Отец быстро встал и, разыскав первый том Британской энциклопедии, развернул его на слове "Автограф". Большие складные листы были испещрены подписями выдающихся людей "сего мира. И между неровной и запутанной виньеткой Бенджамина Франклина и отрывистыми знаками, начертанными рукой великого Шекспира, стояла подпись, удивительно напоминающая ту, что была на листке пергамента.
- Я так и знал!-сказал отец, сравнивая подписи.- Это Роджер Бэкон! Имя удивительного учителя, о котором рассказывает Одо Меканикус,- Роджер Бэкон. Это человек, с которого естествознание начинало свой новый, опытный период развития. Лишенный возможности проверить свои гипотезы на опыте, четырнадцать долгих лет провел он в одиночном заключении. Да, Бэкон пришел к неверным построениям, к ложным теориям. Но он был до конца уверен в их истинности, был уверен, что если произвести опыт по его рецептам, то в магическом философском яйце ртуть и сера, соединившись, превратятся в золото. С великого ученого и великого мученика начало свое развитие современное опытное естествознание, началась современная химия…
На оборотной стороне арабского пергамента была короткая торопливая записка, подписанная мессером Даниилом. Часть ее удалось разобрать.
"Роберту Гроссетесту, епископу в Линкольне. Примите, мой высокий друг, этого мальчика… Он достаточно смел, чтобы стать ученым… Достаточно умел, чтобы быть полезным.
Даниил".
Ниже, уже рукой Бэкона, был помещен перевод арабского документа. По манере алхимиков того времени Бэкон не столько перевел содержание пергамента, сколько зашифровал его известными одному ему и его ученикам условными, символическими значками и фигурами.
IV
Легко представить, с каким нетерпением я и Клименко ждали выздоровления Альмы. Когда она поправилась и стала понемногу ходить по комнате, Клименко решил провести допрос по заранее приготовленному листку. Вопросы были составлены так, чтобы Альма кивком головы могла отвечать либо "да", либо "нет". Но уже с первым вопросом Клименко -потерпел поражение. Он пытался узнать, у кого был термос. Какие только он не называл имена и профессии! Альма терпеливо качала головой: нет, нет, нет… Но зато, когда Клименко сказал Альме, что листки, принесенные в термосе, не все, что их мало, она как будто сразу поняла, в чем дело, и бросилась к забору. Клименко догнал ее и уговорил вернуться.
В одно прекрасное утро, к большому неудовольствию Альмы, мы надели на нее поверх ее ошейника обычный ошейник, и Клименко вывел ее.
Альма повела нас за город. И только тогда, когда мы миновали станционные пути, я понял, куда она нас вела. Вдали показался забор из желтой акации, переплетенной колючей проволокой, а за ним беленькая хатка собачника.
- Теперь понятно, почему она не смогла указать того, кто избил ее,- сказал Клименко.- Здесь, вероятно, и живет тот самый собачник, у которого вы ее купили?
Я не успел ответить. Из хатки вышел высокий мужчина с охотничьим ружьем в руках. Это был уже знакомый мне собачник. Альма неожиданно дернулась с такой силой, что Клименко чуть не упал. К счастью, он не выпустил поводка. Это спасло Альму: прямо перед нами взрыхлилась от выстрела земля.
- Ни с места! - раздался голос собачника.- Застрелю! И близко не подходите с этой собакой.
Клименко подтянул к себе Альму, отстегнул ремешок и сказал:
- Беги домой, Альма! Домой!
Альма медленно побрела к городу. Временами она останавливалась и рычала, но Клименко кричал ей:
- Альма, домой!
Вскоре она скрылась из виду. Мы подошли к собачнику. Ружья он не опустил.
- Так это вы на меня собаку натравили? - спросил он меня.- Что я, не человек, по-вашему? Мне эта гадюка все руки искусала. Нет такого закона, чтобы на рабочего человека собак науськивать!
- Я следователь! - Клименко показал свое удостоверение.- Пройдемте в дом.
Мы вошли в хату.
- Попрошу вас поподробнее рассказать об этой собаке,- сказал Клименко.
- Ну, что я? Я специалист, можно сказать, по собакам, но чтобы я, товарищ следователь, когда кого обижал или что… Вот вам гражданин этот,- собачник указал на меня,- пусть скажет. Чтобы я когда не отдал собаку хозяйку, да никогда! Вон и вашу собаку я отпустил…
- А где вы ее поймали, не помните? - спросил Клименко.
