Содержание:
Корм 1
Кабы не этот Пушкин 5
Собачья жара 7
Горлум и Ласталайка 12
Схема 16
Арест 21
Август 1998 22
Маленькая жизнь Стюарта Кельвина Забужко 24
Белой птицей пролетит моё детство 30
Теперь мы их похороним 33
Окончательное решение 35
Слишком много людей 37
Arbeiter 43
Юг 44
God Mode 52
Дырка в голове 56
Зина 67
Невеста 80
Сомелье 86
Долг 88
Тонкая дюжина 90
Калигула 95
Esotica 97
Примечания 100
Михаил Харитонов
Рассказы
Корм
Посвящается Песаху Амнуэлю
Польша, 1943.
Дверь захлопнулась, лязгнули засовы.
Загорелся неяркий свет. Тощие, измождённые люди стояли босиком на бетонном полу, вплотную друг к другу. Все были голыми: одежду у них отобрали. Никто не разговаривал. Негромко поскуливала женщина с разорванной мочкой уха: охранник польстился на бирюзовые серёжки. Седой старик сидел на полу, закрыв лицо руками, и тихо молился, мешая жаргон и французский.
Скрипнула другая дверь, и в помещение вошёл невысокий человек в чёрном мундире и чёрных очках. Он нёс с собой какой-то небольшой цилиндрический предмет, тщательно обёрнутый в плотную ткань.
Человек встал так, чтобы его было видно. Поднял руку. Блеснул золотой шеврон.
- Achtung! - крикнул он и театральным жестом поднял покрывало.
Через несколько секунд раздался стук падающих тел. Последним упал старик.
- Шма Исраэль, - сказал человек в мундире и грустно улыбнулся. Взвилось и запахнулось покрывало, надёжно укутывая непонятную вещь.
Он ещё раз осмотрел помещение, повернулся и вышел.
На улице моросило.
Человек в мундире направился к соседнему зданию, увенчанному длинной трубой. Над ней поднималась шапка искрящегося красного пламени, мерно вспыхивающего и угасающего - казалось, что огонь дышит. От высоковольтных проводов, уходящими под крышу здания, шёл пар.
"Надо бы поставить пламягасители" - в который раз подумал человек в мундире и ускорил шаги.
Боливия, 2004.
"Не видать мне отражения вершины Игерота в водах залива Пласидо, не бывать мне в Западном Государстве, не разгадывать письмена Боливара в той библиотеке, которую я пытаюсь представить себе отсюда, из Буэнос-Айреса, и которая, несомненно…" - Иосиф Цойфман механически повторял про себя начало борхесовского "Гуаякиля", некогда переведённого им на иврит. В то время он всё ещё считал себя литератором. Впоследствии он избавился от этой иллюзии, равно как и от некоторых других. Однако привычка заполнять внутреннюю пустоту звоном испанской речи осталась с ним навсегда.
Он стоял посреди городской площади, пыльной и пустой. Перед ним возвышался аляповатый, как и всё в этой стране, конный монумент какому-то местночтимому герою - какому-нибудь Хуану Паредесу или Педро Хуаресу, в стародавние времена с лихвой исполнившего предназначение мужчины: убить много других мужчин, после чего самому пасть от руки сильнейшего.
Иосиф попытался подавить в себе подступающее отвращение к позеленевшему от времени идолу, но потерпел неудачу. Тогда он повернулся к фонтанчику с водой. Фонтанчик нехотя выталкивал из себя кривую струйку толщиной с палец, наводя на мысль о судорожно преодолеваемой импотенции. На краю чаши виднелись следы птичьего помёта.
Услужливая память тут же обогатила неприятный образ детским воспоминанием о проваленном экзамене по латыни: юный Иосиф срезался на цитировании "Exegi monumentum", придав Аквилону эпитет impotens вместо inpotens, то есть заместив классическое "неистовство" ветра незаслуженным "бессилием". Вышло безвкусно, но отчасти уместно: профессор Цойфман физически ощущал своё бессилие перед чужой незнакомой страной, перед безлюдной площадью, перед позеленевшим от времени бронзовым мачо, перед всей этой дурацкой ситуацией, в которую он попал по собственной воле.
Мысль о воле снова вернула его к борхесовскому рассказу, и он в очередной раз задумался, следовало ли переводить его последние слова, которые автору заблагорассудилось написать на французском. Иосиф ещё раз взвесил все за и против, и в очередной раз понял, что не знает ответа. "Возможно, эта способность самозабвенно увлекаться чужой культурой и выдаёт во мне настоящего еврея", привычно подумал он, и привычно возразил себе: в конце концов, рассказ привлёк его внимание потому, что он касался взаимоотношений арийца и семита - темы почти столь же скользкой и столь же захватывающей воображение, сколь и отношения мужчины и женщины.
В портфеле застрекотал и тут же замолчал радиотелефон. Цойфман знал, что звонок был предупредительным: он сигнализировал, что очередной этап проверки пройден успешно. "Если вам позвонят, значит, всё в порядке" - говорил старик-немец с извилистым шрамом на лысине, который дал ему этот адрес. За последний год профессор Цойфман повидал много таких стариков: ветхих, как Завет, но упорно цепляющихся за свою призрачную, выморочную жизнь. Они были живучи, эти старики, нечеловечески живучи. Это и отличало их от тех ординарных нацистов и нацистиков, которые - с теми или иными церемониями, или вовсе без таковых - уже отправились в свой персональный ад. "Существуют только два народа - мы, и народ Амалека: остальные - трава, которая утром растёт, а вечером её бросают в огонь" - Цойфман попытался вспомнить источник цитаты, но не смог этого сделать. От царя Амалека, Агага, произошли все антисемиты. Гитлер, безусловно, был из народа Амалека. Гитлер существовал на самом деле. Значит, и всё остальное тоже было на самом деле. Этот паралогизм вдруг показался профессору исполненным какого-то глубинного смысла.
Он успел ещё подумать о том, что Аша, кажется, всё-таки намерена обзавестись ребёнком; что аспиранты сейчас стали, пожалуй, более разносторонни, но менее внимательны, и одно не извиняет другого; что "Западный край" Ледантека - плохая, вторичная книга; что кондиционер - не менее сомнительное изобретение, нежели компьютер; что интеллектуализм как жизненная позиция несостоятелен. Потом его окликнули.
Он оглянулся, и успел заметить край светлой рубашки, и клетчатый платок, который стремительно приближался к его лицу. Через мгновение он охнул и сел в пыль, глупо улыбаясь.
- Пойдём, - услышал он как сквозь сон. Чья-то рука взяла его за воротник, а потом он шёл, не зная куда. Мыслей не было. Не было ничего.
Когда он пришёл в себя, во рту было кисло.
- Сейчас будет хорошо, - господин Йорг Визель стоял над ним, держа в руках закупоренную скляночку. - Сглотните раз, другой, и всё пройдёт.
Профессор машинально сглотнул слюну. Через несколько секунд зрение сфокусировалось, но в голове царил хаос.
- Я не помню, как я попал сюда. И что тут делал, - сказал Иосиф, пытаясь собрать рассыпающиеся мысли.
- Мы немного поговорили. Вы рассказали о себе, а я - о себе, - любезно улыбнулся господин Визель. - Попробуйте это, - хозяин протянул гостю высокий бокал. - Shorle. Вино с газовой водой. Очень освежает в жару.
Профессор Цойфман полулежал в глубоком кресле с повязкой на лбу. В затылке пекло. На рубашке остались следы пыли. Он взял бокал и чуть-чуть отхлебнул, не почувствовав вкуса напитка.
- Sonnenbrand… зной… здешнее солнце очень коварно, - наставительно произносил господин Визель, - кажется, что всё в порядке, а потом… как это будет по-английски… Обморок. Да, обморок.
- Я живу в Эрец Исраель, - Иосиф нашёл в себе силы возразить словоохотливому собеседнику. - Там жарко. Со мной не было обморока.
- Я этого и не говорил, - охотно согласился хозяин. - У вас, кстати, больные сосуды. Попробуйте вот это, - хозяин кабинета одним движением извлёк откуда-то из недр заваленного диковинами письменного стола крохотную скляночку с красной каплей на дне. - Сейчас всё пройдёт. Позвольте, - он открыл пробку и протянул флакончик гостю.
Профессор вдохнул, и почувствовал себя несколько лучше.
- Это… это был наркотик? - наконец, сформулировал Иосиф.
- Не совсем. Мы называем это Mahtmittel, "принуждающее средство". Достаточно вдохнуть один раз. Человек делает то, что ему велят. В частности, говорит правду… К сожалению, очень дорогое снадобье. Оно делается из корня истинной мандрагоры… - он испытующе глянул в лицо профессора. - Так о чём мы беседовали?
- Не помню, - пробормотал Иосиф. Мысли путались, мешая друг другу.
- Ну, давайте тогда я… Вы - Иосиф Цойфман, историк. "Историк современности", как вы себя отрекомендовали.
- Не помню, чтобы я представлялся… - поморщился профессор.
- Неудивительно, средство довольно сильное… Пройдёт, пройдёт. Вы пейте, пейте. Не бойтесь, это просто вино и газировка. Простите, что я был вынужден подвергнуть вас этому… этому маленькому дознанию. В конце концов, - усмехнулся он, - у меня есть все основания опасаться некоторых израильских организаций. Я вхожу в список Симона Визенталя. Который, - он опять усмехнулся, - существенно укоротил жизнь многим моим друзьям. Франц говорил мне…
- Кто? - в голове у Иосифа несколько посветлело.
- Франц Стангль, комендант Треблинки. Его, кажется, взяли в Бразилии. Так вот, он говорил мне…
Иосиф слегка застонал и покрутил головой.
- Да, простите, я отвлёкся. Итак. Вы - историк современности. Всю жизнь занимались второй мировой войной и связанными с ней вопросами. С особенным вниманием к теме Холокоста. Насколько я понял, это связано ещё с личными переживаниями. У вас в роду есть погибшие… разумеется, я соболезную…
- Вся семья матери, - механически сказал Иосиф. Он постепенно возвращался в норму, но головокружение всё не проходило.
- Да, да, это ужасная трагедия, - вежливо добавил господин Визель. - Итак, вы всю жизнь занимались этой темой. Первоначально вы исходили из традиционной версии. Ваша первая книга была посвящена судьбе венгерского еврейства. Кажется, она принесла вам некоторый успех? Нет-нет, не отвечайте, на все интересующие меня вопросы вы уже ответили…
- Не очень большой успех. Я писал эту книгу в память о родителях моей матери. Она - венгерская еврейка, - пояснил профессор. - В коммунистической Венгрии моя книга была запрещена.
- Ну, это уже половина успеха. Засим последовала книга о предвоенном Алжире…
- Очень неудачная, - профессор окончательно пришёл в себя: окружающий мир перестал крутиться и подпрыгивать перед глазами.
Иосиф Цойфман обвёл взглядом комнату, в которой он так неожиданно оказался. Она была невелика, но хорошо обставлена. Два кресла, декоративный камин. Огромный письменный стол, заваленный бумагами и безделушками, за нам - тёмные буковые полки книжного шкафа. В углу на журнальном столике стоял террариум. Между камешками и веточками блестел лоснящийся бок крупной змеи. Стены украшали ковры. Под самым потолком был укреплён длинный витой рог неведомого животного.
- Рог единорога, - любезно пояснил господин Визель, проследивший направление взгляда гостя. У меня в коллекции есть кубок, вырезанный из основания такого рога. Согласно гримуарам, такой кубок нейтрализует любой яд, всыпанный или влитый в питьё… Суеверие, разумеется. Но всё же приятно. Коллекционная вещь.
Иосиф улыбнулся.
- Единорогов не существует, - сказал он. - Моей книги про Алжир тоже не существует, с точки зрения традиционной академической науки. Как, впрочем, и с точки зрения окологуманитарной публики. Знаете, что мне сказал мой издатель?
- Вы это тоже рассказали, - улыбнулся хозяин. - "Делайте больше мышей".
- Простите? - не понял Цойфман.
- Это легенда. Когда Уолт Дисней нарисовал мультфильм про трёх поросят и выпустил его в прокат, его продюсер отбил ему телеграмму: "Поросята не пошли делайте больше мышей". Ваш издатель посоветовал вам сосредоточиться на теме уничтожения евреев. Как более продаваемой, так он выразился?
- Именно так, - Иосиф прищурился, пытаясь разглядеть причудливый предмет на столе хозяина - то ли вычурный подсвечник, то ли статуэтку. - В те времена выражения типа "рынок научного знания" были ещё не в ходу. Я даже попытался оскорбиться. Между прочим, этот человек был евреем. Он не понял меня. Я его тоже.
- Потом занятия литературой. Иврит. Стихи. Роман. Переводы…
- Всё впустую, - закончил Иосиф. - Я снова занялся тем единственным, что умел делать. Больше мышей, вы говорите? Я стал делать больше мышей. И я делал это хорошо. Настолько хорошо, что теперь сижу здесь… в гостях у старого нациста, убийцы тысяч евреев. Я не извиняюсь, господин Визель, - добавил он.
Хозяин кабинета вежливо промолчал.
- Всё началось, когда я занялся большой работой о концлагерях. На сей раз меня интересовала механика дела. Техника, если угодно. Про это написано очень много, но я хотел установить всё точно. Сколько газовых камер было в каждом конкретном лагере. Сколько человек входило в каждую из них. Сколько времени требовалось на всю процедуру. Как газ подавался по трубам… Нечто подобное.
- Ну да, ну да. Фактология всегда была вашей сильной стороной. Изучение конкретики. Как это вы замечательно писали в той статье про назначение историка? "Статистический факт - это оксюморон, нечто вроде горячего льда. Статистика и факт - противоположности. Статистика есть то, что позволяет обойтись без фактов, без обращения к земле. Наше направление есть обращение к земле истории - к детали, к фрагменту, к частности, через которую можно познать целое. Факт есть деталь. Отдельное высказывание, частное письмо, фотография, конкретная вещь, - пепельница, табакерка, портсигар, - обладает хотя бы тем скромным достоинством, что существует на самом деле…" - извините, дальше не помню…
- У вас превосходная память, - сказал Иосиф, чтобы что-то сказать.
- Нет, просто эта мысль мне близка, поэтому запомнилось, - заметил хозяин, пододвигая к себе какие-то бумаги. - И к чему же вы пришли?
- К тому, что я нашел кривые швы и белые нитки! - профессор Цойман подался вперёд, на минуту забыв о своём дурном самочувствии. - Я хорошо чувствую ложь, господин Визель… Кстати, - растерянно заметил он, - а когда вы мне представились? Откуда я знаю, что вы - тот самый Йорг Визель?
- Не беспокойтесь, я и есть тот самый Йорг Визель… - старик неопределённо мотнул головой. - В начале допроса… то есть, простите, в той части нашей беседы, которую вы не помните… я представился.
Цойфман, наконец, присмотрелся к своему собеседнику. Чувствовалось, что время покусало, но не сжевало его до конца: он казался довольно крепким. "Этот ещё поживёт" - решил Иосиф, и удивился, не ощутив приступа ненависти.
- Ложь, - повторил Иосиф. - Я хорошо её чувствую.
- Да, я помню. Это ваша излюбленная тема. Из лекции про исторический метод: "Современники исторических событий - это обычные люди, которые склонны ко лжи, сознательной или бессознательной, в большинстве случаев охотно рискующими ради удовлетворения этой склонности своей репутацией, а иногда и материальными и жизненными интересами". Видите, как внимательно я вас читал… Вы продолжайте, продолжайте.
