- В частности, решением совещания, - продолжал я, величественно не обращая внимания на её выпады, - поскольку, мне известно, намечены четыре экспедиции: в Арктику, на Кавказ, в Гренландию и в Гималаи.
- Пять, - поправила она. - Пятая на ледник Федченко.
- Я бы выбрал Гренландию, - как бы между прочим заметил я.
Она засмеялась, словно имела дело с участником школьного шахматного кружка, предложившим сыграть матч с Петросяном. Я даже растерялся.
- А куда же?
- Никуда.
Я не понял.
- Почему? В каждой же экспедиции требуется кинооператор.
- Придётся вас огорчить, Юрочка: не потребуется. Поедут научные сотрудники и лаборанты специальных институтов. НИКФИ, например. И не смотрите на меня добрыми бараньими глазами. Учтите, я не говорю: глупыми. Я просто спрашиваю: вы умеете работать с интроскопом? Нет. Умеете снимать за "стеной непрозрачности", скажем, в инфракрасных лучах? Нет. Умеете превращать невидимое в видимое с помощью электронно-акустического преобразователя? Тоже нет. Я это читаю на вашем идеально побритом лице. Так что зря брились.
- Ну а простая съёмка? - все ещё не понимал я. - Обыкновенный фильмус вульгарис?
- Обыкновенный фильмус вульгарис можно снять любительской камерой. Теперь это все делают. Важнее получить изображение в непрозрачных средах, за внешним покровом облака. Что, например, происходит с двойником в малиновой трубке?
Я молчал. Для обыкновенного оператора это было дифференциальное исчисление.
- Вот так, Юрочка, - опять засмеялась она. - Ничего вы не можете. И по методу Кирлиан не можете?
Я даже не слыхал о таком методе.
- А он, между прочим, позволяет отличить живое от неживого.
- Я и простым глазом отличу.
Но она уже вошла в роль лектора.
- На снимке живая ткань получается в окружении призрачного сияния - разряды токов высокой частоты. Чем интенсивнее жизнедеятельность, тем ярче ореол.
- Голому ежу ясно, что это живая ткань, - разозлился я и встал. - Не беспокойтесь об отделе кадров. Мне там делать нечего. Здесь тоже.
Она рассмеялась на этот раз совсем по-другому: весело и добродушно.
- Сядьте, Юрочка, и утешьтесь: мы поедем с вами вместе.
- Куда? - Я ещё не остыл от обиды. - В Малаховку?
- Нет, в Париж.
Я так и не понял эту чертовку, пока она не показала мне решение о нашей командировке на парижский конгресс. А сейчас я ждал эту чертовку, как ангела, топтался у окна и грыз спички от нетерпения. И конечно, пропустил, когда отошёл к столу за сигаретами. Она позвонила, когда я уже раздумывал о будущем разрыве дипломатических отношений.
- Господи! - воскликнул я. - Наконец-то!
Она бросила плащ мне на руки и протанцевала в комнату.
- Ты стал верующим?
- С этой минуты. Поверил в ангела, приносящего милость неба. Не томи - когда?
- Послезавтра. Зернов возвращается завтра, а наутро уже вылетаем. Билеты заказаны. Кстати, почему мы на "ты"?
- Инстинктивно. Но не это тебя волнует.
Она задумалась.
- Верно, не это. "Они" уже в Арктике, понимаешь? Вчера у нас в комитете был Щетинников, капитан только что вернувшегося в Архангельск ледокола "Добрыня". Он говорит, что все Карское море и океан к северу от Земли Франца-Иосифа уже свободны от льдов. А из Пулкова сообщили, что над Северным полюсом по нескольку раз в день выходят на орбиту ледяные спутники.
- А комитет съёмку отменил, - пожалел я. - Сейчас снимать бы и снимать.
- Уже снимают любители. Скоро плёнку пачками будем получать. Не это важно.
- А что важно?
- Контакт.
Я свистнул.
