- Ты - человек, и уже столько времени сидишь тут в одиночестве. С моей стороны вполне естественно, что я хочу составить тебе компанию, по крайней мере сейчас. Или это тоже глупо звучит?
Мюллер пожал плечами.
- Никудышный из тебя товарищ, - сказал он. - Было бы лучше, если бы ты со своими естественными христианскими побуждениями шел бы куда подальше. Ты можешь только растравить рану, напоминая мне о том, чего для меня больше не существует или чего я не знаю, - Мюллер, теперь холодный и далекий, смотрел мимо Раулинса туда, где на стенах дрожали тени животных. Ему хотелось есть, и как раз приближалось время охоты для ужина. Он резко закончил: - Сынок, мое терпение вроде бы подходит к концу. Самое время тебе убраться.
- Хорошо. А я могу придти завтра?
- Кто знает. Кто знает.
Теперь улыбка парнишки стала искренней:
- Спасибо, что ты согласился поговорить со мной, Дик. До свидания!
4
В неспокойном свете лун Раулинс выбрался из зоны "А". Голос мозга корабля вел его назад тем же самым путем, причем, порой в самых опасных местах на эти указания накладывался голос Бордмана.
- Хорошо начал, - говорил Бордман, - это уже плюс, что он вообще терпит тебя. Как ты себя чувствуешь?
- Паршиво, Чарльз.
- Потому что был так близко от него?
- Потому что поступаю как свинья.
- Перестань бредить, Нед. Если мне придется читать тебе нотации каждый раз, как ты туда отправляешься…
- Свое задание я выполню, - заявил Раулинс. - Но это не значит, что мне оно нравится.
Он осторожно прошел по каменной плите с пружиной, которая сбросила бы его в пропасть, если бы он ступил на нее в непредусмотренное время. Какой-то некрупный, невероятно зубастый зверек запищал, словно смеялся над ним. По ту сторону плиты он ткнул стену в соответствующем месте, и стена разошлась. Он вошел в зону "В". Поглядев наверх, на притолоку, он заметил глаз в углублении, который вне сомнения был видеофоном. Он улыбнулся ему на тот случай, если Мюллер следит за его уходом.
Теперь понятно, думал он, почему Мюллер решил изолироваться от мира В подобных условиях я поступил бы точно так же. Мюллер, благодаря гидрянам, получил духовное увечье, причем в эпоху, когда любое увечье воспринимается как достойный сожаления пережиток прошлого. С точки зрения эстетики считалось преступлением отсутствие конечностей, глаза или носа, но эти недостатки можно легко исправить, хотя бы из-за заботы о ближних. Демонстрация своего уродства перед человечеством - антисоциальный поступок, вне сомнения.
Однако, ни один из специалистов не смог бы излечить уродство Мюллера. Такому оставалось лишь отъединиться от общества. Кто-то слабый избрал бы смерть. Мюллер предпочел изгнание.
Раулинс все еще дрожал от недолгого прямого контакта с Мюллером. Ведь он чуть ли не минуту воспринимал эманацию незащищенных, обнаженных эмоций, действующих без слов. Эта волна, бьющая из глубин человеческой души, пробуждала страх, угнетение.
То, чем гидряне наделили его, не было телепатическим даром. Из него непроизвольно излучалась его личность: ревущий поток дичайшего отчаяния, река печали, сожаления, вся грязь души. И он не мог сдержать это. В то короткое время Раулинс буквально был залит этим водопадом эмоций, а сперва и позже его охватывала лишь жалость.
Он осознавал это по-своему. Печаль Мюллера не была лишь его личной печалью, он транслировал не больше и не меньше, а лишь сознание тех наказаний, какие изобрел космос для живущих в нем. В те мгновения Раулинс ощущал себя настроенным на каждый из диссонансов - упущенные возможности, растоптанная любовь, торопливые слова, неоправданные сожаления, голод, чванство и жажда, стилет зависти, яд разочарования, смертоносные клыки времени, гибель на зиму крохотных насекомых, слезы отчаяния, слезы созданий божьих. В то мгновение он познал старение, утраты, ярость, беспомощность, одиночество, опустошение, самоуверенность и безумие. Услышал немой рев космического гнева.
