Меж тем Добрыня Никитич не умолкал:
– Тридцать лет Илья Муромец просидел парализованным. За это и прозвище ему дали – Сидень. Подобная многолетняя неподвижность всегда давала о себе знать. Когда ведуны вылечили его и он начал выезжать в Дикое Поле, то сразу же стал усиленно тренировать ноги. Каждое утро ложился навзничь на подворье и по сто раз поднимал колоду с бочками, полными меду. Помню, встретились мы с ним впервые в Диком Поле, – а тогда какие встречи были: перед тобой либо враг, либо брат, – и, как мальчишки, прежде всего за оружие схватились. Одним словом, поломали друг другу копья, притупили мечи, а уж потом схватили друг друга за грудки. Напряжение было нечеловеческое. Мои ноги по самые колени в землю погрузились, но я держался. А вот Муромца ноги подвели, и он упал навзничь. Я уже верхом на нем сидел и нож из чехла выхватил, да почувствовал, что это настоящий богатырь, и спросил, как его звать, чтоб было потом чем похвалиться. Когда он назвался, мы как братья обнялись, потому что заочно были давно знакомы. Ноги были единственной слабостью Ильи Ивановича как ратоборца. Вспоминаю и другой случай – я тогда свидетелем был. Сцепился Илья Иванович с добрым супротивником, как потом выяснилось, собственным сыном, которого с малолетства забрали в плен и воспитывали в Царьграде, в Византии. И что же? Опять из-за ног чуть было Илья не поплатился головой! Так вот, какой специалист, дружище, мог бы вам рассказать подобное?
"…ибо понимают, что иначе попадут в психбольницу", – неожиданно вспомнилось Психологу.
– Это же чистая фантастика! – нарочно провоцируя Добрыню, воскликнул он и недоверчиво покачал головой.
– Фантастика! – отозвался Никитич. В его голосе слышалась горечь. – Вижу, как я непростительно ошибся… Был бы прав, если бы все это скрыл и подался в научные работники… Но разве я думал, что через тысячу лет люди не будут знать толком собственного прошлого! А ведь я же рассказываю о вашем времени и там. Вот тогда тамошний люд воспринимает мои рассказы как фантастические, ибо чем иным они могут быть для окружения князя Владимира?… Но наберитесь терпения, мудрый муж…
Устроил князь Владимир почетный пир для удельных князей, бояр, богатырей и всей рати дружинной. На почетном месте за столом дубовым сам Владимир-князь восседает. Черная шуба – на плече, соболья шапка – на ухе, царьградскими алмазами переливается. Ошую – княгиня Апраксия в праздничной багрянице, усыпанной драгоценными каменьями. Пируют у князя добры молодцы, усы мочат в зеленом вине, тяжелые кубки поднимают, заздравные тосты друг другу возглашают. Полная гридница гостей, и столы дубовые от яств даже прогибаются. Тут во всем достаток княжеский; и в меде, и в пиве, и в птице дикой – всего полным-полно. Под ножи пирующих плывут лебеди белые, запеченные со сливами и яблоками. Скоморохи в дудочки дудят, в тарели бьют, прыгают – всем на потеху да развлечение. Шум и гам стоит, весело гостям. Только красавец Алеша Попович грустен: вино еле к губам подносит, еду почти не пробует. Доспехи его богатырские серебром-золотом отливают, а в темных очах молнии посверкивают. То и дело бросает он взгляды страстные в сторону Апраксин, самой прекрасной, самой завораживающей. И снова хмуро сидит, глаза сощуривая, тонкие усы покусывая, руки белые вверх потягивая, чтобы не затекли. Да и промолвил Владимир-князь Ясно Солнышко ко всем гостям без выбору: – Гой еси, добры молодцы! А не расскажет ли кто небывальщину, не посмешит ли кто, не развеселит ли сына названого – Алешку Поповича? И поднялся боярин Гладкий сын Свиридович и начал старую небылицу-неслыхальщину:
На горе корова белку гоняла,
по синю по морю жернова плывут…
И Алеша начал усмехаться.
Недовольно начал возговаривать:
– Да слыхали мы уж эти небылицы! Дальше будет так: "Как гулял Гуляйко до печного столба, как увидел Гуляйко в ковшике воду: "А не сине ли это море, братики?…" Не нова твоя небывальщина, княже, как и стол твой, княже, не новый!