- Не свисти. Попытки контакта уже предприняты, хотя, кажется, без успеха. Но английские и голландские учёные предлагают свою программу контактов - все материалы у Осовца. Кроме того, на конгрессе придётся иметь дело с группой Томпсона. Американская делегация фактически раскололась, большинство Томпсона не поддерживает, но кое-кто с ним блокируется. Не очень прочно, но в Париже они бой дать могут. А ты спрашиваешь, что важно. Погоди. - Она со смехом вырвала у меня свой плащ и вытащила из кармана объёмистый пакет, оклеенный иностранными марками. - О самом важном забыла: тебе письмо из Америки. Приобретаешь мировую известность.
- От Мартина, - сказал я, взглянув на адрес.
Он был написан, мягко говоря, своеобразно:
"Юри Анохину. Первому наблюдателю феномена розовых "облаков". Комитет борьбы с пришельцами из космоса. Москва. СССР".
- "Комитет борьбы"… - засмеялась Ирина. - Вот тебе и программа контакта. Томпсоновец.
- Сейчас прочтём.
Мартин писал, что из антарктической экспедиции он вернулся в свою авиачасть близ Сэнд-Сити, где-то на юго-западе США. Тут же по предложению Томпсона его откомандировали в распоряжение уже сколоченного адмиралом добровольного общества борьбы с космическими пришельцами. Назначению Мартин не удивился: Томпсон сказал ему об этом ещё в самолёте по дороге в Америку. Не удивился он и должности. Узнав о том, что ещё в колледже Мартин печатался в студенческих журналах, адмирал назначил его пресс-агентом. "По-моему, старик мне явно не верит, считает меня двойником, чем-то вроде вражеского солдата из пятой колонны, и потому хочет держать при себе, приглядываться и проверять. Из-за этого я не рассказал ему, что произошло со мной по дороге с нашей авиабазы в Сэнд-Сити. А рассказать кому-нибудь надо, и, кроме тебя, некому. Только ты один разберёшься в этой дьявольщине. Мы с ней знакомы по Южному полюсу, только здесь она иначе загримирована".
Письмо было написано на пишущей машинке - больше десятка плотно исписанных листиков. "…Мой первый очерк не для печати, а для тебя, - писал Мартин. - Скажешь по совести, гожусь ли я в газетчики". Я перелистал несколько страничек и ахнул.
- Читай, - сказал я Ирине, передавая прочитанные листки, - кажется, все мы влипли.
13. ВЕСТЕРН В НОВОМ СТИЛЕ
Мартин писал:
"Солнце ещё только подымалось над горизонтом, когда я уже выехал за ворота авиабазы. Надо было спешить: сутки отпуска - срок небольшой, а до Сэнд-Сити меньше чем за час не доберёшься. Я весело махнул рукой невыспавшемуся часовому, и мой древний двухместный "корвет" привычно рванул вперёд по размягчённому зноем асфальту. В багажнике что-то погромыхивало с противным скрежетом, цилиндры постукивали, напоминая о своей дряхлости. "Сменить бы машинку, - подумал я, - давно пора: восьмой год со мной кочует. Да жаль расстаться - привык. И Марии нравится".
К Марии, собственно, я и ехал в Сэнд-Сити - провести свой последний свободный день перед отъездом в Нью-Йорк к адмиралу. Познакомили меня с Марией ребята с авиабазы в первый же вечер после моего возвращения из Мак-Мерде. Новенькая в этом баре, она нельзя сказать, чтобы выделялась - девчонка как девчонка, в крахмальном халатике, с причёской под Элизабет Тейлор: все они из бара под кинозвёзд работают, - но почему-то привязался к ней сразу, все свободные вечера к ней в город гонял и даже матери написал, что есть, мол, одна хорошая девушка, ну и всё такое прочее - сам понимаешь.
В эту поездку я уже окончательно все решил и даже разговор с ней обдумывал; задерживаться, понятно, не хотел. Но пришлось всё-таки остановиться. Какой-то парень замельтешил на дороге, я ему просигналил, а он, вместо того чтобы просто сойти с обочины, заметался, запсиховал и грохнулся под машину. Понятно, я затормозил, высунулся, кричу:
- Эй, друг, машины не видел?
Он посмотрел на меня, потом на небо и медленно поднялся, отряхивая от пыли свои старые джинсы.
- Тут не машины, а кой-что похуже людей пугает. - Он шагнул ко мне и спросил: - В город?
Я кивнул, он сел, все ещё дикий какой-то, чем-то напуганный, с мелкими каплями пота на лбу, с тёмными мокрыми кругами на рубахе под мышками.
- С утра кросс затеял? - спросил я.
- Хуже, - повторил он и полез в карман. Оттуда на сиденье машины вместе с платком выскользнул воронёный "барки-джонс" образца пятьдесят второго года.
Я удивлённо присвистнул:
- Гонка преследования?
В глубине души я уже жалел, что связался с ним: не люблю таких встреч на дороге.
- Дурак, - беззлобно ответил он на выдавший меня взгляд. - Это не мой, а хозяйский. Я тут за стадом присматриваю. На ранчо Виниччио.
- Ковбой?
- Какой там ковбой… - поморщился он, вытирая вспотевший лоб. - Я и на лошади-то сидеть как следует не умею. Просто деньги нужны. Осенью учиться пойду.
Я внутренне усмехнулся: кровожадный гангстер, спасающийся от шерифа, превратился в обыкновенного студента, прирабатывающего на вакациях.
- Митчелл Кейси, - представился он.
Я тоже назвал себя, рассчитывая не без тщеславия, что имя моё, воспетое газетами со времени встречи с драконами на Мак-Мердо, докатилось и до него, но ошибся. Он не слыхал ни обо мне, ни о розовых "облаках" - два месяца ни радио не слушал, ни газет не читал: "Может, уже война началась или марсиане высадились - один черт, ничего не знаю".
- Войны пока нет, - сказал я, - а марсиане, пожалуй, высадились.
И рассказал ему коротко о розовых "облаках". Но я не ожидал, что мой рассказ вызовет у него такую реакцию. Он рванулся к дверце, словно хотел выскочить на ходу, потом разинул рот и дрожащими губами спросил:
- С неба?
Я кивнул.
- Длинные розовые огурцы. Как самолёты пикируют. Да?
Я удивился: говорит, газет не читал, а знает.
- Только что видел, - сказал он и снова вытер выступивший на лбу, должно быть, холодный пот: встреча с нашими знакомцами из Антарктики его совсем доконала.
- Ну и что? - спросил я. - Летают, точно. И пикируют. И на огурцы похожи. А вреда никакого. Один туман. Трусишка ты, вот что.
- Всякий струсил бы на моём месте, - все ещё взволнованно проговорил он, - я чуть с ума не сошёл, когда они стадо удвоили.
И, почему-то оглянувшись сначала, словно боясь, что его могут подслушать, тихо прибавил:
- И меня тоже.
Ты уже, наверное, понял, Юри, что Митч попал в такую же переделку, как и мы с тобой. Эти чёртовы "облака" заинтересовались его стадом, спикировали на коров, а наш храбрый ковбой полез их отгонять. И тут началось нечто совсем уже непонятное. Один из розовых огурцов подплыл к нему, повис над головой и приказал отойти. Не словами, конечно, а как гипнотизёр на ярмарке, - отойти назад и сесть на лошадь. Митч рассказывает, что не мог ни ослушаться, ни сбежать. Не сопротивляясь, он отошёл к лошади и вскочил в седло. Я думаю, что им на этот раз всадник понадобился: пеших-то они набрали достаточно, целую коллекцию. Ну а дальше все как по маслу: красный туман, полная неподвижность, ни рукой, ни ногой не шевельнуть, а тебя будто насквозь просматривают. Словом, картина знакомая. А когда туман рассеялся и парень в себя пришёл, глазам не поверил: стадо вдвое увеличилось, а в сторонке на лошади точно такой же Митчелл сидел. И лошадь та же, и сам он как в зеркале.
Нервы у парня, конечно, не выдержали: помню, что со мной в первый раз было. С ним то же: помчался, куда ветер понёс, лишь бы дальше от наваждения. А потом остановился: стадо не своё, хозяйское, отвечать ему же придётся. Подумал и вернулся, а там все по-прежнему, как до появления розовых "облаков": ни лишних коров, ни двойника на лошади. Ну и решил парень: либо мираж, либо он с ума сошёл. Стадо в загон, а сам в город, к хозяину.
Все это только предисловие, ты же понимаешь. Не успел я кое-как успокоить парня, как сам запсиховал: вижу, летят стайкой вдоль дороги, этак бреющим полётом идут. Совсем диснеевские поросята, как сказал тогда наш радист из Мак-Мердо, и на огурцы не похожи. Тут и Митчелл их увидел. Слышу: замолк. Только дышит, как запыхавшийся.
"Начинается", - подумал я, вспомнив, как эти "дирижабли" шли на таран в нашем первом воздушном "бою". Но на этот раз они даже не снизились, а просто пронеслись со скоростью звука, как розовые молнии в сиреневом небе.
- К городу пошли, - прошептал сзади Митчелл.
Я не ответил: кто их знает.
- Почему они нас не тронули?
- Не заинтересовались. Едут двое в автомобиле - мало ли таких. А я меченый.
Он не понял.
- Встречались, - пояснил я. - Вот они и запомнили.
- Не нравится мне все это, - сказал он и замолчал.
Так мы и ехали молча, пока из-за поворота не показался город. До него оставалось не больше мили, но я почему-то не узнал его: таким странным он мне показался в сиреневой дымке, как мираж в этих сыпучих жёлтых песках.
- Что за дьявольщина? - удивился я. - Может, у меня спидометр барахлит? До города по крайней мере десяток миль, а он уже виден.
- Посмотри вверх! - воскликнул Митчелл.
Над миражем города висели цепочкой розовые облака - не то медузы, не то зонтики. Может быть, тоже мираж?
- Не на месте город, - сказал я. - Не понимаю.
- Мы уже должны были проехать мотель старика Джонсона, - откликнулся Митчелл. - Ведь он в миле от города.
Я вспомнил морщинистое лицо хозяина мотеля и его зычный командирский голос: "В мире всё стало с ног на голову. Дон. Я уже начинаю верить в Бога". Кажется, пора начать верить в Бога и мне. Я вижу удивительные и необъяснимые чудеса. Джонсон, обычно встречавший все проезжавшие мимо машины на каменной лесенке своего дома-гостиницы, бесследно исчез. Это уже само по себе было чудом: ни разу за все годы работы на авиабазе я не проезжал здесь, не узрев на ступеньках старого ангела с ключами от города. Ещё большим чудом было исчезновение его гостиницы. Мы не могли проехать её, а даже признаков строения у дороги не было видно.
Зато с каждой минутой становился виднее город. Сэнд-Сити в лиловой дымке перестал быть миражем.
- Город вроде как город, - сказал Митчелл, - а что-то не то. Может, с другой дороги въезжаем?
Но въезжали мы с обычной дороги. И видели те же рыжие дома у въезда, тот же плакат на столбах, с огромными буквами поперёк улицы: "Самые сочные бифштексы только в Сэнд-Сити", ту же колонку с алюминиевой башенкой-счётчиком. Даже сам Фрич в белом халате, как всегда, стоял у разбитого молнией дуба с лучезарной улыбкой-вопросом: обслужить вас, сэр? Масло? Бензин?
14. ГОРОД ОБОРОТНЕЙ
Я остановил "корвет" со скрежетом, знакомым всем владельцам окрестных бензоколонок.
- Привет, Фрич. Что случилось с городом?
Мне показалось, что Фрич не узнал меня. Без обычной своей услужливой расторопности он шагнул к нам, шагнул как-то неуверенно, словно человек, вошедший в ярко освещённую комнату из ночной темноты. Ещё более поразили меня его глаза: неподвижные, будто мёртвые, они смотрели не на нас, а сквозь нас. Он остановился, не дойдя до машины.
- Доброе утро, сэр, - произнёс он глухим, безразличным голосом.
Фамилии моей он не назвал.
- Что с городом?! - заревел я. - Крылья, что ли, у него появились?
- Не понимаю, сэр, - так же монотонно и безразлично ответил Фрич. - Что вам угодно, сэр?
Нет, это был не Фрич.
- Куда девался мотель старика Джонсона? - спросил я, еле сдерживаясь.
Он повторил без улыбки:
- Мотель старика Джонсона? Не знаю, сэр. - Он шагнул ближе и уже с улыбкой, но до того искусственной, что мне на миг стало страшно, прибавил: - Вас обслужить, сэр? Масло? Бензин?
- Ладно, - сказал я. - Разберёмся. Поехали, Митч.
Отъезжая от бензоколонки, я обернулся. Фрич по-прежнему стоял у дороги, провожая нас холодными, застывшими глазами покойника.
- Что это с ним? - спросил Митчелл. - С утра, что ли, набрался?
Но я знал, что Фрич не пьёт ничего, кроме пепси-колы. Не хмельное бродило в нём - нечеловеческое.
- Кукла, - пробормотал я, - заводная кукла. "Не знаю, сэр. Могу вас обслужить, сэр. Что вам угодно, сэр".
Ты знаешь, что я не трус, Юри, но, честное слово, сердце сжалось от предчувствия чего-то недоброго. Слишком много непонятных случайностей, хуже, чем тогда в Антарктике. Признаться, даже хотелось повернуть назад, да в город другой дороги не было. Не на базу же возвращаться.
- Ты знаешь, где найти твоего хозяина? - спросил я у Митчелла.
- В клубе, наверно.
- Начнём с клуба, - вздохнул я. Хочешь не хочешь, а город рядом, тормозить незачем.
И я свернул на Эльдорадо-стрит, погнав машину вдоль аккуратных коттеджиков, одинаково жёлтых, как вылупившиеся цыплята. Пешеходов не было видно, здесь пешком не ходили, а ездили на "понтиаках" и "бьюиках", но "понтиаки" и "бьюики" уже отвезли хозяев на работу, а хозяйки ещё потягивались в постелях или завтракали в своих электрифицированных кухнях. Хозяин Митчелла завтракал в клубе, а клуб помещался в переулке, выходившем на главную улицу, или Стейт-стрит, - улицу Штата, как она здесь называлась. Мне было уже стыдно своих неосознанных страхов - синее небо, никаких розовых "облаков" над головой, расплавленный солнцем асфальт, горячий ветер, гнавший по мостовой обрывки газет, в которых, наверное, говорилось о том, что розовые "облака" - это просто выдумка психов нью-йоркцев, а Сэнд-Сити полностью застрахован от любого космического нашествия, - все это возвращало к реальности тихого сонного города, каким он и должен быть в это знойное утро.
Так, по крайней мере, мне казалось, потому что всё это была только иллюзия, Юри. В городе не было утра, и он совсем не дремал и не спал. Мы сразу увидели это, свернув на Стейт-стрит.
- Не рановато ли в клуб? - спросил я у Митчелла, все ещё по инерции мысли о сонном городе.
Он засмеялся, потому что в этот момент нас уже задержала толпа на перекрёстке. Но это была не утренняя толпа, и окружал нас не утренний город. Светило солнце, но электрические фонари на улице продолжали гореть, как будто вчерашний вечер ещё не кончился. Неоновые огни сверкали на витринах и вывесках. За стеклянными дверями кино гремели выстрелы: неустрашимый Джеймс Бонд осуществлял своё право на убийство. Щёлкали шары на зелёных столах бильярдных, грохотал поездом джаз в окнах ресторана "Селена", и стучали сбитые кегли в настежь открытых дверях кегельбанов. А по тротуарам фланировали прохожие, именно фланировали, прогуливались, а не спешили на работу, потому что работа давно закончилась, и город жил не утренней, а вечерней, предночной жизнью. Будто вместе с электрическими фонарями на улице люди решили обмануть время.
- Зачем эта иллюминация? Солнца им мало? - недоумевал Митчелл.
Я молча затормозил у табачного киоска. Бросив на прилавок мелочь, осторожно спросил у завитой продавщицы:
- У вас какой-нибудь праздник сегодня?
- Какой праздник? - переспросила она, протягивая мне сигареты. - Обычный вечер обычного дня.
Неподвижные голубые глаза её смотрели сквозь меня, как и мёртвые глаза Фрича.
- Вечер? - повторил я. - Да вы посмотрите на небо. Какое же солнце вечером?
- Не знаю. - Голос её звучал спокойно и безразлично. - Сейчас вечер, и я ничего не знаю.