Генерал молча кивнул и сплюнул на паркет.
– Ты тоже послал своей привет?
– Нет, получил от нее, – сказал Грубин. – Примерно так: "Мой возлюбленный. Если ты еще будешь в своей командировке торчать, не выдержу и отдамся".
– А моя еще намылилась квартиру разменивать, – сказал генерал. – Вчера я ее любовную мысль перехватил.
– Минца вызывать будем? – спросил Грубин.
– А может, сам подтвердишь мои худшие подозрения?
– Могу подтвердить, – сказал Грубин. – Значит, так, эти споры развиваются. К нам они попадают молоденькими, а через пять-семь лет достигают половой зрелости, понимаешь?
– К сожалению, да.
– Потому они и молчали в американском посольстве. Чего им волны посылать, если еще страсть в организме не накопилась?
– А ты, гад, их руками хватал, – сказал генерал.
– Кто их не хватал!
– Значит, они не только в ихнем посольстве?
– Какой там в посольстве! Подозреваю, что в нас с вами – не говоря о спутницах жизни – их десятки.
– Но ты понимаешь, мерзавец, что это значит?
– Не обзывайтесь, генерал, теперь надо лекарство искать.
В дверь без стука заглянул сотрудник особой секретности. Не глядя на Грубина, он сказал шифром: "456328 998776 654432 198878 999976 784787 767777".
– Ладно, – ответил генерал, – иди.
Он обернулся к Грубину и сказал:
– Только что американский посол говорил с ихним президентом. Завтра на рассвете будут снова бомбить Ирак.
– Наверное, надо министру сказать? Орден получите?
– На хрен нам теперь Ирак?
И точно в ответ на его грустные слова в комнату, опять же без стука, ворвалась секретарша:
– Иван Иеронимыч! – закричала она. – Полковник Вуколов из шестерки кинулся в пролет лестницы с криком: "Я не могу больше слышать, как скрипит твоя койка!"
Генерал вытолкал секретаршу и сказал Грубину:
– А ты – Ирак, Ирак трахнутый!
Грубин понял, что не прав.
Позвонил старый белый телефон с гербом СССР.
– Сомневаюсь, – ответил на звонок начальник контрразведки. – Очень сомневаюсь.
Он повесил трубку и сказал Грубину:
– Министр звонил. Умный он у нас, чертяка! Спросил, не пригласить ли срочно преподавателей языка глухонемых? Умница, но ограниченный.
– Не поможет, – согласился Грубин.
Внутри его что-то засвербило, засосало под ложечкой, и существо его наполнилось далеким голоском Вероники:
– Я не могу, я бегу, я бегущая по волнам… Он ждет меня после работы… Прости, Грубин.
– Отпусти домой, генерал, – взмолился Грубин. – Срочно отпусти.
– Сначала придумаешь противоядие…
– Но ведь теперь не будет войн. Не будет тайн…
– Ты с ума сошел, Грубин! – рассердился генерал. – При ихнем уровне науки они противоядие через месяц сделают, а мы так и останемся даже без семейных секретов.
Тут генерал замер, прислушиваясь к голосу бактерии.
Прислушиваясь к голосу своей молодой жены…
И, не говоря более ни слова, распахнул окно и шагнул в него, как в дверь. С седьмого этажа.
Грубин был спокоен. Он подошел к столу, нашел свой пропуск к генералу. Написал на нем генеральской ручкой время ухода, расписался за генерала, очень похоже. Окно закрывать не стал – снизу уже слышались голоса.
Вышел. Секретарша рыдала – у нее были свои проблемы.
Грубин спустился, вышел, отдав пропуск ошалевшим от тревоги часовым, перебежал площадь, из первого же автомата – слава богу, карточка была – позвонил в Гусляр, на службу Веронике. Сказал ей только:
– Буду дома ночью. Жди и не мечтай!
– Ой, – сказала Вероника. – В самом деле? Ради меня?
– Ради тебя.
– Милый, а то у меня просто страшные мысли…
Второй звонок был в санаторий, Минцу.