Понахмурился Владимир-князь Ясно Солнышко. Гости званые насторожились.
– И не стыдно ли тебе, Алеша Попович? Или мало мы тебя шубами жаловали? Иль казна была для тебя закрытою? Невесел ты днесь, Попович, так иди от нас и один печалуйся.
И Алешка тот ему в ответ:
– Я пойду, и никто не задержит! Не потому пойду, что гонишь меня, а потому пойду, что сам не желаю оставаться! Где это видано и где это слыхано, чтобы почетным гостям ставили деревянные миски, клали деревянные ложки? Разве мало мы захватили серебра и золота, чтобы потчевать нас, как черный люд?
И наступила тишина в ожидании грома.
Закричал тогда толстый Свиридович:
– Гей, казаче Илья сын Иванович! Помнишь ли или вспоминаешь? Как явился ты впервые на подворье, как держал в мешке Соловья-Разбойника. А вот Алешка из гордыни или же из зависти на тебя, казака, гнев свой обратил. И попал бы, ирод, булатом своим в тебя, если бы ты тот булат на лету не поймал! Помнишь-вспоминаешь ли? Так отблагодари его полной мерою: Владимир-князь не покарает…
Снова наступила тишина в ожидании грома. А персты добрых молодцев на рукояти мечей легли. Загремит сейчас сеча злая, что не раз здесь в хоромах кровавилась, камни белые кровью орошаючи.
И сказал Илья сын Иванович, родом Муромец:
– Не горазд я помнить распри старые. Не горазд на пиру смуту сеяти. Ворогов хватает и в Диком Поле! Разве мы одолеем их, коль рассоримся?
И сказал на то Владимир-князь:
– Золотые слова молвил Муромец. Пусть несут на Стол злато-серебро.
– Слава, слава! – загудели дружинники.
– Пусть же скажет нам ученый друг, – молвил Муромец, – пусть поведает нам Добрыня небывальщину, не такую, что известна нам, а неслыханную!
И Никитич, богатырь очень приветливый, не заставил себя упрашивать:
– Расскажу я вам, други, небывальщину, небывальщину да еще и неслыхальщину. Только не такую, что уже была, а такую, что еще будет…
Представим, други, что наш храбрый витязь Руслан, славный потомок Олегового сподвижника Руслана, на пиру вот этом так набрался пива-меду, что, возвращаясь домой, упал в княжеский погреб да и проспал там тысячу лет!
И ответил достойный Руслан:
– Вполне возможно, потому что когда сплю, то никак не добудишься.
– Проснулся Руслан в чудесном мире, когда самого Перуна [Перун – одно из главных языческих божеств у славян, властитель молний; по легенде, во время принятия христианства в Киеве была сброшена в Днепр огромная статуя идола, изображавшая Перуна] потомки наши подняли со дна Славутича и, чтобы овладеть его молниями, упрятали старика в конденсатор…
– Господи, какое поганское слово! – ужаснулся Владимир-князь.
– Так вот, растерялся поначалу Руслан в мире незнакомом, а потом нанялся в концертную бригаду эстрадных лицедеев и на потеху худородной челяди ежевечерне вязал узлы из рельсов, рвал цепи и ломал подковы. И Руслан подтвердил:
– Я это могу! Только вот что такое рельсы – не ведаю…
– Так слушайте же дальше. Вскоре отрок влюбился в девицу Василису Прекрасную, чемпионку Киевщины по стрельбе из лука. Василиса Прекрасная работала смотрителем оружейных палат Исторического музея, куда впервые в своей жизни направил стопы свои потешный витязь Руслан.
– Гей, Добрынюшка! – промолвил Муромец. – По-простому говори, не по писаному. За словами заморскими смысла не улавливаю.
И Никитич не заставил упрашивать себя:
– Вот как-то вечером пошел добрый молодец Руслан в палаты обетованные на свиданье с Василисой Прекрасной.
Все дороги ведут до белокаменного града Кия, а в Киеве-граде дорог – как в лабиринте. И вспомнил тогда добрый молодец, что катятся по стольному граду Кия железные красные чудовища, рекомые трамваями.
– Господи, какое поганское слово! – снова ужаснулся Владимир-князь Ясно Солнышко.
– И катятся они и, яко молнии, блистаху и, яко тьма басурманская тимпанов, рокотаху. И люд в них едет, яко Иона во чреве китовом.
– Вот это небывальщина да еще и неслыхальщина!
