Все семеро, толкаясь и оскальзываясь, гурьбой кинулись на меня, мешая друг другу. Несколько секунд я еще слышал топот Навиных пяток, а потом стало не до этого. Стало страшно и стыдно оттого, что страшно. Но очень скоро, после нескольких взмахов моим дрыном, страх прошел, потому что неожиданно выяснилось, что единственным стоящим бойцом из воров был вожак. Отбивая его настойчивые, но довольно-таки бестолковые удары, я видел, как остальные, очень напоминая деревенских, отгоняющих мертвяков, угрожающе и бессмысленно мотая дубинами, задевают друг друга, шатаются от собственных богатырских размахов и часто останавливаются, чтобы поплевать на ладони. Никто из них ко мне не приблизился, оставив поле боя вожаку.
Один вдруг отчаянно завопил: "Тону!" - и с шумом обрушился в болото (хороший кадр получится! - оценил я профессионально), двое других сразу бросили дубины и принялись его тащить, но вожак наседал, крякая и притопывая, хотя явно ни к боевому фехтованию, ни к театральному он причастен не был. Я не хотел его калечить и старался не бить по голове, пытаясь только сбить с ног, но чуть промазал и случайно угодил ему по коленной чашечке. Вожак уронил дубину, зашипел и присел на корточки.
Трое воров, подняв дубины на плечи, толпились у него за спиной и внимательно рассматривали ушиб через его голову. Двое других тащили товарища из трясины.
- Дурак ты, папаша, - сказал вожак укоризненно, как я ему и посоветовал. - Разве же так можно, долбня ты деревенская. И откуда ты только такой взялся?.. Выгоды своей не понимаешь, дерево ты стоеросовое, твердое…
Я, может, и еще бы послушал его содержательную речь, но инстинкт самосохранения имел по этому вопросу свое мнение. Он-то и дал мне пинок под зад, заставив со всех ног пуститься вслед за Навой. Воры кричали вслед сердито и насмешливо, вожак гукал и взревывал: "А держи его! Держи!"
Они за нами не гнались, и мне это не понравилось. Что-то тут было не так. Я пытался на бегу сообразить, в чем тут ловушка, ибо внутренний голос по этому поводу безмолвствовал, и одновременно пытался разрешить недоумение: как же эти неуклюжие, неповоротливые, бестолковые и незлые, похоже, люди могут наводить ужас на деревни да еще каким-то образом уничтожать мертвяков - бойцов ловких и беспощадных?
Разве что остальные еще более неуклюжие и бестолковые?..
Нава скакала шагах в тридцати впереди, твердо ударяя в землю босыми пятками. Вот она скрылась за поворотом и вдруг снова выскочила - мне навстречу, - замерла на мгновение и пустилась вбок, прямо через болото, прыгая с коряги на корягу, только брызги летели. Вот же ядрен корень! У меня аж сердце замерло. Болота же считаются непроходимыми для человека!
- Стой! - заорал я, задыхаясь от ужаса и страха за нее. - С ума сошла! Стой!
Нава тотчас же остановилась и, ухватившись за свисающую лиану, повернулась ко мне. А из-за поворота мне навстречу вышли еще трое воров и тоже остановились, глядя то на меня, то на Наву.
- Молчун! - пронзительно закричала Нава. - Ты их бей и сюда беги! Ты здесь не утонешь, не бойся! Бей их, бей! Палкой бей! Гу-гу-гу! О-го-го их!
- Ты вот что, - сказал один из воров заботливо. - Ты там держись, ты там не кричи, а держись покрепче, а то свалишься, тащи тебя потом…
Сзади тоже подоспели, тяжело затопали и тоже закричали: "Гу-гу-гу!" Трое впереди ждали.
Ну что ж, бой в грязи - любимое зрелище чистоплюев… Будет исполнено в лучшем виде…
Я, ухватив дубину за концы и выставив ее перед собой поперек груди, с разбегу налетел на них, повалил всех троих и упал сам. Сильно ушибся об кого-то, но сейчас же вскочил. Герой должен держать удар и держаться на ногах… Хоть перед глазами у меня все плыло.
