- Но подвал был оштукатурен перед войной.
- Там штукатурка откололась.
Отец взял фонарь, и мы спустились вниз. Я про-вел отца мимо бочек из-под вина и стеклянных бутылей к полуразвалившейся печи с вмазанными в нее стеклянными трубками.
- Это атанор,- сказал отец,- печь старых алхимиков… Так где же ты видел надпись?
Я показал ему. Узкий луч света падал из окна, выходившего во двор. На кирпичах темнели значки и буквы. Лицо отца стало серьезным.
- Принеси-ка мне молоток,- попросил он.
Я вихрем вылетел из подвала, а когда вернулся, отец подобранным в мусоре ломом уже осторожно и неторопливо обивал штукатурку. Потом он тщательно зарисовал значки. Мы с отцом торопливо поднялись наверх.
- Действительно, эти знаки, по-видимому, имеют смысл. Так, буква "2"… Б сочетании с соседними она обозначает "замазывание". Но я не вижу знака Великого Делания. Неужели надпись не имеет отношения к алхимии?
Только через несколько дней отец позвал меня.
- Карл,- сказал он,- а ведь я прочел надпись, что была на кирпичах. Она читается, как ребус, и буква "2" действительно обозначает "замазывание". Я все время искал указания на какой-нибудь химический процесс, поэтому никак не мог расшифровать. Вот что надпись означает…
Отец протянул мне испещренный значками листок бумаги, внизу стояли слова:
Ухожу к гезам. Все замазано.
Все под камнем.
Меканикус адепт.
- Адепт?
- Да, семейное предание говорит, что Меканикусы были- адептами, то есть счастливыми обладателями философского камня.
- А может быть, они действительно владели этим философским камнем?
- Нет, нет, философского камня у них, конечно, не было, но чем-то, что принесло им богатство, они владели. Я твердо знаю, что именно во время гезов или немного раньше Меканикусы стали очень успешно торговать. Как из нищих алхимиков Меканикусы превратились в одну из солидных купеческих семей Намюра, мне неизвестно. Здесь был какой-то секрет.
- Гезы?.. Это те, кто восстал против испанского ига? Они подняли народ Фландрии. Тиль Уленшпигель… Сколько же лет прошло?
- Больше трехсот пятидесяти лет этой надписи. Да, Карл, каменная кладка очень старая. Завтра попробуй встать пораньше, и займемся нашим тайником.
II
На следующий день я проснулся чуть свет. Моя комната была на втором этаже, как раз над кабинетом отца. Полуодетый, я скатился вниз по лестнице. Франсуа широким, большим напильником оттачивал ржавую кирку, похожую на длинный и острый птичий клюв. Отец разматывал длинный шнур.
- Одевайся,- сказал он.
Мы наскоро позавтракали. Обжигаясь жареным картофелем и проливая кофе, я первый поднялся из-за стола. Отец также торопился и смотрел на меня с понимающей усмешкой. Франсуа уже возился в подвале. Он аккуратно и старательно водружал ящик на ящик, одну бочку на другую. Иногда раздевался звон осколков старинных реторт и бутылей, стеклянного тростника.
Отец подтянул внутрь подвала шнур с электрической лампой. И когда она зажглась, осветив сводчатые стены подвала, ярким красным пятном выделились обнаженные кирпичи.
Работа оказалась нелегкой: кирпич был необыкновенно прочным. Франсуа принес шоферские очки-консервы, так как при каждом ударе отлетали острые и быстрые осколки.
Но вот кирпичи рухнули на пол, так и не отделившись друг от друга, и пыль закрыла все. Когда она рассеялась, перед нами чернела темная ниша, в которой тускло блестело что-то круглое. Отец осторожно ощупал незнакомый предмет, потом взял его и поднес к электрической лампочке. В его руках был овальный баллон из мутного темно-зеленого стекла. Франсуа подошел к нише, осмотрел ее, но там больше ничего не было.
Под струей воды мы вымыли нашу находку. Отец медленно поворачивал баллон, и с него стекала поистине вековая грязь и пыль. Потом он насухо его вытер. Мы прошли в кабинет. Сейчас можно было рассмотреть нашу удивительную находку подробнее.
