И так - строфа за строфой - живописует он бедный покинутый дом, радости детства, черные лица, дорогие для него, которые он больше никогда не увидит. И само его лицо, отрешенное и печальное, как будто чернеет. Чарующая магия музыки совершенно преобразует и сидящего напротив надменного верзилу, все высокомерие сходит с него, он становится прекрасен и человечен, как сама песня. Все вокруг тоже меняется, комната исчезает, кресла превращаются в скамью из толстых досок, ковер на полу - в траву, камин уплывает вдаль, оборачиваясь бревенчатой хижиной под раскидистыми деревьями, все это обволакивают нежным светом летние сумерки. Песня стихает, растворяется, рассеивается в воздухе, и вместе с ней рассеивается и тает в воздухе видение, комната обретает былой вид, в камине вспыхивает огонь.
- А, я вижу слезы в твоих глазах! - удовлетворенно восклицает Марк Твен. - Не так уж ты бесчувствен, небожитель!
- Ты же знаешь, я не могу без слез слушать эту песню, - говорит Тесла.
- Твои слезы мне дороже аплодисментов. Когда ты плачешь, я вижу перед собой человека. Впрочем, что я говорю! Этой песней я бы выжал слезы даже из глаз деревянного идола.
- Да, вы люди, и особенно ты, мой друг, бываете поразительно проникновенны при всей ограниченности вашего знания и низменности помыслов.
- Ты не очень высокого мнения о роде человеческом. Жаль, что ты принадлежишь к нему помимо своей воли.
- Но, друг мой, ведь я ни разу не обмолвился, что принадлежу к нему, не правда ли? При этом я полагаю, что род человеческий по-своему хорош, если все принять во внимание. Уверяю тебя, что я отношусь к человечеству даже лучше тебя. Ты вспомни, что тут недавно вещал твой двойник, а ведь он - это ты, твоя вторая суть. Я же отношусь без всякого предубеждения как к роду человеческому, так и к насекомым другого рода, я не питаю к ним ни зла, ни отвращения. Мне давно знаком род человеческий, и - поверь, я говорю от чистого сердца - он чаще вызывал у меня жалость, чем стыд за него. Более того, мой интерес к человечеству подогревается тем, что в других мирах нет ничего подобного, человечество - нечто единственное в своем роде. Оно во многом чрезвычайно забавно.
- Да, "забавно", как стая мартышек, - с легкой иронией говорит Марк Твен.
- Да, люди забавны, как мартышки, - подтверждает Тесла совершенно серьезно. - Пожалуй, еще забавнее, ведь моральное и умственное кривлянье людей разнообразнее, чем у мартышек, и оттого забавнее.
На "мартышек" Марк Твен непритворно обижается, хотя сам же первый упомянул о них. Тесла смотрит на него с виноватым видом.
- Давай пошалим, - предлагает он, - как напишет в своем весьма недурном романе одна шведская писательница, она вот-вот должна родиться.
- Что?! Писательницы будут и в Швеции! - Марк Твен в ужасе хватается за голову. - Чувствую, в будущем на Земле не останется ни одного места, где можно было бы спокойно отдохнуть и развлечься, не рискуя столкнуться с писательницами.
- Ужасны не писательницы, ужасны их произведения, - замечает Тесла.
- Позволь мне об этом судить, у меня тут гораздо больший опыт. Роман можно, не читая, выкинуть в мусорный бак, а от писательниц никуда не скроешься, разве что сам спрячешься в том же мусорном баке.
- Насколько я понимаю, в будущее ты не хочешь. Что ж, пошалим со временем по-другому. Остановим его? Но это делалось раньше и не раз, ты об этом читал, тебе будет не очень интересно. Предлагаю повернуть время вспять - это сравнительно ново. К тому же так мы утрем нос некоторым умникам, которые твердят и будут твердить о стреле времени.
Марк Твен декламирует:
Назад, назад стреми, о Время, свой полет,
Пусть детство хоть на день судьба вернет.
- Ты единственный из людей, кто меня понимает! - восклицает Тесла. - Итак, поворачиваем время назад, заставим стрелки часов двигаться в обратном направлении!
- А они повернутся?
- Разумеется. Это привлечет к себе всеобщее внимание, можешь не сомневаться. Но самый потрясающий эффект произведет солнце.
- Каким образом?
- Часов через шесть солнце взойдет на западе, и это прикует к себе внимание всего мира.
- Представляю, как это будет здорово!
- О, положись на меня! Я лучший в истории придумщик шалостей. Да, человечество не припомнит другого такого случая. По-моему, это будет рекорд.
- Пожалуй, ты прав.
- А знаешь, еще лучше, если солнце взойдет не на западе, а на юго-западе. Это, пожалуй, будет эффектнее и в диковинку людям: никто еще не устраивал ничего подобного.
- Мастер, это будет великолепно! Это будет величайшее чудо, чудо из чудес. О нем будут говорить и писать, покуда существует род человеческий. И спорить будет не о чем: все живущие на земле увидят чудо воочию, и некому будет его опровергать.
- Истинно так. Оно станет единственным достоверным событием в человеческой истории. Все другие события, большие и малые, зависели от свидетельства меньшинства, порою очень незначительного, но на этот раз все будет иначе вот так-то. Чудо на сей раз будет запатентовано, и пусть не ждут повторения на бис. Сиб ан яинеротвоп тудж ен!
- Вот именно! - восклицает Марк Твен. - Постой, постой, ты что сказал?
- То же самое, но наоборот. Я тебе подал знак, что время пошло вспять. Посмотри на стрелки.
В этот момент минутная стрелка на напольных часах прыгает назад.
- Сукоф йищюасяртоп!
- Не напрягайся, и сознание все само выправит.
- Черт, язык сломать можно!
- Ну вот, уже все и выправилось! У тебя очень быстрое сознание, легко адаптируется к новым ситуациям.
- Сознание - да, но не желудок. Я чувствую, как виски начало обратный путь вверх по пищеводу. Если ты немедленно что-нибудь не придумаешь, боюсь, я испачкаю твой великолепный ковер.
- Ничего страшного! Когда мы вновь переключим направление времени, виски с ковра вернется обратно в твой желудок.
- Оно пошло быстрее! - хрипит Марк Твен. - А тебе бы все шутки шутить.
- Я знаю только одно надежное средство против этого, - говорит Тесла, - надо как можно быстрее влить в себя новую порцию виски, естественно, больше предыдущей, ведь закон всемирного тяготения мы не отменяли из уважения к старику Исааку.
Он наливает виски в стакан на четыре пальца и протягивает Марку Твену, тот одним залпом опрокидывает его в себя.
- Уф, - блаженно отдувается он, - упало.
- Тебе лучше?
- Мне намного лучше!
- Тогда предлагаю отправиться куда-нибудь, что бы позабавиться и понаблюдать аффект обратного хода времени.
- Всю жизнь мечтал побывать в Китае.
- Отличная мысль! Там сейчас полдень.
- Наши белые физиономии нам не помешают?
- Ты ничего не понял, в путешествие отправится наш свободный дух, мы будем невидимы. Впрочем, если хочешь…
- Нет, нет, так даже интереснее.
- Если хочешь, я могу перенести твой дух в тело какой-нибудь молоденькой китаянки или даже кошки, - продолжает настаивать Тесла, - это будет интересный опыт. Для тебя.
- Если китаянка будет проституткой в шанхайском борделе, то пожалуй, а в образе кошки я не протяну и пяти минут, меня зажарят вместе со змеей и подадут на стол в виде фирменного китайского блюда "Битва дракона с тигром". Нужен мне такой опыт! Терпеть не могу змей!
Так разговаривая, они переносятся в Китай. Солнце уже готовится повернуть по новому пути на северо-восток, и миллионы потрясенных китайцев глазеют на него с глупым видом, а миллионы других лежат на земле, измученные царящей вокруг неразберихой и страхом, погруженные в блаженное забытье. Наскучив Китаем и китайцами, друзья слоняются вслед за солнцем по всему миру, останавливаясь во всех больших городах, попадающихся им на пути, наблюдают и восхищаются последствиями обратного хода времени. Повсюду оторопелые люди повторяют задом наперед старые разговоры, не понимая друг друга, и какой у них при этом усталый и несчастный вид! Собираются толпы людей, с ужасом глядя на башенные часы; в каждом городе происходят заново похороны ранее погребенных; похоронные катафалки и процессии с мрачным видом идут обратно. Там, где происходили войны, повторяются вчерашние битвы с конца до начала; ранее убитых убивают вновь, раненые получают те же самые ранения и ропщут. В океанах корабли с наполненными ветром парусами заново относит на места, пройденные накануне; одни матросы в страхе обращаются к богу, другие в безмолвной муке смотрят на обезумевшее солнце, третьи ругаются и богохульствуют на чем свет стоит. Друзья несколько задерживаются на поле битвы в Руане и наблюдают, как Генрих I собирает воедино свой разбитый череп и другие части тела.
- Если тебя интересуют эти персонажи, - говорит Тесла, - я соберу их для тебя всех, со всего света, из всех времен. Напоследок.