Кто-то снова испуганно вопил: "Тону!" Поделом: хотели в князи - получайте грязи… Кто-то сунулся бородатым лицом ко мне и схлопотал дубиной, наотмашь, не глядя. Дубина переломилась. Я бросил обломок, прыгнул в болото и принялся резво, хоть и грузно, скакать с коряги на корягу, с кочки на кочку, разбрасывая вонючую черную грязь. Нава победно верещала и свистела мне навстречу.
Позади гудели сердитые голоса, а мне еще приходилось успевать им суфлировать: "Что же вы, руки дырявые, корявые?" "А сам…" "Упустили мы девчонку, пропадет девчонка теперь…" "Да обезумел же человек, дерется!" "Одежду на мне порвал, надо же, какая одежда была, цены ей не было, одежде моей, а он порвал, и даже это не он мне порвал, а ты мне ее порвал…" "Хватит вам разговоры разговаривать, в самом деле; догонять нужно, а не разговоры разговаривать"…
Я остановился возле Навы, продолжая, не вникая в суть, суфлировать преследователям, тоже ухватился за лианы и, тяжело дыша, следил за ними: двое воров, ощупывая трясину дубинками, уже шли к нам по колено в черной жиже. Коряги они обходили.
"Вот же лесовики хреновые, опять все наврали, - помянул я недобрым словом деревенских. - И почему от них ни слова правды добиться невозможно? Или я просто не умею вылавливать эту правду из потоков словесного мусора. Ведь болото вброд можно перейти, а говорили, будто другого пути, кроме дороги, нет. Ворами пугали, тоже мне, нашли кем пугать…"
Нава потянула меня за руку.
- Пошли, Молчун, - сказала она. - Что ты стоишь? Пошли скорей… Или, может, ты еще хочешь подраться? Тогда погоди, я тебе палку подходящую найду, ты тогда вот этих двоих побей, а другие, наверное, испугаются. Хотя если они не испугаются, то они тебя, я думаю, одолеют, потому что ты ведь один, а их… раз… два, три… четыре…
- А куда идти? - спросил я. Драться мне не хотелось. Хотя в этом самом кино обожают драки, особенно в грязи: чистенький зритель сидит в чистеньком кресле и воображает, что это он раскидывает злых бандитов, защищая девочку. А вот хрен им с ботвой! - На Выселки мы попадем?
- Попадем, наверное, - сказала Нава. - Я не знаю, почему нам на Выселки не попасть…
- Тогда иди вперед, показывай, куда идти.
Нава легко запрыгала в лес, в чащу, в зеленое марево зарослей.
- Я вообще-то не знаю, куда нам идти и как, - говорила она на бегу. - Но я тут уже один раз была, а может быть, даже не один, а больше. Мы тут с Колченогом ходили, когда тебя еще не было… Или нет, был уже, только ты тогда еще без памяти ходил, ничего не соображал, говорить не мог, смотрел на всех как рыба, потом тебя мне отдали, я тебя и выходила, да только ты не помнишь, наверное, ничего…
Воры не отставали.
Лианы липли к рукам, хлестали по лицу, омертвевшие клубки их цеплялись за одежду и путались в ногах. Сверху сыпались мусор, насекомые и еще какая-то разнообразная гадость. То справа, то слева сквозь завесу лиан просвечивали клейкие лиловые гроздья - не то грибы, не то плоды, не то гнезда какой-то мерзости.
- Колченог говорил, что тут где-то одна деревня есть… - Нава говорила на бегу легко, как будто и не бежала вовсе, а валялась на своей лежанке - сразу было видно, что она нездешняя, здешние бегать не умели. - Не наша деревня и не Выселки, какая-то другая, название мне Колченог говорил, да я забыла, все-таки это давно было… А ты, когда бежишь, ты ртом дыши, ты зря носом дышишь, и разговаривать еще хорошо при этом, а то ты так скоро запыхаешься, тут еще долго бежать, мы еще мимо ос не пробегали, вот где нам быстро бежать придется, хотя, может быть, с тех пор осы оттуда ушли… Это той самой деревни осы были, а в той деревне, Колченог говорит, вроде бы людей уже давно нет, там уже Одержание, говорит, произошло, так что людей совсем не осталось… Нет, Молчун, это я вру, это он про другую деревню говорил…
"И что же это за Одержание такое, после которого людей не остается?" - с трудом пытался я думать на бегу.
Открылось второе дыхание, бежать стало легче. Потом оно закрылось.