Баллон был заткнут полуистлевшей деревянной пробкой. Сквозь стекло было видно, что внутри что-то лежит. Франсуа протянул отцу напильник. Отец обернул бутыль старой газетой и крепко ударил напильником. Баллон разбился, и отец развернул газету. Среди зеленых осколков лежал сверток •пожелтевших бумаг, завернутых в какой-то лоскут багрового цвета. Отец осторожно развязал материю. Листки старинной рукописи рассыпались по столу. Латынь на одних листках, на других старофранцузский диалект. Особенно хорошо сохранился жесткий пергаментный свиток, покрытый четкими кружевами арабских письмен.
III
Наши вечера были теперь заполнены. Отец приходил с работы, долго мыл руки, которые за день покрывались желтыми и зелеными пятнами ожогов от химических реактивов. Потом мы усаживались вокруг стола и начинали группировать листки найденной рукописи. Уже был ясно, что перед нами история одного или нескольких Меканикусов. Здесь же была старинная торговая книга. Отец больше всего удивился ей.
- Странно, очень странно! - сказал он. Я в детстве видел старинную торговую книгу, и как раз за эти годы. Наши дальние родственники, Меканикусы из Гента, привозили ее моему отцу как семейную реликвию/. Зачем понадобилось замуровывать такую же? Да и вообще зачем нужна была вторая книга?
- Меня это не удивляет, господин инженер, улыбнулся Франсуа.-У всех крупных торговцев всегда ведется еще одна книга. В одну пишется одно, а в другую…
- Вы подозреваете, что."
- Нет, нет,-спокойно возразил Франсуа,-так у всех, это правило… Мало ли что… Бывает, что приказчик за известную плату передает другой фирме секрет хозяина, а без секретов в торговом деле никак нельзя…
После этой находки я стал отличаться прилежанием, особенно по точным наукам. Однажды не без хвастовства я сказал классе, что могу быть только химиком, даже если захочу стать кем-нибудь другим,- мне нельзя… Мы, Меканикусы, происходим от древних алхимиков Фландрии.
Эти слова произвели огромное впечатление, что, однако, не помешало Вольфгангу Матерну назавтра встретить меня насмешливым выкриком:
- Ребята, великий маг и волшебник Намюра грядет.
Я набросился на Матерна и задал ему трепку, хотя его слова были не так уж мне неприятны.
Разбор рукописей мы начали с пухлой пачки, в которой первый из Меканикусов повествовал о своей жизни и приключениях.
Передо мной нет сейчас этого документа, но я его столько раз читал, что без больших ошибок могу воспроизвести по памяти. Да, род Меканикусов действительно шел не от рыцарей.
Не было в нашем роду ни богатых вельмож, ни сановников церкви; больше того, первый из Меканикусов, шагнувший к нам со страниц найденной рукописи, был до обиды безродный, чумазым и вороватым пареньком. К чести его можно сказать, что в своих записках он был чистосердечен, в своих действиях- находчив и смел.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ИСТОРИЯ ПРИКЛЮЧЕНИЙ, НЕВЗГОД И УСПЕХОВ ОДО, ПЕРВОГО ИЗ МЕКАНИКУСОВ
I
"Я, Одо, алхимик епископа Льежского,- так (насколько мне не изменяет память) первый из Меканикусов начинал свои повествования,- рожденный от честных родителей в год, который не знаю, в деревне, названия которой не помню, начинаю эту историю в назидание своим потомкам - наследникам моего славного и могучего ремесла; пусть умножают они опыт и знания, пусть -продолжают эти записки. И бог да поможет им, как он помогал мне в моих трудах и многочисленных испытаниях. То, что я остался жив, несмотря на непрерывные невзгоды, до сих пор удивляет меня. Я видел голод и мор, пережил войны и плен. Тело мое хранит следы воинских ран и страшных орудий пытки. Я узнал гнев знатных рыцарей и алчность гордых епископов, я видел блестящие турниры и кровавые расправы с народными мятежами. На моей памяти гибли и воскрешались графства. Я видел воинственных, никогда не расстававшихся с мечом священников и набожных вассалов, которые мечтали только о том, чтобы стать приорами монастырей в надежде, что имя святого остановит кровавые устремления соседей-баронов.