Неужели все мы таковы? - поразился он. И то же самое излучаем и я, и Бордман, и моя мать, и та девушка, которую я любил когда-то? Неужели все мы, блуждая по миру, издаем такие же сигналы, разве что не способны воспринимать волны такой частоты?
Настоящее счастье. Слушать такую песню было бы невероятно болезненно.
Бордман сказал:
- Очнись, Нед. Перестань предаваться печальным размышлениям и следи за тем, чтобы тебя что-либо не убило. Ты уже почти в зоне "С".
- Чарльз, что ты чувствовал, когда был рядом с Мюллером после его возвращения с Беты Гидры?
- Об этом поговорим попозже.
- Ты чувствовал себя так, словно внезапно понял, что такое человеческие существа?
- Я же сказал - попозже…
- Позволь мне говорить о том, о чем мне хочется говорить, Чарльз. Дорога здесь безопасна. Сегодня я заглянул в душу человека… Ошеломляюще! Но послушай… Не может быть, что он на самом деле такой. Он же хороший человек. От него бьет мерзостью, но это только фон. Какие-то отвратительные помехи, которые не говорят нам правды о Дике Мюллере. Что-то, чего мы не должны слышать… искаженные сигналы, как тогда, когда ты нацеливаешь открытый амплификатор на звезды и слышишь завывание призраков, знаешь… тогда даже от самых прекрасных звезд доносятся гнусные вопли, но это только реакция амплификатора… и не имеет ничего общего с самой природой той звезды, это… это…
- Нед!
- Прости, Чарльз!
- Возвращайся в лагерь! Мы все согласны, что Дик - превосходный человек. Именно поэтому он и необходим нам. И ты нам необходим тоже, так что заткнись, наконец, и смотри, куда идешь.
Будь осторожней! Спокойней! Спокойней! Спокойней! Что это за зверюга там слева? Прибавь шаг, Нед. Но спокойно. Это единственный способ, сынок! Сохраняй спокойствие.
Глава восьмая
1
Ранним утром следующего дня, когда они вновь встретились, они чувствовали себя свободнее. Раулинс после ночи, проведенной в лагере под металлической сеткой генератора сна, выспавшийся и отдохнувший, отыскал Мюллера у высокого пилона на краю обширной центральной площади.
- Как ты думаешь, что это? - начал разговор Мюллер, едва заметив его появление. - Такой стоит здесь на каждом из восьми углов площади. Я уже много лет слежу за ними. Они вращаются. Посмотри.
Он указал на один из боков пилона. Подходя, Раулинс на расстоянии метров в десять начал ощущать эманацию Мюллера. Однако он пересилил себя и подошел поближе. Так близко ему вчера быть не приходилось за исключением той жуткой минуты, когда Мюллер схватил его и притянул к себе.
- Видишь это? - спросил Мюллер, постукивая по пилону.
- Какой-то знак.
- У меня ушло чуть ли не шесть месяцев на то, чтобы нацарапать его. Я пользовался обломками кристаллов вон от той стены. Каждый день я посвящал этому час, а то и два, пока не получил четкий след на металле. Потом наблюдал. На протяжении одного местного года пилон совершает один полный оборот. А значит - он вращается. Незаметно, но вращается. Что-то вроде календаря.
- А они… а ты… а ты когда-нибудь…
- Ближе к делу, сынок.
- Прости. - Раулинс отступил на пару шагов, стараясь не показать, что близость плохо влияет на него. Он был оглушен, растерян. На расстоянии в пять метров он уже почувствовал определенное облегчение, но чтобы выдержать это, он был вынужден постоянно повторять про себя, что переносит эманацию с каждой минутой все лучше.
- О чем ты спрашивал?
- Ты наблюдаешь только за этим пилоном?
