать по металлу на токарном станке.
Когда-то Уолдо возмущался по поводу клички, которой наградили его детища, - он был задет таким бесцеремонным панибратством, - но, поостыв, по-деловому оценил преимущество, проистекающее из отождествления его имени с таким общеупотребительным и незаменимым механизмом.
Когда журналисты взялись называть его дом в космосе "Инваколом", казалось бы, следовало ожидать, что Уолдо отнесется к этому как к дальнейшему росту своей популярности. Однако этого не случилось. Уолдо настолько возмутился, что даже предпринял попытку наложить запрет на это словцо. Почему? А потому что, хотите верьте, хотите - нет, Уолдо никогда не считал себя инвалидом.
Он рассматривал себя не как калеку, сбоку припеку человеческого общества, а как сверхчеловека, высшую стадию развития вида, существо, которое не нуждается в грубой силе безволосых обезьян. С его точки зрения последовательность ступеней развития выглядела следующим образом: от волосатых обезьян через безволосых к Уолдо. Какой-нибудь ленивый шимпанзе без видимого напряжения мышц способен тащить одной рукой полторы тысячи фунтов. В этом Уолдо убедился, заполучив экземпляр и долготерпеливо доводя животное до исступления, чтобы заставить его показать свою силу. Физически развитый человек может сжать в руке силомер с усилием, равным ста пятидесяти фунтам. А вот сам Уолдо, исходя потом от напряжения, в жизни не смог бы показать на таком силомере больше пятнадцати фунтов.
Соответствовал истине этот непритязательный вывод или нет, но Уолдо уверовал в него и принял за основу. Обычные люди - это отребье с гипертрофированными мускулами, безволосые шимпанзе. А он, Уолдо, десятикратно превосходит их.
И должен во многом шагнуть вперед.
Хоть Уолдо и не ходил по Земле, а дела его делались там. Помимо управления своими многочисленными предприятиями, он постоянно консультировал множество фирм по теории и практике механизмов и машин. Под рукою в помещении находилось все, что нужно для работы. Прямо перед ним располагался цветной стереотелевизор. Там мерцали наготове две системы координат: ортогональная и полярная. Выше и правее висел телевизор поменьше. Оба приемника были оснащены полной записью посредством параллельных устройств, удобства ради убранных в соседний отсек.
С экрана меньшего телевизора за Уолдо наблюдали два мужских лица. На большем экране была видна внутренняя часть обширного цеха, скорее похожего на ангар. Непосредственно перед окуляром располагался шлифовальный станок, на котором шла обработка какой-то крупной отливки. Рядом со станком стоял рабочий, на лице у него была написана с трудом сдерживаемая злоба.
- Лучший ваш кадр, - объявил Уолдо тем двоим с малого телевизора. - При том, что наверняка руки у него - крюки и он понятия не имеет, что такое точная работа, все же он гений по сравнению с теми кретинами, которых вы именуете станочниками.
Рабочий зыркнул по сторонам, будто пытаясь понять, откуда доносится голос. Было очевидно, что он слышит Уолдо, но видеть не может: ему телевизора не поставили.
- Не на мой ли счет остришь? - резко сказал рабочий.
- Мой дорогой, вы меня не так поняли, - умильно пропел Уолдо. - Я говорил исключительно в похвалу вам. И весьма надеюсь, что мне удастся обучить вас элементарным приемам точной работы. А потом уж не обманите наших ожиданий, научите работать придурков, что возле вас вертятся. Будьте добры, перчатки.
Перед рабочим на обычной подвеске болталась пара пятипалых перчаток длиной до локтя - очередной уолдик. Точно такая же пара находилась перед самим Уолдо, соединенная в параллель с наземной. Манипуляторы-исполнители, действиями которых Уолдо собирался управлять с помощью своих сервомеханизмов, были с монтированы на рабочем месте шлифовщика перед станком.
Указание Уолдо было адресовано рабочему. Тот взглянул на висящие перед ним перчатки, но даже пальцем не шевельнул.
- Кто не показывается, тот пусть мне не приказывает, - решительно сказал рабочий, поглядывая куда-то в сторону.
- Дженкинс, послушайте, - начал один из двойки с малого экрана.
Уолдо вздохнул.
- Господа, у меня нет ни времени, ни желания наводить дисциплину у вас в цеху. Соизвольте развернуть свой телевизор так, чтобы наш чересчур раздражительный друг имел возможность видеть меня.
Произошла перестановка; в глубине кадра как на малом телевизоре Уолдо, так и на большом появилось лицо рабочего.
- Ну вот. Теперь лучше? - кротко спросил Уолдо.
Рабочий что-то буркнул.
- Послушайте… Простите, а как вас зовут?
- Александр Дженкинс.
- Отлично, дружище Алек. Руки в перчатки.
Дженкинс сунул руки в уолдики и застыл в ожидании. Уолдо надел приготовленные перчатки; и все три пары манипуляторов, заодно с исполнительной, установленной на станке, ожили. Дженкинс закусил губу так, словно почел крайне неприятным, когда надетые перчатки взялись распоряжаться его пальцами.
Уолдо плавно сгибал и разгибал их; две пары уолдиков на экране в тот же миг точно повторяли эти движения.
- Алек, дорогой, вы реагируйте на прикосновение, - подавал советы Уолдо. - Мягче, мягче. Заставьте свои мускулы работать на благо себе.
Закончив разминку, Уолдо перешел к более сложным движениям. Уолдики на станке отозвались, переключили подачу, легко и аккуратно продолжили цикл обработки отливки. Вот одна механическая рука опустилась вниз, отрегулировала высоту стола, а в это время другая увеличила подачу эмульсии в зону шлифовки.
- Ритмичней, Алек, ритмичней. Не дергайтесь, не делайте лишних движений. Старайтесь поспевать за мной.
Отливка с обманчивой быстротой приобрела форму, стало ясно, что на станке обрабатывается корпус обычного трехкулачкового зажимного патрона для токарного станка. Вот зажимы разжались, готовый корпус упал на ленту транспортера, место на станке заняла следующая заготовка. Уолдо неторопливо и умело повторил цикл, его пальцы в уолдиках работали с усилиями, которые следовало бы измерять долями унций, но две пары уолдиков в десятках тысяч миль внизу, на Земле, в точности следуя его движениям, развивали силу, необходимую для тяжелой ручной работы.
Еще один корпус патрона упал на транспортер. И Дженкинс, хотя никто не понукал его работать собственноручно, явно устал от усилий предугадать и повторить движения рук Уолдо. Со лба у него лил пот, на носу и на подбородке повисли капли. Улучив момент перезагрузки станка, он резким движением вырвал руки из уолдиков-задатчиков.
- Хватит, - объявил он.
- Алек, давайте-ка еще одну. Вы делаете успехи.
- Нет.
Рабочий отвернулся, как бы собираясь уйти. Уолдо сделал резкое движение - такое резкое, что пришлось напрячь все силы даже в его невесомом окружении. Одна из стальных рук уолдика-исполнителя взметнулась и схватила Дженкинса за запястье.
- Алек, не спешите.
- Да пошел ты!
- Спокойней, Алек, спокойней. Вы будете делать, что говорят, или нет?
Стальные пальцы с силой сжались, заходили. Уолдо приложился на все свои расчетные две унции.
Дженкинс зарычал. Единственный оставшийся зритель - другой ушел вскоре после начала урока - воскликнул:
- Мистер Джонс! Минутку.
- Либо заставьте его слушаться, либо увольте ко всем чертям. Вы же знаете, что у меня в контракте стоит.
И тут вдруг изображение и звук прервались. Через несколько секунд восстановились. Дженкинс смотрел волком, но больше не упрямился. Уолдо продолжил, будто ничего такого не случилось:
- Алек, дорогой, ну-ка еще разок.
Проведя еще один цикл, Уолдо распорядился:
- Теперь двадцать самостоятельных повторений с сигнальными лампами на локте и запястье. Со включенным хроноанализатором. Ваш график и заданный должны совпасть. Надеюсь, так и будет, Алек.
На том закончив беседы с рабочим, он выключил большой экран, обратился к наблюдателю на малом:
- Макнай, продолжим завтра в это же время. Дело движется. Сроки выдержим и превратим этот ваш дурдом в современное предприятие.
И выключил малый экран, даже не попрощавшись.
Уолдо несколько поспешил с окончанием занятия, потому что краем глаза углядел предупредительное помаргивание на панели своего домашнего информатора. К дому приближалось какое-то судно. Дело привычное: туристы вечно суются, и автоохраннику приходится гнать их в шею. Но это судно дало условный сигнал и поэтому было пропущено к причалу. "Помело", однако номерной знак Уолдо разглядел не вдруг. Оказалось, флоридский. Кто из хороших знакомых раскатывает с флоридским номером?
Мгновенно перебрав в уме список, поскольку он был короче некуда, Уолдо убедился: нет у него знакомых, знающих условный сигнал и вдобавок способных щеголять флоридским номером. Мгновенно заговорила пугливость, с которой Уолдо относился к внешнему миру; и он включил схему, посредством которой с помощью своих уолдиков мог управлять несомненно противозаконными, но куда как смертоносными защитными устройствами, установленными в доме. Тем более что судно подваливало с непрозрачным кузовом. Ох, не к добру это.
Из "помела" выбрался кто-то, на вид довольно молодой. Уолдо присмотрелся. Кто-то незнакомый - вряд ли это лицо можно было принять за более или менее известное. Нажим в одну унцию, и это лицо перестанет быть лицом, но Уолдо четко держал свое серое вещество под контролем; рукам воли не дал. Незнакомец повернулся, как бы собираясь помочь вылезти другому прибывшему. Да вот и другой. Но это же дядя Гэс! Вот старый дурак! Надо же, сообразил: приволок с собой совершенно чужого человека! И ведь знает же! Знает, как Уолдо относится к чужим.
Тем не менее команда на открытие замка была подана и прибывшие впущены.
Гэс Граймс протиснулся в люк, подтягиваясь от одного поручня до другого и натужно пыхтя, как обычно, когда попадал в невесомость. И, как всегда, сам себе объяснил: это не от чрезмерного усилия, это диафрагма жестковата стала. Следом скользнул в люк Стивенс с безобидно спесивым видом землеройки, отлично управляющейся в космосе. Едва оказавшись в приемной, Граймс замер на месте, рыкнул и обратился к поджидавшему гостей манекену в полный рост:
- Уолдо, привет.
Кукла слегка повернула голову и повела глазами.
- Рад видеть, дядя Гэс. Хоть бы позвонили, прежде чем выбираться. Я бы вам на обед что-нибудь вкусненькое припас.
- Не стоит хлопот. Вряд ли мы проторчим тут так долго. Уолдо, это мой друг Джимми Стивенс.