Что помню я? Помню дом со стенами из глины и соломенной крышей; помню своего отца, высокого и крепкого крестьянина; помню мать, окруженную оравой кричащих ребятишек.
Мне было шесть или семь лет, когда мы, возвращаясь с ярмарки, были настигнуты конным отрядом какого-то кастеляна. Я спрыгнул с телеги и спрятался в кустах. С дороги доносились крики, ржание коней. Гремя колесами, промчались по дороге повозки, и все стихло. А я все сидел в кустарнике, боясь шелохнуться.
На рассвете осторожно выбрался на дорогу. Лицом вниз лежал мой отец. Он был холоден, как утренняя земля, на которой он лежал. Я тряс его за плечи, но напрасно. Со стороны болот медленно наступал густой туман, Солнце поднималось все выше и выше, а туман становился гуще, воздух - все более холодным. Я не плакал. Слишком грубым было мое воспитание, да и жили мы тогда в очень жестокий век.
Я сделал то, что сделал бы каждый покинутый ребенок на моем месте,- я пошел по дороге. Мне некого было ждать, и никто не стал бы искать меня. Дом свой я и не пытался найти, так как уехали мы от него далеко. Помню, что мы проезжали две или три крепости, помню большие мосты над быстрыми реками…
Все вокруг было незнакомым. Впереди чернел лес, справа вставали высокие и голые горы Арденн. Я шел весь день. К вечеру, прокравшись сквозь открытые ворота какого-то замка, я отыскал по запаху вход в трапезную каноников. Один из них пожалел меня и хотел было накормить, но появившийся в трапезной важный рыцарь увел меня в другую комнату и стал расспрашивать. Я повторил свой рассказ, сказал, что мой бедный отец все еще лежит на дороге к замку… Рассказ не понравился рыцарю. Он приказал своим слугам вывести меня на дорогу.
И замелькали под моими ногами камни древних дорог. Сейчас, умудренный чтением многих хроник и летописей, я знаю, что нечестиво топтал своими босыми ногами камни, по которым шли римские легионы Цезаря. Шли, чтобы в жестоких боях уничтожить славные племена, населявшие древние земли Брабанта и Генегау, Фландрии и Артуа. По этим же дорогам шел первый наш епископ-святой Серваций, неся бедным язычникам крест и имя Иисуса Христа. Правда, насколько я знаю епископов, они редко ходят пешком, предпочитая крытые повозки на высоких, обитых железом колесах, и за ними всегда едет обоз с хлебом и вином, медом и дичью, а впереди и по бокам скачут рыцари - вассалы епископа, но все могло быть по-другому в те времена.
II
Во время своих странствий я примыкал то к нищим, то к странникам, возвращавшимся из святых земель Палестины или из Рима, слышал десятки удивительных рассказов о войнах и о разбойниках, о нравах халифов Востока и христианских; королей. Старался я услужить странникам, чем мог, получая в награду чаще всего зуботычины.
Наконец я попал к одному нищему. Это был старый воин, покрытый рубцами и шрамами. На левой руке у него остался только один палец. Он долгие годы "воевал с сарацинами в Палестине, но, когда христолюбивое воинство -крестоносцев в священной войне за гроб господень связало себя вассальной зависимостью со злонамеренными язычниками - персидскими монголами, не захотел мириться с таким кощунством и, покинув Палестину, вернулся домой.
За время отсутствия его небольшое наследственное поместье было отдано за долги аббатству, и монахи не пустили законного владельца даже на порог. Обиженный и озлобленный, он стал промышлять нищенством, а где было можно, и воровством.
Как ни покажется странным, но ворованное казалось ему вкуснее и слаще, чем доброхотное подаяние. Он никак не мог расстаться с воспоминаниями о героических битвах, о штурмах крепостей, о многодневных переходах в безводных пустынях, когда доблестные христианские воины падали замертво от жары и жажды, устилая своими благородными телами путь к крепостям неверных.