Марк Твен не успевает глазом моргнуть, как землю окутывает зловещая тьма. Все видимое постепенно растворяется в ней, утрачивая очертания, а потом и вовсе исчезает. Воцаряется кромешная непроглядная тьма, а с ней - тишина, такая безмолвная, что кажется, весь мир затаил дыхание. Минуты тянутся и тянутся, глубокое безмолвие становится угрожающим, вдруг друзей накрывает холодная воздушная волна - сырая, пронизывающая, пахнущая могилой, вызывающая дрожь. Через некоторое время доносится легкий щелкающий звук, он слышится все явственней, все громче и громче, он растет, множится, и вот уже повсюду раздаются сухие, резкие, щелкающие звуки. В призрачном свете блеклых предутренних сумерек проступают смутные паукообразные контуры тысяч скелетов, идущих колонной! У Марка Твена волосы встают дыбом.
Чуть светлеет, как перед рассветом, и процессия становится отчетливо видной. Она, скорбно гремя костями, течет мимо стоящих на небольшом взгорке друзей, мало-помалу расплывается, тает вдалеке и наконец пропадает из виду. Некоторые из скелетов волокут за собой на веревке истлевшие остатки гробов.
- Это зачем? - спрашивает Марк Твен, немного пришедший в себя.
- Люди! - пожимает плечами Тесла. - Они и в вечности озабочены тем, как бы чего не случилось с их ничтожной собственностью.
Некоторые из проходящих мужчин и женщин, юношей и девушек уныло протягивают Марку Твену свои убогие костяшки для рукопожатия. Это его знакомые, на чьих похоронах он присутствовал всего три-четыре года тому назад.
- А это что за великосветское семейство? - спрашивает Марк Твен. - Они все время говорят о погоде, как будто ничто другое их не занимает.
- Ной с сыновьями и невестками, - коротко отвечает Тесла. - А вот Адам с Евой, рекомендую. Их предшественников я выделил в отдельную колонну, ведь их в мириады раз больше, чем потомков. Давид, Голиаф, Клеопатра, Карл Великий, рыцарь Дагобер, - продолжает представление Тесла, - черт, надо было повесить им таблички на шеи с указанием их имени и лет земной жизни.
- А это кто? - спрашивает Марк Твен, указывая на маленький и приземистый скелет, едущий верхом на длинношеем и длиннохвостом чудище, возвышающемся над толпой на десять метров.
- Недостающее звено, так его называют и всегда будут называть, потому что никогда не найдут. Чудище поинтереснее будет, вымерло восемь миллионов лет тому назад.
Марк Твен уже пресыщен впечатлениями.
- Ты сказал: напоследок, - говорит он, поворачиваясь спиной к процессии.
Тесла взмахивает рукой, и они остаются одни в пустом и беззвучном мире. Потом, подумав, переносит их в комнату, в кресла, между которыми стоит низкий столик с почти пустой бутылкой старого шотландского виски. Тесла разливает остатки божественной влаги по стаканам.
- Да, напоследок, - говорит он наконец.
- Ты уходишь и больше уже не вернешься?
- Нет, - мягко отвечает Тесла, - это ты уходишь. Сейчас ты поедешь к себе домой, в Грамерси-парк, потом в Европу, потом… получится так, что мы никогда больше не увидим друг друга. Мы с тобой долго дружили, и это было славное время для нас обоих.
- В этой жизни, Никола. А в другой? Мы ведь встретимся в другой, верно?
- Ах, - вздыхает Тесла, - вот мы и достигли точки, когда слова бесполезны; слово не способно правильно передать даже человеческую мысль; а для мыслей той сферы, что находится, так сказать, за пределами человеческой Солнечной системы, оно и вовсе пустой звук. Я буду говорить на своем родном языке, в нем слов не существует. На долю мгновения мой дух обратится к твоему, и сообщит ему кое-что, не много, ибо многого ты и не сможешь постичь при твоей ограниченной человеческой способности мышления.
Проходит мгновение. Марк Твен удивленно поднимает брови, вливается взглядом в лицо Теслы.
- Это как сон, - говорит он наконец, - мне кажется, что я лишен плоти, крови, костей, что я - всего лишь мысль, скитающаяся, бесплодная, бесприютная мысль, заблудившаяся в мертвом пространстве и вечности. Нет ни бога, ни Вселенной, ни человеческого рода, ни жизни, ни рая, ни ада. Все это - чистое безумие, ребяческий каприз воображения, не сознающего, что оно безумно, словом, сон.