Становилось все темнее. Неба уже не было видно совсем, духота усиливалась. Зато становилось все меньше открытой воды, появились могучие заросли красного и белого мха. Мох был мягкий, прохладный и сильно пружинил, ступать по нему было приятно.
- Давай… отдохнем… - просипел я.
- Нет, что ты, Молчун, - прикрикнула Нава. - Здесь нам отдыхать нельзя. От этого мха надо поскорее подальше, это мох опасный. Колченог говорил, что это и не мох вовсе, это животное такое лежит, вроде паука, ты на нем заснешь и больше уже никогда не проснешься, вот какой это мох, пусть на нем воры отдыхают, только они, наверное, знают, что нельзя, а то было бы хорошо…
Она покосилась на меня и все-таки перешла на шаг. Я доковылял до ближайшего дерева, привалился к нему спиной, затылком, всей тяжестью и закрыл глаза. Очень хотелось сесть, упасть, но страшно! Ведь наверняка же врут, и про мох врут… Но все-таки страшно. Сердце билось как бешеное, ног словно бы и не было вовсе, а легкие лопались и болезненно растекались в груди при каждом вдохе, и весь мир был скользкий и соленый от пота.
- А если они нас догонят? - пробился до меня, словно сквозь вату, голос Навы. - Что мы будем делать, Молчун, когда они нас догонят? Что-то ты совсем никуда не годный стал, ты ведь, наверное, драться больше не сможешь, а?
Бывший рыцарь хотел сказать: смогу, но только пошевелил губами. Воров он больше не боялся. Он вообще больше ничего не боялся. Он боялся только пошевелиться и боялся лечь в мох. Все-таки это был лес, что бы там они ни врали, это был лес, это-то он помнил хорошо, этого он не забывал никогда, даже когда забывал все остальное.
"Какое, на хрен, кино? - подумалось вдруг. - Разве в кино такая хреномудия бывает? Когда легкие готов выблевать, съемки все же останавливают, актера надо беречь - дорого плачено. Значит, это не кино, зря я вспоминал, что такое кино. Хорошо, что Наве не успел голову заморочить".
- Вот у тебя даже и палки теперь нет, - заботилась Нава. - Поискать, что ли, тебе палку, Молчун? Поискать?
- Нет, - пробормотал я. - Не надо… Тяжелая…
Приехали… Разве рыцари в кино так отвечают? Доспехи бы снять, к земле пригибают…
Открыл глаза. Нава обеспокоенно заглядывала мне в лицо. Попытался улыбнуться - не получилось. Прислушался - воры были недалеко: слышно, как они пыхтят и топают в зарослях, - ворам тоже было тяжко.
- Пошли дальше, - просипел я и, шатаясь, сделал шаг.
Нава подставила плечо - вот же десятижильная девчонка!
Миновали полосу белого опасного мха, потом полосу красного опасного мха, снова началось мокрое болото с неподвижной густой водой, по которой пластались исполинские бледные цветы с неприятным, мясным запахом, а из каждого цветка выглядывало серое крапчатое животное и провожало нас глазами на стебельках.
- Ты, Молчун, шлепай посильнее, - деловито поучала Нава. - А то присосется кто-нибудь, потом ни за что не оторвешь… Никакие прививки не спасут…
Болото вдруг кончилось, и местность стала круто повышаться. Появилась высокая полосатая трава с острыми режущими краями. Я оглянулся. Воры почему-то остановились. Почему-то они стояли по колено в болоте, опираясь на дубины, и смотрели нам вслед. Выдохлись, что ли, тоже выдохлись?
Один из воров призывающе махнул рукой и крикнул:
- Давайте спускайтесь, чего же вы?
"А вот хрен вам с хвощом и черемшой!" - хмыкнул я, отвернулся и пошел за Навой. После трясины идти по твердой земле казалось совсем легко, даже в гору. Воры что-то кричали - в два, а потом в три голоса. Я оглянулся: они по-прежнему стояли в болоте, в грязи, полной пиявок, даже не вышли на сухое место. Увидев, что я оглянулся, отчаянно замахали руками и наперебой закричали снова. Понять их было бы трудно, если бы я сам не подсказывал им, что кричать.
- Назад! - кричали они. - Наза-ад!.. Не тро-онем!.. Пропадете, дураки-и-и!..
"Сами вы дураки, - со злорадством подумал я, хрипло подхихикивая, - так я вам и поверил. Хватит с меня - верить… Если б это было кино, я, возможно, и поверил бы… Это кто-то хотел меня убедить, что это кино, дабы я поверил и сдался, но не на того нарвались. Какого хвоща я должен вам верить, когда вы сперли Колченогову дочку? И где теперь Колченогова дочка? Что-то я ее не вижу… Наву мою захотели, ишь, раззявили жевалки!.. Пиявки вам болотные в задницу, а не мою Наву!.."
Нава уже скрылась за деревьями, и я поспешил за нею.
- Назад идите-е-е!.. Отпусти-и-им!.. - ревел вожак.
- Ха-ха-ха! - ответил я им киношным смехом.
И надо же, даже силы обнаружились откуда ни возьмись! Я был так доволен тем, что оставил воров с носом, уберег от них мою Наву (вот Кулак не смог жену уберечь, а я уберег!), что пытался даже приплясывать на ходу. Хорошо, что Нава шла чуть впереди и ничего не видела, - засмеяла бы. Мне самому было смешно за собой наблюдать, но самому над собой смеяться куда приятнее, чем слышать насмешки других. Тем более самых близких.
Потом возбуждение кончилось, и поступь отяжелела. Нава тоже пошла тише. А потом и вовсе повисла на моей руке. Устала бедная девочка. Сколько ей пережить пришлось. Ничего, сейчас найдем какое-нибудь удобное место, где поесть можно и отдохнуть. В лесу полно таких мест, только лес тут какой-то странный, будто неживой. По крайней мере ничего съедобного вокруг не ощущалось ни нюхом, ни зрением.
С дрожанием в коленях и хрипом в горле взобравшись на холм, мы вышли из леса, он будто примолк за спиной, и увидели внизу, в котловине, странную деревню. Но сначала нас поразила тишина. Тишина была такая неживая, что даже не возникло импульса обрадоваться человеческому жилью.
Деревня была треугольная, и большая поляна, на которой она стояла, тоже была треугольная - обширная глиняная проплешина без единого куста, без единой травинки, словно выжженная, а потом вытоптанная, совсем темная, отгороженная от неба сросшимися кронами могучих деревьев.
- Не нравится мне эта деревня, - заявила Нава. - Здесь, наверное, еды не допросишься. Какая здесь может быть еда, если у них и поля даже нет, одна голая глина. Наверное, это охотники, они всяких животных ловят и едят, тошнит даже, как подумаешь…
- А может быть, это мы в чудакову деревню попали? - спросил я. - Может быть, это Глиняная поляна?
- Какая же это чудакова деревня? Чудакова деревня - деревня как деревня, как наша деревня, только в ней чудаки живут… А здесь смотри какая тишь и людей не видно и ребятишек, хотя ребятишки, может быть, уже спать легли… И почему это тут людей не видно, Молчун? Давай мы в эту деревню не пойдем, очень она мне не нравится…
Солнце садилось, и деревня внизу погружалась в сумерки. Она казалась очень пустой, но не запущенной, не заброшенной и покинутой, а именно пустой, ненастоящей, словно это была не деревня, а декорация.
Ну точно, утвердился я в своей догадке: световой день закончился, съемочная группа свернула аппаратуру и уехала в предвкушении заслуженного отдыха и развлечений. До завтра…
- И правда кино, - не удержавшись, произнес я вслух с некоторым удивлением, потому что не так давно отказался от этой гипотезы.
Что-то я совсем запутался… И раньше не понимал, что происходит, а теперь и вовсе каша в голове. Где тот старец, который ее выскребет из моего горшка?
- Ты опять про это свое кино вспомнил? - чутко насторожилась Нава. - Ты мне так и не рассказал про свое кино, расскажи, а то мне страшно, и еще ты молчишь…
- Я даже и не знаю, как тебе объяснить, если ты его никогда не видела, - засомневался я.
- Ну, я же тебе объясняю про то, что ты не видел, - удивилась Нава.
- Кино - это когда одни люди, актеры, показывают другим людям, зрителям, картины из жизни, которой сами не жили. Именно не рассказывают, как ты, словами, а живут этой жизнью, а зрители наблюдают. Когда это происходит живьем, то есть когда одни находятся перед другими, - это театр называется, а когда то, что они показывают, запоминается на картинках - это называется кино… Поняла?