– На стойбище многодорожном узрел Руслан огромную орду. Ибо чадь городская, аше хотяше врата Трамвая растворить, сходится на определенные стойбища, аки печенеги на пороги Славутича, где заморские гости из варяг в греки идут волоком. И пройти в эти врата тяжелее, нежели грешнику окаянному в дверь христианского рая. И вот пришел Трамвай. И врата его вельми соблазнительно растворились. И стоят в них стеною каменной счастливцы, которые раньше понабивались. Тогда огромная орда окружила Трамвай с лютой силою. И нападоша купно со всех сторон, крича громоподобно, некоторые со стенопробивными хитростями, а некоторые с иными осадными способами. Лезут на приступ кто как может. И не слышат друг друга, кто и что глаголет. Только слышно глас вопиющего в Трамвае погонича: "Людоньки, трамвай ведь не из шкуры кислой! Его не растянешь!"
Возвеселились от этих слов богатыри и дружинники, оживились. Начали мечами и кинжалами позванивать.
– Ну и диво, вот это выдумка!
Никитич, вниманием уваженный, повел далее:
– А на широких улицах стольного Киева, которых назвали гульвары, гужевому транспорту движение запрещено: конному там не проехать… Что же делать Руслану, как ему быть? "И на меду найдешь беду", – горько подумал славный витязь. Но не сошелся для него белый свет клином, ибо еще старые ведуны малым деткам втолмачивают: "Беда и недотепу научит сало с коржами есть". И действительно! Движутся на Руслана отовсюду избы на колесах, хотя и без конной запряжки. А тут еще городской дружинник вельми приветливо дал ему, гостю из седой старины, хороший совет: под землей града-быстро мчат сцепленные возки, которые при помощи обузданной силы Перуна, в конденсатор заточенной, движутся. Да вдобавок по Славутичу крылатые корабли без парусов стремительно проплывают. А в небе во все концы, во все края земли Русской, железные птицы летают и перевозят с собой по полторы сотни душ.
– Целую княжескую дружину?!
– Вот именно. Это вам не Змеи Горынычи… А реку перекрыли плотины крутостенные, в которых много молний накапливается. И так высоки эти плотины, что воды Славутича в необозримое море разлились да и затопили пороги и даже злой камень Ненасытен. И не надо теперь в запорожском понизовье идти из варяг в греки волоком…
– Вот это небывальщина! Вот это неслыхальщина!
– А на месте Перуна, братие, на круче Днепровой, сам Владимир-князь возвышается, в бронзе увековеченный. И стоит он властно выпрямившийся и на укрощенный Славутич с утехой любуется и дальше – на давно обработанную трудящим людом заднепровскую даль, что когда-то Полем Диким прозывалась!…
И промолвил тогда Владимир-князь:
– А и скажи, Добрыня свет Никитич, не упала ли Русь на колени перед вражьими конями, могуча ли она или обессилена?
Ответил Добрыня Никитич, ратоборец славный и опытный:
– Русь как была, так и есть – не пройти, не объехать ее. Разлеглась она богатырем от самого Востока до самого Запада, от белых пустынь Севера до желтых пустынь Юга. Быстрая молния не в силах ее обежать, даже Солнце не-в состоянии за день обойти. И могущественней державы нет на всем белом свете!
– Слава! Слава! Слава! – загудели богатыри и дружинники.
Психолог усмехнулся, увидев растроганное лицо Профессора.
– А что вы сами думаете обо всей этой истории? – спросил Профессор.
– Боюсь, что я злоупотребляю вашим вниманием…
– Ничего, – усмехнулся Профессор, – будем считать, я еще не устал слушать.
Психолог какое-то время помолчал, собираясь с мыслями.
– Мы исходим из того, – наконец сказал он, – что высшая нервная деятельность человека делится на два параллельных, тщательно сбалансированных процесса – сознательный и подсознательный. Человеку присуще уделять больше внимания первому процессу. А меж тем подсознательная деятельность не менее важна. Где-то в закоулках человеческой памяти сберегается некий архив… Накопление жизненного опыта в подсознании никогда не прекращается и часто характеризуется так называемыми интуитивными открытиями и решениями. Возможно, когда-нибудь будет разработан научно управляемый процесс и подсознание, словно в зеркале, отразится в сознании, тогда мы наконец овладеем всеми архивными фондами памяти…
– Так вы считаете, что три богатыря и в самом деле…
– Нет, но мы всегда знали, кем является наш Добрыня Никитич на самом деле…
– Кто же он?
– К сожалению, на этот вопрос я вам не отвечу. Из этических соображений. Да и вам это, в конце концов, ни к чему…
– Тогда чего же ждете от меня?
– Чего я жду? – переспросил Психолог. – Как вы думаете, вернется к нам Добрыня Никитич?
Вопрос застал Профессора врасплох. Он казался бессмысленным и немотивированным. Вся беседа становилась несерьезной. "К счастью, сумасшествие не заразная болезнь", – саркастически отметил мысленно Профессор, с веселым, любопытством глядя на Психолога. Он уже не мог удержаться от чисто академической шутки.
– Уверен, что не вернется, – улыбаясь, заметил Профессор.
– Почему? – необдуманно не удержался от вопроса Психолог.
– Вы припомнили, что из былины "Возвращение Добрыни" ваш подопечный узнал об ухаживании Алеши Поповича за его Маринкой и отбыл уладить матримониальные дела. Так вот, он уже здесь никогда не появится, ибо "Возвращение" завершает былинный цикл про Добрыню Никитича. Дальше Добрыня уже не имеет биографии, и вашему инкогнито придется удовольствоваться одной современной…
– А вы, возможно, правы! – воскликнул Психолог, чем еще больше развеселил Профессора. – Вполне возможно! Я даже уверен…
– Рад был помочь, – вежливо поклонился Профессор, поднявшись во весь свой баскетбольный рост.
Состоялась церемония прощанья. А когда за Профессором закрылась дверь, Психолог еще какое-то мгновение держался за ручку, потом пробормотал:
– Так просто: и действительно цикл Добрыни закончился. Но гляди, дружище, чтобы у тебя не начался новый цикл Ильи Муромца с Алешей Поповичем в придачу!
Юрий Ячейкин. Антология НФ
Пародия-шутка
От составителя:
Стеклянный сосуд определенной формы и вместимости с наглухо запечатанным горлышком есть предмет бдительного внимания авторов этой антологии. Разные по манере письма, по своим взглядам, они, разумеется, по-разному и решают проблему бутылки. Однако есть и то, что их объединяет. Внимательный читатель заметит, что во всех произведениях антологии герои, в какие бы фантастические ситуации они ни попадали, никогда не оставляли бутылку нераспечатанной.
Но пора нам уже перейти от обсуждения общих проблем к конкретному рассмотрению предложенных произведений.
Открывается антология рассказом известного фантаста Р.Шекли "Соглашение". Это небольшое по объему произведение – еще одна из многочисленных вариаций темы маленького человека, затурканного жизнью одиночки. Бутылка здесь лишь повод для наполненного сплошным подтекстом, который в значительной мере перевешивает текст, разговора. В образе черта Мефа читатель без трудности найдет хищные черты пройдохи-дельца, готового во имя сумасшедших сверхприбылей вытянуть душу из рядового потребителя. И поэтому мы не можем не симпатизировать мистеру Махлину, который одержал тяжелую победу в неравной схватке.
Грозным предупреждением наполнена новелла Р.Бредбери "Июль 2001. Пятая экспедиция". Читатель так и не возьмет в толк, кто же выпил бутылку? Да и не это важно для него, ибо сам факт опорожнения сосуда не интересует автора.
Он поставил перед собой цель отобразить, как в мрачном мире чистогана человек человеку не только волк, а еще и змея подколодная, стервятник, птеродактиль, безмозглая древняя черепаха, мастодонт и даже тиранозавр-рекс.
Совершенно иные, светлые и радостные картины будущего находим мы в рассказе братьев Стругацких "Утро вечера мудренее". Опытные мастера фантазии исследуют классический случай – одна на троих. Но сколько неисчерпаемой выдумки демонстрируют при этом писатели!
Без сомнения, читателя заставит глубоко задуматься пессимистическое пророчество Д.Дюрренматта, поразит нежным лиризмом новелла И.Талло и захватит парадоксальная ситуация С.Лема.
Завершает нашу антологию тонко написанная миниатюра И.Росоховатского "Следы во времени". Углубляя тему бутылки, автор концентрирует внимание читателя на волнующей минуте великого открытия. Бутылка для него не самоцель, а повод для широких философских обобщений.
Итак, перед нами еще одна антология. Давайте же углубимся в чарующий фантастический мир бутылки.