Иногда на постоялых дворах он рассказывал о своих странствиях, но рассказы его не производили на людей впечатления: к тому времени многие осмеливались откровенно смеяться над подвигами и особенно над неудачами славных крестоносцев.
Этот бродяга - звали. его. Готфрид - временами очень жестоко колотил меня. Нанося мне удары, он, по-видимому, переносился мыслью в осажденный город, и если бы. я не вырывался от него, то давно протянул бы ноги.
Догнать меня он не мог. Придя в себя и немного успокоившись, он упрашивал простить его, старика и воина, и продолжать путь вместе с ним. Нужно сказать, что к тому времени я стал уже - да простит мне господь бог мои прегрешения! - опытным воришкой. Сообразить, что можно украсть, было делом моего хозяина, но залезть к крестьянину во двор или утащить у зазевавшегося . покупателя кошелек мог только я.
Однажды я очень обидно обманул своего хозяина. И он "весь день пытался меня поймать и отколотить, а лотом крикнул -мне со злостью:
- Будь ты проклят, бродяга и бродяжий сын! Разве тебе быть слугой бедного и заслуженного воина, у которого каждое су - последнее су! Надо тебе стать слугой епископа, у которого мешки полны денег и дукатов, или слугой алхимика, который делает золота сколько захочет, да еще ему и платят за это!..
После этих сердитых слов мой хозяин сразу успокоился и задумался. Я еще никогда не видел его таким задумчивым и подошел к нему совсем близко. Он по привычке поймал меня за ухо, но не стал его выкручивать, как он это. делал обычно, а привлек к себе и зашептал:
- Одо, мой мальчик, ты, кажется, подал мне мысль. И если дело выйдет, то у нас будет вдоволь мяса и хлеба да еще останется на кружку доброго мозельского вина.
Между нами наступили мир и согласие. Хозяин мой что-то все время обдумывал, рылся у продавцов всякой рухляди, время от времени удивляя меня совершенно необычайными покупками. Какие-то медные сковороды, глиняные бутыли… Когда у нас "не было денег, мы Принимались за нищенство и просили так усердно, что не нуждались бы ни в чем, если бы не наши покупки. Вскоре у нас появились бумага и чернила в медной чернильнице. В молодости хозяин немного учился писать; теперь он частенько усаживайся и, положив под бумагу свою видавшую виды кожаную "суму, выводил гусиным пером невероятные каракули, похожие на жуков и пауков, а не на буквы.
Однажды хозяин принес длинный черный плащ с капюшоном и, завернувшись в него, сказал, что с сегодняшнего дня я должен звать его не иначе, как Готфрид Компьенский. Всем, кто будет спрашивать, чем занимается мой хозяин, следует отвечать, что он алхимик и волшебник, но что это секрет и большая тайна. Мое воспитание также продвинулось вперед. Хозяин стал обучать меня чтению и письму. Я уже тогда знал, что люди, владеющие искусством грамоты, живут гораздо лучше неграмотных крестьян, и занимался хоть и урывками, но очень прилежно.
Во время своих странствий по Востоку хозяин немного узнал латынь и арабские письмена. Где-то он раздобыл несколько старинных рукописей и часами просиживал над ними, шевеля губами и произнося какие-то странные слова.
Вскоре я понял, что он готовится к какой-то новой роли, которую решил играть. Со страхом и нетерпением я ожидал дальнейших событий.
III
Нам удалось познакомиться с одним очень богатым купцом, на которого произвели большее впечатление воинственный вид и грубая речь хозяина, нежели его ученость, а может быть, и то и другое.
Купец отдал нам маленький амбар, в котором когда-то хранилось зерно. Все свободное время он наблюдал за тем, как по указаниям моего хозяина складывают какую-то невиданную в этих местах печь, как мой хозяин, произнося непонятные слова, зажигает "в ней огонь, как толчет и размешивает в ступе камни, куриный помет, лягушачьи кости, которые я доставлял ему. К зиме печь была установлена, и впервые за много лет нам было тепло. Вскоре один из слуг продал нам убитую им сову. Мы повесили ее чучело на стене, и каждый, кто к нам входил, с уважением и интересом следил за тем, что делал я или мой хозяин.
Хозяин, видимо, читал или слышал о Великом Делании алхимии, стремящейся превращать простые металлы в благородное золото. Но, будучи, как принято говорить сейчас, алхимиком-суфлером, то есть алхимиком, работающим не по древним рукописям Гермеса Триждывеличайшего, или Зосимы из Панополитании, или при помощи таких же достоверных и полных смысла трудов, а по собственному плану и побуждению, он пытался найти свой рецепт, как я вначале считал, превращения свинца в золото. На деле же хозяин мой думал только о том, чтобы сделать золото похожим… на какой-нибудь неблагородный металл. И когда нам удалось купить маленькую фиолку, наполненную ртутью, его опыты сразу пошли на лад.
Вскоре купец начал выказывать нетерпение.
Хозяин мой, Готфрид Компьенский, только посмеивался, но работали мы очень усердно. Наконец он показал мне серебряную монету такой белизны, что, казалось, от нее шли блестящие волоски, когда на нее падал солнечный луч. Я сказал ему, что монета выглядит скорее свинцовой, чем серебряной. Хозяин был огорчен этим, но согласился со мной. Он послал за купцом, пригласив его присутствовать при первом опыте, во время которого мы с помощью божьей попытаемся превратить свинец в золото. Купец явился не один - с "ним пришли его друзья, слуги и приказчики. Был среди гостей и пожилой рыцарь, который очень внимательно разглядывал наши тигли и фиолки.
Хозяин пустил, по рукам "свинцовую монету" с изображением Фридриха II, императора Германии. И все кто был в комнате, единодушно сказали, что монета сделана из свинца. Монета вернулась к хозяину, но он ее не взял, а в любезных выражениях попросил нашего купца подержать ее в руках во избежание подозрений. Затем Он приказал мне подбросить угля в печь и поставить на огонь малый железный тигель.
Когда все это было сделано и тигель раскалился, мой хозяин насыпал туда порошка из маленькой фиолки, влил несколько капель масла и, когда дым и чад наполнили "нашу комнату и все стали сморкаться и тереть глаза, попросил купца положить в раскаленный тигель свинцовую монету. Как только это было сделано, хозяин произнес таинственные заклинания/ подтолкнув меня в бок и знаком показав, чтобы и делал то же самое. Через некоторое время хозяин объявил, что Великое Делание свершилось. Первым заглянул в тигель купец и дрожащим от волнения голосом сказал:
- Там… там блестит.
Он протянул руку и вытащил блестящую золотую монету. Монета пошла по рукам. Она еще была довольно горяча, и ее перебрасывали с ладони на ладонь, дули на нее, переворачивали с -боку на бок.
- Золото, настоящее золото! - слышалось вокруг.
Купец развязал свой кошелек и высыпал на стол десятка два серебряных монет. Он пообещал помогать нам и впредь, и все стали понемногу выходить из нашей лаборатории. Мы терпеливо ждали, когда все удалятся, как вдруг заметили, что в углу комнаты сидит пожилой рыцарь, закрыв лицо руками.
- Господин,- сказал я, кланяясь рыцарю,- мой хозяин, Готфрид Компьенский, устал и хочет отдохнуть.
Пожилой рыцарь отнял свои руки от;лица. Мой хозяин отшатнулся и тихо произнес:
- Гартман фон Эшенбах!..
- Готфрид,- тихо сказал .рыцарь,- я сразу тебя узнал, дружище! И вспомнил друзей и товарищей. И штурм Гераклиона… Ты честный христианин и воин! Твое место среди нас, ты украсишь любой рыцарский гарнизон. А эту мразь…
Рыцарь выхватил меч и концом его поддел чучело нашей совы, но хозяин поймал его за руку и заставил опустить меч.
- Гартман фон Эшенбах,- сказал мой хозяин,- я не могу больше быть воином! Смотри! - Он поднес к лицу рыцаря свою изуродованную левую руку.