- Я сделал знаки еще на паре. Наверняка все они вращаются. Однако их механизмы я не обнаружил. Под этим городом скрывается какой-то фантастический мозг. Старый, насчитывающий миллионы лет, но все еще работающий. Может быть, это какой-то жидкий металл, в котором циркулируют первоэлементы создания. Этот мозг заставляет вращаться пилоны, следит за чистотой воды, чистит улицы.
- И расставляет ловушки.
- И расставляет ловушки, - подтвердил Мюллер. - Но для меня это непонятно. Когда я копал и тут и там, под тротуаром, я натыкался только на почву. Может быть, вы, сукины дети археологи, сможете локализовать мозг этого города? Ну? Есть какие-нибудь наметки?
- Вроде бы никаких, - сказал Раулинс.
- Ты говоришь это без особой уверенности.
- Потому что не знаю. Я не принимаю никакого участия в работах на территории лабиринта. - Раулинс невольно виновато улыбнулся. Он тут же пожалел об этом и услышал по контрольной линии замечание Бордмана, что виноватая улыбка как правило заранее отмечает ложь, и что Мюллер в любую минуту может сообразить это. - Я преимущественно работал снаружи, - объяснил он Мюллеру, - вел исследования у входа. А потом, когда вошел, то направился прямо сюда. Так что я не знаю, что наоткрывали тут другие. Если, вообще, они что-то открыли.
- Они собираются вести раскопки на улицах? - спросил Мюллер.
- Не думаю. Теперь мы так часто не копаем. У нас есть исследовательская аппаратура, сенсорные устройства и зондирующие лучи. - Захваченный собственной импровизацией, он продолжал: - Разумеется, когда-то археология несла разрушения. Чтобы исследовать то, что находится под пирамидой, надо было пирамиду разобрать. Но сейчас для многих работ мы можем использовать роботов. Понимаешь, это новая школа - исследование грунта без раскопки его. Таким образом мы сохраняем памятники прошлых дней…
- На одной из планет Эпсилон Индейца, - сказал Мюллер, - какие-нибудь пятнадцать лет назад группа археологов разобрала древнейший погребальный павильон неизвестного происхождения, и ни одним из способов не удалось восстановить это сооружение, поскольку никто не знал, на каком принципе оно было построено. Как бы ни пытались сложить его, оно падало, и это была огромная потеря. Я случайно видел его развалины несколько месяцев спустя. Разумеется, ты знаешь эту историю.
Раулинс истории этой не знал. Покраснев, он произнес:
- Ну… в любой области всегда отыщутся свои халтурщики…
- Лишь бы их здесь не было. Я не потерплю никаких разрушений в лабиринте. Это не значит, что у них нашлось бы много возможностей для этого. Лабиринт превосходно защищает себя. - Мюллер неторопливо отошел от пилона.
Раулинс чувствовал все большее облегчение по мере того, как росло расстояние между ними, но Бордман посоветовал ему пойти за Мюллером. Тактика преодоления недоверчивости Мюллера предусматривала намеренное пребывание в эманационном поле. Не оборачиваясь, Мюллер произнес как бы сам себе:
- Клетки опять закрыты.
- Клетки?
- Посмотри… вон там, на той улице.
Раулинс увидел нишу в стене здания. Прямо из мостовой вырастало несколько десятков прутьев из белого металла, постепенно изгибающихся и входящих в стену на высоте примерно четырех метров. Таким образом, они создавали нечто вроде клетки. Другую такую же клетку он разглядел дальше на той же улице.
Мюллер сказал:.
- Всего их двадцать, они симметрично расположены на улицах, отходящих от площади. Трижды за то время, пока я здесь нахожусь, клетки открывались. Прутья как-то вдвигаются в тротуар и исчезают. Последний, третий раз это произошло позавчера ночью. Я никогда не видел самого процесса открытия или закрытия. И на этот раз проворонил.
- Для чего, как тебе кажется, могли служить эти клетки? - поинтересовался Раулинс.
- В них содержались опасные звери. Или же плененные враги, быть может. Для чего же еще могут служить клетки?
- Но ведь они открываются до сих пор.