- Где?.. Дайте припомнить. Я, товарищ следователь, в какой день их по двадцать штук ловлю. Утром ее встретил, это точно, того самого дня, как ко мне этот гражданин пришел. Бежала она по улице и что-то в зубах несла, а волкодав мой… Есть у меня пес ученый. Марс по прозвищу. Ну до чего же умная животная, товарищ следователь, понятливая и спокойная! Поймает приблудную собаку, к земле прижмет. Я с инструментом раз - и в клетку. А тут как завидел он эту самую собаку, соскочил с телеги - и к ней! Она было с ним сцепилась, да увидела меня и ходу, а штуку там одну на землю бросила. Я за ней. Марс спереди забежал и…
- А что это за штука?
- Да так, бутылка кожаная…
- Эта? - Клименко раскрыл свой чемоданчик и вынул термос.
- Эта! - подтвердил собачник.- У меня вон из-за нее все руки покусаны… Еду это я, значит, по Привокзальной улице, а Марс мой вдруг как зарычит. Смотрю, стоит возле больницы эта самая ваша собака. Вы меня, товарищи, извините, но я, как специалист, могу сказать, что собаки разные бывают. А тут, как глянул я на нее, рука не поднялась. Не сводит она глаз с больничной двери. На меня взглянула - с места не двинулась. А ведь меня все собаки знают! Разве уж какая-нибудь дура, что случайно в город попала, дорогу мне перебежит. А так все знают… прячутся. Или им знак какой псы подают, что у меня с утра пойманы, или инстинкт какой… Ну, а ваша-то сама у меня побывала, должна бы помнить! Взглянула она на меня и отвернулась, "бери ее, не жалей!" - думаю, а сам не могу. Можно сказать, первый раз в жизни не взял. Вижу, у нее горе, не по себе горюет, раз меня не боится. Больше себя у нее горе! Не взял!.. Так вместо благодарности вбегает она дней десять назад ко мне в хату. Я лежал это после обеда, отдыхал. Вбегает и прямо к столу. Хвать бутылку за ремешок! Ну, я ее кочергой! Мы тут такой бой устроили, все кувырком. За руку меня рванула. Я термос за верхушку держал, а она как дернет-и из хаты. Надо мне было дверь первым долгом закрыть… И убежала.
- Давайте подробнее про термос.
- Так я и говорю: в руках у меня одна колба осталась. А из корпуса бумага белая так и посылалась. А собачка ваша за ремешок - и тягу…
- Бумаги где? Листки эти?
- Бумаги?.. Да они не по-нашему написаны, товарищ следователь. Не по-нашему: я их и так поворачивал и этак. Буквы, и те не наши. Должно быть, для тепла ее, эту бумагу, в термос засунули…
- И вы выбросили эти листки?
- Выбросил, ага. "Ну,- думаю,- попадись ты мне еще раз!" Хоть месячишку, мечтал, без уколов от бешенства похожу, так нет.
- А куда вы их выбросили, листки?
- Да за хатой, в яму…
Не все листки были "за хатой в яме", не все. Ветер разбросал их по полю, и мы долго ходили и собирали. Да, это было продолжение записей. Но то, что мы уже знали и что, казалось бы, никакого отношения не имело к случаю на дороге, приобрело неожиданный и удивительный смысл.
Вот продолжение записок Карла Меканикуса.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ВТОРЖЕНИЕ. В СТАРОМ АТАНОРЕ СНОВА ПЫЛАЕТ ОГОНЬ
I
1 сентября 1939 года телеграф принес известие о вступлении главных сил германского командования в Польшу. А 10 мая, в шестую годовщину смерти моего отца Юстуса, меня разбудило жужжание самолетов Гитлера. Мой сын Ян вбежал ко мне с ворохом новостей. Правда была похожа на раздутую сплетню, слух уже через час превращался в правду. Превосходящие в десятки раз по численности вооруженные до зубов фашистские- армии хлынули в Бельгию.
Гибельная политика "невмешательства", потакание фашистам внутри самой Бельгии, неподготовленность военных, трусость короля Леопольда III, который, даже не смог отступать, сражаясь, как делал это король Альберт, привели к величайшему национальному унижению Бельгии. 28 мая Бельгия капитулировала.
Потоки беженцев, словно полые воды, затопили дороги. И всюду их обгоняли черные мотоциклы передовых немецких частей. Костлявый гость - голод пришел в каждую семью, в каждый дом. Снова, как и в былые времена кайзеровской оккупации, застучали по улицам Бельгии деревянные башмаки голодных рабочих, а мимо них потянулись грузовики, наполненные награбленным добром Франции и Бельгии. Брюссель превратился в город развлечений для гитлеровских офицеров и солдат, переполнявших кафе и рестораны замершего, настороженного города.
В жаркий июньский день прямо по тротуару к моему дому подъехала огромная штабная машина.
- Какой-то "Мерседес-Бенц",- сказал мой сын Ян, высовываясь из окна.- К нам, папа!