- Ложь, - в третий раз сказал Иосиф. - Все эти описания, схемы. Даже сами здания. Я работал в одной из сохранившихся газовых камер. Там есть щели в стенах. Щели величиной с палец! Но ладно, ладно… Зондеркоманды, которые работали без противогазов - тоже ладно. А пропускная способность печей? Нацисты физически не могли сжечь столько трупов…
- И что же? - поинтересовался Визель.
Иосиф пожал плечами.
- Вы пришли к выводу, что никакого Холокоста не было? - с интересом спросил Визель.
- Не надейтесь, - жёстко сказал Цойфман. - Я знаю, что Холокост был. Что евреев убивали. Как убили мою бабушку. И моего дедушку. Моя мать чудом осталась жива, - добавил он.
- Да, но, может быть, убивали, но не столько? Не шесть миллионов, а меньше?
- Возможно, меньше. Но в любом случае счёт идёт на миллионы, - так же твёрдо сказал профессор. - Это установлено точно, здесь слишком много фактов. Установленных фактов. Вы убили всех этих людей.
- Не отрицаю, - хозяин кабинета сделал странную гримасу. - Но…
- Но не так, как мы думаем, - закончил профессор. - Возможно, газовых камер не было. Но было что-то другое. И я хочу знать, что это было.
- Зачем вам это? - помолчав, спросил Визель. - Вы никогда не сможете ничего опубликовать.
- Я знаю. Это нужно мне лично. Мне самому. Я хочу знать правду, господин Визель, бывший комендант специального объекта номер триста семь…
- Это было не очень известное место, - заметил хозяин кабинета. - Как вы меня нашли?
- Вы же знаете, - вздохнул Цойфман. - В последние годы я обзавёлся большими связями среди бывших нацистов. Большинство, правда…
- …были не очень-то дружественны, так? - Визель тяжело вздохнул. - Да, это не очень приятная публика. К тому же среди них много антисемитов, как ни глупо это звучит… Но вам повезло. Вы случайно вышли на нужного человека, который действительно кое-что знал.
- Да, - сказал профессор. - Мне повезло. Тот старик-подводник…
- Фриц, - улыбнулся Визель. - Мой старый знакомый. Действительно, работал с подводной лодкой. Я не оговорился - работал с подводной лодкой…
- Да, я понял. Он мне кое-что рассказал, этот человек. Невероятные вещи, - профессор невольно поёжился. - То, во что никто никогда не поверит. Но я поверил. И понял, что всю жизнь занимался мифами. Но мне уже всё равно. Теперь я просто хочу дойти до конца. Ради этого я и приехал сюда. Вы передали мне через Фрица, что согласны на откровенный разговор…
- Ну да. Вас интересует, почему я согласился? Давайте об этом несколько позже… Вы уже пришли в себя?
- Да, - сказал профессор. Головокружение действительно прошло.
- Хорошо. В таком случае не будем терять времени, - господин Йорг Визель привстал, оказавшись неожиданно высоким, и, потянувшись к шкафу. Достал альбом, обтянутый выцветшим бархатом.
- Посмотрите пока, - он положил вещицу на колени профессору. - Мне нужно покормить змею.
Профессор осторожно открыл обложку. На первой странице была наклеена выцветшая фотография: какие-то молодые люди на скамеечке, рядом - велосипед и собака.
- Это моя семья, - Визель возился с террариумом, и даже не повернул головы. - Вам это неинтересно.
Иосиф перевернул страницу. Было что-то неприятное в этой старой фотографии.
Следующее фото было парным. Два высоких молодых немца, одетых в национальные костюмы, в круглых шляпах с прицепленными к ним веточками дуба, старательно улыбались в объектив.
- Всё это старые дела. То, что вас интересует - в середине альбома.
Профессор Цойфман перелистал ещё несколько страниц. Промелькнули неизвестные люди в форме и без, какая-то девушка в шляпке, потом - горный пейзаж… Наконец, пошло узнаваемое.