- Город все еще заботится о своих жителях. В наружные зоны проникли враги. Вот клетки и ждут в готовности на тот случай, если кто-то из них будет пойман.
- Ты говоришь о нас?
- Да. О врагах. - В глазах Мюллера неожиданно блеснула параноидальная ярость. Угрожающе быстро после логических рассуждений последовал этот холодный взрыв. - Хомо сапиенс! Самое безжалостное, самое грязное и самое подлое животное во Вселенной!
- Ты говоришь так, словно сам в это веришь…
- Верю.
- Успокойся, - сказал Раулинс. - Ты же всю свою жизнь старался на благо человечества Не может быть, чтобы ты в это верил…
- Всю свою жизнь, - медленно произнес Мюллер, - я потратил на благо Дика Мюллера.
Он повернулся к Раулинсу. Расстояние между ними было метров шесть-семь, но, казалось, что эманация почти также сильна, как если бы они стояли лицом к лицу.
- Человечество, - продолжал он, - нисколько не касалось меня, малыш. Я видел звезды и хотел владеть ими. Мне мерещилось божественное могущество. Одного мира мне казалось мало. Я жаждал обладать всеми мирами. Поэтому я выбрал себе профессию, которая сделала звезды доступными для меня. Я тысячу раз был перед лицом смерти, выдерживал фантастические температуры. От дыхания причудливыми газами легкие мои сгнили, так что мне пришлось подвергнуть их обновлению. Я ел мерзости, один рассказ о которых вызывает тошноту. А детишки, такие как ты, обожали меня и писали рефераты о моей самоотверженности в работе на благо человечества, о моей безграничной жажде знаний.
А я тебе объясню, что было на самом деле. Во мне было столько же самоотверженности, как в Колумбе, Магеллане или Марко Поло. Это были великие путешественники, конечно же, но при этом они стремились и к немалой прибыли. Прибыль же, которой добился я - все вокруг. Я хотел сделаться стокилометрового роста. Хотел, чтобы памятники мне из золота были установлены на тысячах планет. Знаешь, как в стихах: "Слава - вот наши шпоры… последняя слабость утонченного ума". Мильтон.
Ты знаком с этими вашими греками? Когда человек забирается слишком высоко, боги сбрасывают его вниз. Я познакомился с этим фатальным образом. Когда я сквозь облака спускался к гидрянам, я ощущал себя богом. Когда я улетал оттуда, вновь сквозь те же облака… тоже был богом. Для гидрян это уже вне сомнения. Тогда я думал: я останусь в их мифах, они всегда будут рассказывать легенды обо мне. Существо, спустившееся к ним и встревожившее их настолько, что пришлось его обезвредить… Но…
- Эта клетка…
- Позволь, я закончу! - рявкнул Мюллер. - Ты понимаешь, в действительности я никакой не бог… я обычный паршивый смертный, одержимый иллюзиями собственной богоравности, пока истинные боги не позаботились преподать мне небольшой урок. Это они сочли необходимым напомнить мне, что под пластиковым комбинезоном скрывается волосатый скот… что в этом интеллигентном черепе кроется звериный мозг. Это по их поручению гидряне воспользовались кой-какими своими хирургическими уловками - наверняка одной из своих специальностей - и открыли у меня этот мозг.
Не знаю, сделали ли они это из злости, чтобы я узнал, что такое жизнь в аду, или же решили, что должны избавить меня от моего врожденного порока, а именно - неумения проявлять чувства. Они - чужие нам создания. Ты только представь их себе. Но они внесли это небольшое исправление.