Нава недоуменно смотрела на меня:
- Что ты такое говоришь, Молчун, вечно ты такое говоришь, что хоть стой, хоть падай… Как можно рассказывать или показывать жизнь, которой ты не жил?
- А ты разве никогда не представляла, какой будет наша жизнь, когда у нас появятся дети? - задал я рискованный вопрос.
Нава прижалась ко мне боком и крепко обхватила руками.
- Представляла, Молчун, - почти виновато призналась она. Видимо, фантазия у нее потрудилась на славу.
- Ну вот, - уцепился я. - Того, что ты представляла, тоже никто еще не прожил, его еще не было, а ты уже это видела. Так и кино дает возможность представить жизнь, которой еще не было или которую прожил не ты… Ну, например, посмотреть, что было с твоей мамой, когда ее мертвяки утащили…
- Ой, не хочу я этого смотреть! - испугалась она. - Мне страшно такое смотреть!..
- И не смотри, - разрешил я. - Или представь, что ты не рассказываешь, как вы с Колченогом его дочку по лесу искали, а показываешь…
- Как же я могу это показать, - удивилась Нава, - если тебя там не было?
- Ну, там, откуда я, есть такая возможность запоминать изображение и звуки жизни, а потом смотреть на них снова и снова.
- Я так и подозревала, что ты из какого-то нечеловеческого мира, - вздохнула Нава. - Поэтому ты и не хочешь, чтобы у нас дети были.
- Постой-постой, - засмеялся я. - А кто мне сегодня утром говорил, что не хочет детей, не понимает, зачем они и что с ними делать?
- Ты, Молчун, умный-умный, - вздохнула Нава, - а дурак… Как же я могу хотеть детей, если ты их не хочешь? Чтоб дети получились, мы вместе должны их хотеть. А что я с ними буду делать, если ты их не хочешь?
Я не нашел что ответить, только пробормотал беспомощно:
- Вот вернемся из Города…
- Мы с тобой еще до Выселок не дошли, - напомнила Нава.
- Да, - согласился я, - до Выселок мы не дошли… А зачем нам на Выселки?
- А почему ты тут вспомнил про свое кино? - спросила Нава.
- Мне показалось, что эта деревня не настоящая, не для жизни, а специально построенная для кино, "декорации" называется. Сняли кино и бросили их… Кто ж в таком жить будет?.. Может, не пойдем туда, - сказал я нерешительно, потому что чувствовал - нам не стоит туда идти, только ноги вот болят и очень хочется под крышу. И поесть что-нибудь. И ночь наступает… Надо же, целый день блуждали по лесу, даже Нава устала, висит на руке и не отпускает. - Давай не пойдем, Нава.
- Не пойдем, не пойдем… - проворчала Нава. - Какое такое кино? Это в твоих летающих деревнях кино бывает, наверное. А у нас в лесу сроду никакого кино не было, и не морочь мне голову своим кино, Молчун!.. Мне есть хочется! Сколько же можно не есть?! Я с утра ничего не ела… И воры твои эти… От них знаешь какой аппетит? Нет, мы давай с тобой туда спустимся, поедим, а если нам там не понравится, тогда сразу уйдем. Ночь сегодня теплая будет, без дождя… Пойдем, что ты стоишь? И забудь про свое кино…
Да, живот поджимало от голода, а против него никакие резоны не действуют. Как там? Голодное брюхо к разуму глухо?.. Что-то вроде… Может, и права Нава?
Рядом с первым домиком, прямо на серой земле, сидел серый, практически голый человек. Его было плохо видно в сумерках, он почти сливался с землей, и на фоне белой стены различался только его силуэт.
- Вы куда? - спросил человек слабым голосом.
- Нам нужно переночевать, - объяснил я. - А утром нам нужно на Выселки. Мы дорогу потеряли. Убегали от воров и дорогу потеряли.
- Это вы, значит, сами пришли? - сказал человек вяло. - Это вы молодцы, хорошо сделали… Вы заходите, заходите, а то работы много, а людей что-то совсем мало осталось… - Он еле выговаривал слова, словно засыпал. - А работать нужно. Очень нужно работать… Очень…
- Ты нас не покормишь? - спросил я.