Я не шевельнулся, когда комната наполнилась гитлеровскими офицерами.
- Вот он! - раздался громкий голос одного из них.- Карл, дорогой Карл! Неужели ты не помнишь меня?
Я всматривался в тучного немецкого капитана. Его упитанное лицо казалось мне знакомым.
- Ну, маг и алхимик, неужели не узнаешь?
- Вольфганг? Матерн! - вскрикнул я, узнав своего товарища по лицею.
- Господа,-обратился Матерн к присутствующим,- я хочу представить вам своего старинного друга и приятеля Карла Меканикуса!.. (Офицеры поклонились мне.) Вы свободны, я приду в штаб часа через два.
Офицеры ушли. Внизу раздался шум мотора. И мы остались с Вольфгангом с глазу на глаз.
- Ну, как же ты живешь, Карл? - говорил Вольфганг, выкладывая на стол пакеты со снедью. Высокий и жилистый* солдат, видимо, его денщик, принес ящик с вином.- Ты что-то не рад моему приходу? Какое счастье для тебя, Карл, что я был в частях, занявших Динан! Какое счастье! Ты теперь ни в чем не будешь нуждаться.
- Мой сын! - представил я Вольфгангу вошедшего в комнату Яна.
- Чудесный малый! - закричал Матерн.- Чудесный! Настоящая белокурая бестия! Мы еще вспомним древний, как эта земля, клич брюггской заутрени: "Щит и друг! Щит и друг!"
Матерн провозгласил клич, с которым во время средневековых религиозных войн ремесленники Брюгге вырезали всех горожан, говорящих на французском языке, валлонов. Ян поставил свой бокал на стол и направился к двери.
- Ян опешит на работу,- сказал я.- Он работает на станции, нам ведь нечем жить…
Но Ян все испортил.
- У меня много друзей валлонов!-сказал он, обернувшись.- Времена средневековья прошли, господин капитал.
- Дурное воспитание!-.проговорил Матерн.- Но, Карл, поверь, расовое самосознание проснется в нем, в этом чертенке, и он еще покажет себя настоящим солдатом германской армии…
- Как! Вы будете призывать бельгийцев?
- Не всех, нет, нет! Только полноценных, мой дорогой. Отныне фламандцы будут под защитой немецкого оружия. Мы восстановим их привилегии. И не позволим выродку-французишке командовать людьми германской крови! Но ты не весел, Карл. А-а, понимаю, понимаю. У тебя нет денег… Эдвин! - позвал он своего денщика.- Эдвин, принеси деньги. Ну, тысяч пятьдесят, сто… Ступай!
И Эдвин принес деньги в полах кителя, как носят хозяйки в фартуке свежеснесенные яйца. Десятки пачек, по нескольку тысяч в каждой, он положил на стол между консервными банками и бутылками вина. Вольфганг был в восторге.
- Вот они, вот они! - говорил он, с треском распечатывая пачку.- Это все тебе, Карл! Конечно, это более приятная форма сочувствия, чем слова. Да, друг познается "аморе, море, оре, ре…". Только это я и помню из лицейской латыни, Карл. Любовью, нравом, словом, делом познается друг. Как это правильно!
Я взял ассигнацию и стал ее рассматривать.
- Вольфганг,- сказал я,-это не наши деньги!
- Неужели я стану тебя обманывать, Карл? Ты обижаешь меня.
- Но таких денег я не видел!
- Это оккупационные марки, Карл. За каждую марку ты получишь десять бельгийских франков короля Леопольда!
Признаться, в этот вечер я составил компанию Вольфгангу. Мы вспоминали прежних друзей и юношеские проказы. Я быстро охмелел и смеялся солдатским шуткам Вольфганга. Ужасные события последних недель, неопределенность, непрестанный страх-страх перед летящими над головами бомбардировщиками Геринга, перед марширующими по Улицам солдатами, перед дикими распоряжениями и приказами немецких комендантов… И вдруг передо мной сидит гитлеровский офицер, один вид которого внушает моим соседям страх, и это совсем не офицер, это Вольфганг, мой товарищ, школьный товарищ! Что он рассказывает? Это действительно смешно!..
Часть пути к Динану Вольфганг ехал в большом грузовике, на котором была установлена машина, печатающая оккупационные марки. Они печатались день и ночь; то и дело к грузовику подъезжали офицеры связи и забирали свежие пачки для своих солдат. Это действительно смешно! Люди трудятся в ‹юте лица своего, зарабатывая хлеб насущный, профессора толкуют об экономике, министры разглагольствуют в парламенте о бюджете, а здесь: хлоп - и сто марок, хлоп-хлол - и тысяча… Да, Вольфганг прав и в отношении фламандцев. Нам было труднее получить работу, чем валлонам. Еще бы, валлонам покровительствовала победительница в прошлой войне - Франция, а у нас сейчас есть Германия! Германия сильнее Франции, сильнее! Превыше всего Германия! Как это Матерн сказал? Танки вперед, артиллерию назад, авиацию наверх! Дейтчланд, Дентчланд юбер аллее!..