– Я заеду за вами на такси, – сказал он. – И сразу к вам в лабораторию.
– Правильно, – сказал Минц, – у меня уже появились кое-какие мысли, как ограничить эти бактерии сферой внутренней политики…
Чего душа желает
Профессор Минц ждал водопроводчика Кешу, который шел к нему уже вторую неделю. За это время Кешу видели в ресторане "Гусь", где он обмывал новый мерседес бывшего Коляна, а нынче президента фонда "Чистые руки" Николая Тиграновича, встречали Кешу на демонстрации либерал-радикалов, где каждому участнику выдавали по бутылке "Клинского", видали его и в заплыве через реку напротив краеведческого музея, в котором он участвовал и побеждал, потому что приехало вологодское телевидение. Много где встречали Кешу, но не на работе.
Профессор Минц, хоть и добрый, гуманитарный (так теперь принято говорить) человек, замыслил уже страшную месть. Где-то у него хранилась бутылочка со средством "Трудолюбин". Принявшего средство охватывало неудержимое желание трудиться. Двадцать четыре часа без передыху.
Но тут открылась дверь, которая никогда не запиралась, о чем в городе знала любая бродячая кошка, и вошел сантехник – нет, не Кеша, а другой человек. Немолодой, приятный лицом и манерами.
– Вызывали? – спросил он.
– Ох и вызывал! – ответил профессор. – Вы водопроводчик?
– Сантехник, – сдержанно поправил его мужчина. Был он одет в скромный, но чистый комбинезон и кроссовки "Адидас". В руке чемоданчик – потертый, но целенький и чистый. Все в водопроводчике вызывало доверие.
– Заходите, – попросил его Минц.
– Спасибо, Лев Христофорович, – ответил водопроводчик и принялся вытирать ноги о коврик у дверей.
Профессора не удивило то, что сантехник его знает. Великий Гусляр не столь велик, чтобы в нем мог затеряться ученый с мировым именем.
Профессора смущало другое – он этого сантехника уже видел, знал, даже был с ним знаком. Но нечто мешало его узнать.
– На что жалуемся? – спросил водопроводчик. – Что беспокоит?
Профессор провел сантехника в ванную, где из крана текла вода струей с палец, а на полу стояла лужа.
– Так-с, – сказал сантехник. – Надо менять. И не мешает почистить.
– Только прошу вас, – сказал проницательный Минц, – не говорите мне, что прокладки кончились и их можно достать только за тройную цену, что краны исчезли из продажи…
Сантехник весело рассмеялся и, поставив на пол чемоданчик, присел возле него, раскрыл жестом фокусника, и внутри обнаружились разнообразные запасные части, прокладки и даже краны.
– А вы говорили! – улыбнулся сантехник, подняв лицо к профессору.
– Илья Самуилович! – воскликнул Минц. – Как же я вас сразу не узнал! Вы же наш зубной врач!
– Все в прошлом, – сказал зубной врач.
– Что же случилось? Какая беда?
Илья Самуилович вытащил из чемодана нужные прокладки и самый красивый из кранов. Потом завернул воду и принялся за работу. Все это время Минц задавал вопросы, а Илья Самуилович на них с готовностью отвечал.
– На пенсию вам рановато…
– Не стесняйтесь, – отвечал дантист. – Вы меня не травмируете. И если вы считаете, что я потерпел жизненное фиаско, то, заверяю вас, – ничего подобного. Мне просто сказочно повезло.
– Как так?
– Мне предложили хорошую работу, и я на нее согласился.
– Разве у вас была плохая работа?
– Мне казалось, что она была неплохой, но я ошибался.
– Но вы недурно зарабатывали?
– Я не жаловался.
– К вам записаться было нелегко.
– Знаю, знаю, но это происходило оттого, что в нашем городе нет хороших дантистов. На фоне остальных я выглядел лебедем.
– Вы хотите сказать, что добровольно изменили свою… специальность?
– Говорите прямо – судьбу!
Минц смотрел на то, как сантехник трудится. Его руки так и летали над ванной. И весь жизненный опыт Минца говорил ему, что он видит перед собой мастера своего дела, человека талантливого, влюбленного в профессию, пускай скромную и недооцененную современниками, но такую нужную!
– Как же это произошло? – спросил Минц.
– В этом нет секрета, – сказал Илья Самуилович. – Площадь Землепроходцев, дом два.
– И что там?
– В случае если вы сами не поймете, – ответил сантехник, – я буду рад вам все объяснить, но только в нерабочее время. Поймите, меня ждут страдающие люди! И многие из них проклинают сантехников в целом, потому что в нашей среде еще немало таких типов, как некий Кеша.
– О, Кеша! – воскликнул Минц со злодейским английским придыханием. Иначе произнести это имя он был не в состоянии.
Быстро и качественно завершив свой труд, зубной врач покинул Минца, решительно отказавшись взять чаевые. Причем Минц и не настаивал, потому что его не оставляло ощущение ка кого-то розыгрыша. Будто зубной врач ему почудился. Хотя краны работали нормально, не пропуская ни капли воды, а лужу на полу Илья Самуилович сам вытер перед уходом.
Когда дверь за сантехником закрылась, профессор Минц уселся в продавленное кресло и принялся размышлять. Как настоящий мыслитель, он не выносил сомнительных ситуаций. Всему должно быть объяснение. Это и есть принцип гностицизма, который исповедовал Лев Христофорович. А если объяснения нет, значит, либо мы его плохо искали, либо оно недоступно на современном примитивном уровне развития нашей науки.
Имеем удачливого, умелого, уверенного в себе зубного врача. Имеем подчеркивающего свое счастье сантехника.
Один и тот же человек. А тайна хранится на площади Землепроходцев.
Профессор Минц натянул пиджак и вышел на улицу. Время было полуденное, теплое, августовское, птицы уже отпели свое и учили птенцов летать.
Послышался рев мотоцикла. Лев Христофорович еле успел отпрянуть к воротам, и ему показалось, что в седле мотоцикла сидит плотная пожилая дама, бывший директор универмага Ванда Савич. Это было столь невероятно, что Минц покачал головой и подумал, не возраст ли подкрадывается к нему. И пора, пожалуй, позаботиться о лекарствах от маразма.
Отдышавшись, Минц направился к площади Землепроходцев, но дойти до нее не успел, потому что столкнулся с фармацевтом Савичем, мужем Ванды. И, увидев его, Минц рассмеялся и сказал:
– Ты не поверишь, Савич, если я тебе скажу, что мне сейчас померещилось.
– Поверю, – ответил Савич. – Тебе померещилось, что моя жена Ванда промчалась мимо тебя на гоночном мотоцикле.
– Удивительно! Но это именно так.
– Потому что тебе ничего не мерещилось, а ты видел то, что я наблюдаю с утра. Моя жена Ванда готовится к первенству Вологодской области по спидвею.
– Вот именно, – согласился Минц.
На самом деле он сказал "вот именно" только для того, чтобы утешить тронувшегося умом Савича. Но тот вовсе не расстраивался.
– Мне дешевле, – заявил он.
На удивленный взгляд профессора он ответил:
– У нас было отложено на старость. Чтобы проводить свободное время на берегу острова Кипр. Ну кому нужен остров Кипр? Грязь, суета, "новые русские", мафия – и, главное, что?
– Что?
– Корысть! Нажива! Разврат! Сексопатология. Вы со мной согласны?
Савич схватил Минца за рукав и дернул к стене, потому что мимо них в обратную сторону промчался дикий мотоциклист, и теперь уж Минц не сомневался – это Ванда Савич. Да и как усомнишься, если, перекрывая рев мотора, она кричит Минцу:
– Физкульт-привет, мальчики!
– Давай, давай, – негромко ответил Савич. – Недолго мы будем топтать одни и те же мостовые. Завтра улетаю.
– Куда?
– В Чандрагупту. На берега Ганга. Там меня ждут в ашраме полного безмолвия, именно там я найду спокойную нишу для достижения нирваны.
– А как же служба? Как же семья?
– Мою семью вы только что видели, так что можем уже сейчас попрощаться. Больше не встретимся.
– А квартира?
Минц понимал, что задает неправильные вопросы – не в этом дело. У людей случилась беда, но они не расстраиваются и ищут новую жизнь. Почему? Как можно прожить всю жизнь в Великом Гусляре, ни к чему не стремиться и вдруг, в одночасье…
– А я счастлив! – вдруг воскликнул Савич. – И можете всем об этом сказать! Всему прогрессивному человечеству. Да здравствует Шива и его жена Лакшми!
И, громко распевая гимны на каком-то из индийских языков, провизор Савич направился к туристическому агентству "Мейби". Минц растерянно смотрел ему вслед и старался привести в порядок свои мысли. Заподозрить Савича в склонности к индийской философии было не менее удивительным, чем Льва Толстого в юморе.
Мотоцикл остановился перед Минцем, и Ванда, Вандочка, сорок лет назад красотка, откинула на лоб тяжелые очки и прищурилась:
– Ну как, Лева, а ты не думаешь последовать моему примеру?
– Нет, не думаю, – с душевным трепетом ответил Минц.
– Это может каждый, – сказала мотоциклистка. – Скорость, ветер в лицо, смертельные столкновения!
– Я никогда раньше не подозревал в тебе…
– Сходишь на Землепроходцев, два, еще не такое про себя узнаешь.
Вандочка дала газ и умчалась. Минц долго откашливался от пыли.
Тайна усугублялась.
Минц в очередной раз вышел из подворотни и зашагал к площади.
И, наверное, он добрался бы до нее, если бы не кролик.
Обыкновенный кролик, довольно упитанный.
Он свалился на Минца с неба, тяжело подпрыгнул и уселся, глядя на профессора.
– Простите, – сказал профессор. – Чем могу вам помочь?
Кролик вытащил из-за спины черный цилиндр и лихо нахлобучил на голову. Уши прижало полями, и они торчали, как крылья моноплана.
– Он дурак, – ответил Саша Грубин, сосед Минца по дому № 16. – Даже странно, что при таком небольшом уме – такие артистические способности.
Саша Грубин обогнул Минца.
Он присел на четвереньки перед кроликом и положил на асфальт брезентовый мешок.
Кролик послушно прыгнул в мешок, Грубин завязал его бечевкой и перекинул через плечо.
– Что с вами, Саша? – спросил профессор.
– А ничего! Призвание.
Грубин пошел по улице, словно всю жизнь носил кроликов в мешке.
Минц все же старался уговаривать себя: "Ничего особенного не произошло, вчера объявляли – пятна на Солнце, магнитная буря, старайтесь не выходить из дома без головного убора…" Минц потрогал поднятыми пальцами поля своей шляпы. Ну с ним-то все нормально, а вот с другими-то?
Сверху послышался голос:
– Лев Христофорович, прокатить тебя или как?
Господи, этого еще не хватало! Из корзины самодельного воздушного шара свешивалась оживленная физиономия Корнелия Удалова, старого друга и соседа.
– Что с тобой, Корнелий? – крикнул Минц.
– Нашел себя! – откликнулся Корнелий Иванович. – Чего и тебе желаю.
– А куда намылился? – спросил Лев Христофорович.
– Говорят, археологи отыскали столицу Александра Македонского в долине Вахша, – ответил Корнелий. – Если ветры будут благоприятствовать, слетаю туда.
Порыв ветра подхватил воздушный шар с большой надписью по всей окружности: "Россия – щедрая душа" – и понес к облакам, что спешили на юго-восток.
И исчез старый друг Удалов.
Минц не сомневался, что центр интриги лежит на площади Землепроходцев, и предчувствие чего-то зловещего терзало чуткую душу ученого.
И он бы продолжал держать себя в руках, давать отчет в каждом своем шаге и вздохе, если бы не встреча на углу Пушкинской и площади.
У Гостиного двора, у магазина "Все для вашей буренки", стояла известная своей суровостью к распущенным нравам гуслярок Клара Самойленко, бывшая комсомолка и вожатая, а ныне заведующая сектором борьбы с асоциальным поведением подростков в Гордуме.
Минц сталкивался с ее принципиальностью на заседании Гордумы и даже безуспешно пытался склонить даму к разумному компромиссу. Ведь и в самом деле трудно будет запретить юбки выше колен и отсутствие лифчиков под блузками – бывает такое, что поделаешь!
И вот – представьте себе – Лев Христофорович увидел госпожу Самойленко, стоящую на углу с белой гвоздикой в лапке, одетую лишь в кожаный передничек, заимствованный у папуаски, с грудью разве что не обнаженной и в золотых туфельках на дециметровой шпильке. А уж что было нарисовано на лице Клары – не поддается переводу на литературный язык.
Но Минц уже смирился с тем, что живет в сумасшедшем доме, и, хотя все внутри у него перевернулось, он произнес:
– Здравствуйте, Клара Георгиевна. Вам не холодно?
– Привет, мужчина, – ответила заведующая сектором. – Не желаешь получить удовольствие?
– В каком смысле? – растерялся профессор.
– В сексуальном, – сказала женщина. – Я такие штучки умею делать, что ты до завтра в себя не придешь. От меня некоторых на "скорой" увозят.
– Простите, – сказал Минц. – Немного попозже. Мне хотелось сначала заглянуть в дом два.
– А что, правильно, – согласилась Самойленко легкого поведения. – Я прошла сквозь это чистилище. Меня изнасиловали шестеро сотрудников. Я думала, что не переживу позора.
– Врет она, – сказала бабушка в белом платочке, проходившая мимо. – Она сама бросалась на наших ребят. Многие устояли.
– А вы там работаете? – спросил Минц.
– Следуйте за мной, молодой человек, – сказала бабушка, – и вы достигнете цели.
В доме два на площади Землепроходцев находилось несколько учреждений. В том числе Гуслярское отделение ансамбля "Березка", Госприемизвозснаб, салон красоты "Галатея-2", фонд "Малютка и отчим", а сбоку прямо к стене был приклеен лист картона, на котором неровно, но внятно было написано фломастером:
"ТЕПЕРЬ У НАС ОДНО ЖЕЛАНЬЕ".
И никакого объяснения.
Когда Минц вошел в дверь, то увидел черную стрелу, которая указывала вверх по лестнице. А там, в коридоре, стояли в ряд стулья, и на стульях сидели смирные люди из городских жителей. И, хоть освещение в коридоре было невнятным, они узнали Льва Христофоровича, и кто-то в кепке удивился и спросил:
– А тебе, профессор, чего не терпится?
– У профессора тоже проблемы бывают, – откликнулась Гаврилова, несчастная мать неудачного сына.
– Здесь по очереди или по записи? – спросил Минц.
– Живая очередь, – сказал Кепка. – Я с семи часов записывался.
Кепка показал Минцу ладошку с номером "2".
Минц присел на свободный стул рядом с Гавриловой.
– Вы тоже? – спросил он.
– Нет, – сказала Гаврилова. – О сынишке хотела посоветоваться.
Сынишке было под тридцать. Сынишка уже дважды развелся и собирался наняться в какую-нибудь бездействующую армию, чтобы не ранили.
– А как вы узнали об этом?
– Разве вы в "Гуслярском знамени" не читали?
– Я только Интернет читаю, – сказал профессор. – За остальным следить не успеваю. И что же в нашей газете было написано?
– Ничего. Только два слова: "Ваш шанс" – и адрес. Первым Косолапов пошел. Думал, что угостят. Вы Косолапова не знаете?
– Не встречал.
– А он бомж. По помойкам ходит и бутылки сдает.
– У нас в городе настоящий бомж есть?
– У нас, говорят, даже группировка есть, – прошептала Гаврилова.
Минц кивнул, но не понял, какая группировка. Гаврилова же между тем продолжала:
– Он пришел, а его никто не останавливает, никто не гонит, но и не угощает. Ольга Казимировна спрашивает: "На что жалуетесь?" Смешно, правда?