- Все признаки сна налицо, - говорит Тесла, - мог бы догадаться и раньше. Сейчас ты проснешься, и я исчезну, растаю, превращусь в ничто. Ты останешься один в бесконечном пространстве и будешь вечно бродить в одиночестве по безбрежным просторам, без друга, без близкой души, ибо ты - мысль. Единственная реальность - мысль, неразрушимая, неугасимая. А я, твой покорный слуга, лишь открыл тебе тайну бытия и дал волю. Да приснятся тебе другие сны, лучше прежних…
* * *
"Он исчез, навсегда смутив мой покой; я понял, что все сказанное им - правда", - прочитал Саров последнюю строчку повести. Слева, на полях, виднелся след ногтя.
"Марк Твен прав, - подумал Саров, - все - сон. Что-то мне слишком часто стали сниться сны в последнее время, - он ущипнул себя за руку, скривился от боли, - не сон, однако". Он посмотрел на часы - час ночи, вот ведь зачитался! А о чем читал, хоть убей, не помнит. Он принялся перелистывать вторую половину повести. Маги, безумные старухи, бесноватые патеры, любовные шашни, стычки печатников с двойниками, тюремные подземелья и костры инквизиции - все эти извивы и навороты сюжета он видел как будто впервые, натренированное сознание отсекло их, как ненужные детали, арабески для привлечения читающей публики, остались лишь фрагменты, сложившиеся в воображаемый диалог Теслы и Марка Твена.
"Или - не воображаемый, или - не диалог, - подумал Саров и тут же мысленно поднял себя на смех: - Да ты не тронулся ли умом, парень, это тебе даже не Тунгусская катастрофа, это мистика чистейшей воды, тебе в мистику по штату верить не положено, ты ж у нас физик, ученый и вообще уравновешенный тип, ты все лженаучные теории раскалываешь на раз-два-три! Но о чем-то подобном они, судя по всему, говорили много: о времени, пространстве, о других мирах и возможности другой жизни, это естественно, как и то, каким образом это все преломилось творческим воображением Марка Твена Нам-то что это дает? Непонятно. Столько всего наворочено! Поищем-ка еще пометки".
Нашлась одна, во второй части. Вернее, было две короткие черточки на одной странице, где речь шла о гаданиях, предсказаниях и зашифрованных посланиях, Саров сложил отмеченные фразы. Получилось:
"Не подлежит сомнению, что правильное толкование так же важно, как и точность формулировки самого послания, - заметил Сорок Четвертый. - Не поймешь начало или конец послания, обязательно исказишь их при толковании, и тогда суть послания не дойдет по адресу, утратится, и будет причинен большой вред".
"Не подлежит сомнению, - подумал Саров, - что пора с этим завязывать. Скоро в любой фразе мне начнет мерещиться скрытое послание. Перечитаю через несколько дней на свежую голову, там и посмотрим, тогда и подумаем".
Он отложил рукопись и блаженно потянулся.
Глава 13
Сонная круговерть
Саров упал на кровать. Она ласково приняла его в свои объятия. "Ого, - отметил он, - водяной матрац! Как нас, однако, встречают! - он блаженно потянулся. - На таком только спать и спать. Д-да, только спать. Как, интересно, на нем любовью заниматься? И как у хозяйки с этим делом? - скакнула мысль в сторону. - Все! Шалишь! - остановил ее Саров. - Сейчас не об этом. Сейчас - спать. Спать. Спа-а-а", - он сладко зевнул и провалился в сон.
И тут навалилось. Замелькало и закрутилось. Картинки, одна за другой. Сначала пейзажи, однообразные и тоскливые, как виды вдоль сегодняшней дороги, наверно, это они и были. Потом обрушился кленовый листопад, нет, не кленовый, пожелтевшие листы были уж больно правильной формы, прямо как листы бумаги, ах да, конечно, именно листы бумаги и кружились перед глазами, пестря напечатанными и написанными строками. Потом пришел черед людей. Людей незнакомых и почти исключительно мужчин, целая вереница мужчин, как в час ланча на Уолл-стрит. Мужчин спешащих, мечущихся из стороны в сторону, сталкивающихся, говорящих что-то резкое друг другу и тут же расходящихся, чтобы немедленно сцепиться с другими. Мужчин было много, десятки, если не сотни, но они не сливались в безликую толпу, каждый имел какую-то примету, и с каждым оборотом хоровода узнавался все четче. Лишь два персонажа сна не суетились. Один, длинный и худой, лежал на кровати, лежал как оловянный солдатик, при полном параде и неподвижно. Другой, крупный и одутловатый, с асимметричным, перекошенным вправо, как после инсульта, лицом, сидел за столом, сидел неподвижно, как памятник, и только колебание зрачков покрасневших глаз выдавало в нем живого человеке. К нему, как к тихой пристани, и устремилась уставшая от мельтешения образов мысль Сарова, вздрогнула на пороге кабинета от выбитого на табличке имени хозяина и, трепеща, вползла внутрь.