Когда я проснулся на следующее утро, я не сразу мог понять, что произошло.
Я поднял голову. Лицо было в чем-то липком. А-а, это вино… Бутылки подрагивали на столе в такт грохоту проезжающих по улице танков. Да, приехал Вольфганг… Деньги… Сколько их!
- Ян! - позвал я.- Ян, иди сюда!
Мне никто не ответил. Я прошел в комнату сына. Его кровать была застелена. На часах было шесть утра. Значит, он не приходил домой. Это из-за Вольфганга. Но не мог же я указать ему на дверь! Ведь он мой школьный товарищ, мой друг!.. Правда, он пришел сюда не как мой друг. Неужели Ян не понимает? Ну, я позволил Вольфгангу сделать мне сюрприз. Ему ведь здесь, должно быть, не по себе, хотя он никогда не отличался щепетильностью. Но где же Ян? Он обиделся, мой мальчик, он не ожидал, что я буду пить вино с германским офицером. Нужно как-то приспосабливаться: я маленький человек… Кто-то хлопнул дверью. Это, наверно, Ян.
- Ян! - позвал я, спускаясь вниз по лестнице.
У раскрытых дверей стоял незнакомый мне человек в черном свитере.
- Вы Карл Меканикус? - спросил человек.
- Да, я.
- Вы отец Яна?
- Да. Где он?
- Ян арестован бошами!
- За что? Вы говорите неправду!
- Ян арестован гитлеровцами за порчу кабеля.
- Он не мог этого сделать, он всегда советовался со мной! Откуда вы знаете?
- Я работал вместе с Яном на станции. А когда это произошло, всех, кто работал на путях, взяли. Нас было шестьдесят человек. Гитлеровцы сказали, что расстреляют всех, если тот, кто перерубил кабель, не выйдет вперед. Ян вышел. Его взяли…
- Но он невиновен! Я не могу поверить!..
- Он не резал кабель! Кабели - это моя специальность. Он хотел спасти остальных. Мы раньше не очень доверяли ему: ведь он сын состоятельного инженера. А он, он… хороший мальчик, ваш Ян…
- А, это вы! Кабель - ваша специальность? Понимаю, понимаю. Как зовут вас?
- Жак Фрезер.
- Валлон? Так-так. Мой мальчик даже не интересовался газетами. Это вы распропагандировали его, вы!.. Но что делать? Куда идти? Его нужно спасти, спасти немедленно, а с вами я еще рассчитаюсь!
- Моя жизнь принадлежит вам, товарищ…
- Товарищ? Я вам не товарищ! Вы сбили моего сына с прямого пути! Он стал бы ученым! У него замечательно цепкий и сильный ум! А сейчас что делать? Я пойду, пойду к Матерну. Я найду его и освобожу Яна! У меня есть друг, большой друг! Он офицер и поможет мне…
Я сразу нашел капитана Матерна: его знали все.
- Что случилось, Карл? - спросил он меня.- Ты так взволнован!
- Моего сына арестовали! Он невиновен!.. Вольфганг, спаси его!
- Арестовали? Мне вообще неприятно заниматься такими делами: я служака, строевик. Где его взяли, на станции?
Матерн позвонил, и я, как завороженный, смотрел не черный ящик полевого телефоне, от которого змеей шел красный лоснящийся резиновый жгут. Из-за такого вот куска резины может погибнуть мой Ян. Какая глупость!
- Говорит капитан Матери. Да, да… Скажи, твои ребята вчера задержали некоего Яна Меканикуса? Это сын моего… Ах, так? Зо, зо, зо, так… так…
У меня все сжалось внутри, а Матерн, не глядя мне в глаза, все повторял: "Зо, зо, зо…". Потом он бросил трубку, подписал пропуск и, все еще не глядя на меня, сказал:
- Ты дурно воспитал своего сына, Карл!
- Что произошло, Вольфганг?
- Он плохо себя вел, вызывающе вел себя… Полчаса назад он был подвергнут экзекуции.
- Какой экзекуции? Вольфганг, пожалей меня, попроси их!
- Он расстрелян, Карл! Мне очень жаль…
В тот же вечер какие-то рабочие в измазанных угольной пылью комбинезонах принесли мне моего мальчика… Мы похоронили его во дворе, возле стены.
- Он был настоящим патриотом! - сказал Фрезер.- Он был смелым, честным! 0" хотел спасти тех, кто уже начал борьбу с фашизмом…