А я вернулся на Землю. Герой и прокаженный в одном лице. Встаньте рядом со мной - и вас начнет рвать. Почему? Да потому, что то, что бьет из меня, напоминает каждому, что он тоже зверь. И в результате мы лишь несемся сломя голову по нашему порочному кругу. Любой начинает ненавидеть меня, поскольку побывав рядом, начинает разбираться в своей собственной душе. И я ненавижу всех, так как знаю, что они сторонятся меня. Видишь ли, я разносчик заразы, и имя этой заразы - правда. Я утверждаю, что залогом человеческого счастья служит плотность черепной коробки. Если бы люди обладали хоть зачатками телепатических способностей, хотя бы той смутной силой, умением обходиться без слов, какими располагаю я, то они попросту не смогли бы находиться в обществе друг друга. Существование человеческого коллектива сделалось бы невозможным. А гидряне могут взаимно воспринимать мысли друг друга, и, по-видимому, это доставляет им удовольствие. Но мы так не можем. И именно потому я заявляю тебе, что человек - это скорее всего наиболее достойное удивления животное во всей Вселенной, неспособное даже переносить запах своих ближних… Душа не желает знать душу…
Раулинс сказал:
- Эти клетки вроде открываются.
- Что? Сейчас погляжу.
Мюллер бросился к клеткам. Раулинс не успел достаточно быстро отстраниться и испытал мгновенный удар эманации. На этот раз это не было болезненно: он увидел осень, засыхающие листья, вянущие цветы, пыль от порывов ветра, ранние сумерки. Он испытал скорее сожаление, чем боль от кратковременности жизни, неизбежного омертвления. Тем временем Мюллер, забыв обо всем, смотрел на алебастровые прутья клетки.
- Они ушли в тротуар уже на несколько сантиметров. Почему ты мне сказал только сейчас?
- Я пытался и раньше. Но ты меня не слушал.
- Да, да. Эти мои чертовы монологи! - Мюллер рассмеялся. - Нед, я ждал много лет, чтобы увидеть это. Эта клетка действительно открывается. Смотри, как быстро исчезают прутья в мостовой. Это очень странно, Нед. До сих пор они ни разу не открывались дважды в год, а тут второй раз за одну неделю…
- Может быть, ты просто не замечал этого, - предположил Раулинс. - Может быть, ты спал, когда они…
- Ладно, смотри!
- Как ты думаешь, почему они открываются именно в эту минуту?
- Повсюду вокруг враги, - сказал Мюллер. - Меня город уже принимает за своего. Я - постоянный житель. Слишком долго я нахожусь здесь. А теперь смысл, наверное, заключается в том, чтобы запереть тебя. Врага. Человека.
Клетка раскрылась полностью. Не было видно ни следа от прутьев, разве что на тротуаре остался ряд небольших отверстий.
- Ты пытался когда-нибудь что-нибудь поместить в эту клетку? - спросил Раулинс. - Какое-нибудь животное?
- Разумеется. В одну из них я засунул здоровую убитую зверюгу. Клетка не закрывалась. Тогда я поместил в нее несколько небольших пойманных зверьков. Я их связал и сунул живьем. И она опять не закрылась, - Мюллер нахмурил брови.
- Однажды я даже сам вошел, хотел проверить, закроется ли клетка автоматически, почувствовав живого человека. И тоже ничего не произошло. Я тебе советую: не ставь таких экспериментов, когда очутишься в одиночестве. - Он замолчал, а потом спросил через минуту: - Ты хотел бы помочь мне в ее исследовании? А, Нед?
Раулинс заколебался. Разреженный воздух неожиданно как огнем начал жечь ему легкие.
Мюллер спокойно продолжал:
- Ты только войди в нишу и постой там пару минут. Посмотрим, закроется ли клетка, чтобы задержать тебя. Это стоит проверить.
- А если она закроется? - поинтересовался Раулинс, не отнесясь к этому предложению серьезно. У тебя есть ключ, чтобы выпустить меня из нее?
- Мы всегда можем выломать эти прутья.
- Это было бы уничтожение для того, чтобы выпустить меня. Ты сам говорил мне, что не позволишь ничего разрушать в лабиринте.
- Временами приходится уничтожать для того, чтобы обрести знания. Ну же, Нед, войди в эту нишу!
Мюллер произнес это странным приказным тоном. Теперь он замер в каком-то причудливом ожидании, полупригнувшись, уткнув руки в бок. Словно сам собирается броситься в клетку, подумал Раулинс.
Тихонько прозвучал голос Бордмана: