- Вот видите, - сказал я. - А может быть, у Римайера и нет никакой белой горячки.
Римайер вдруг сказал:
- Так я велел… Альзо шпрахт Римайер… Наедине с миром…
Мы оглянулись на него. Он говорил высокомерно, но глаза его были закрыты, а лицо в складках дряблой серой кожи казалось жалким. Сволочь, подумал я про Оскара, имеет наглость торчать здесь. У меня вдруг мелькнула дикая мысль, показавшаяся мне в тот момент очень удачной: свалить Оскара толчком в солнечное сплетение, связать и заставить немедленно выложить все, что он знает. Знает он, вероятно, много. А может быть, и все. Он смотрел на меня, и в его бледных глазах были страх и ненависть.
- Хорошо, - сказал я. - Пусть врача вызовет портье.
Он убрал руку, и я позвонил портье. В ожидании врача я сидел возле Римайера, а Оскар ходил из угла в угол, перешагивая через лужу спиртного. Я следил за ним краем глаза. Он вдруг нагнулся и поднял что-то с пола. Что-то маленькое и пестрое.
- Что это там? - спросил я равнодушно.
Он поколебался немного, а затем бросил мне на колени плоскую коробочку с пестрой этикеткой.
- А, - сказал я и поглядел на Оскара. - "Девон".
- "Девон", - отозвался он. - Странно, что здесь, а не в ванной, правда?
Черт, подумал я. Пожалуй, я был слишком зелен, чтобы драться с ним в открытую. Я еще слишком мало знал.
- Ничего странного, - сказал я наобум. - Вы ведь, кажется, распространяете этот репеллент. Наверное, это образец, который вывалился у вас из кармана.
- У меня из кармана? - Он страшно удивился. - А, вы имеете в виду, что я… Но я уже давно выполнил все поручения и теперь просто отдыхаю. - Он помолчал. - Но, если вы интересуетесь, я мог бы помочь.
- Это очень интересно, - сказал я. - Я посоветуюсь…
Тут, к сожалению, дверь распахнулась, и появился врач в сопровождении двух сестер.
Врач оказался человеком решительным. Он жестом убрал меня с кушетки и отбросил портьеру, которой был накрыт Римайер. Римайер лежал совершенно голый.
- Ну конечно… - сказал врач. - Опять… - Он поднял Римайеру веки, оттянул ему нижнюю губу, пощупал пульс. - Сестра, кордеин… И вызовите горничных, пусть вылижут эту конюшню до блеска… - Он выпрямился и посмотрел на нас. - Родственники?
- Да, - сказал я. Оскар промолчал.
- Вы нашли его уже без сознания?
- Он лежал и бредил, - сказал Оскар.
- Это вы перенесли его сюда?
Оскар помедлил.
- Я только укрыл его портьерой, - сказал он. - Когда я пришел, он лежал, как сейчас. Я боялся, что он простудится.
Врач некоторое время смотрел на него, потом сказал:
- Впрочем, это безразлично. Вы можете идти. Оба. С ним останется сиделка. Вечером можете позвонить. Всего хорошего.
- А что с ним, доктор? - спросил я.
Врач пожал плечами.
- Ничего особенного. Переутомление, нервное истощение… Кроме того, он, по-видимому, слишком много курит. Завтра он станет транспортабельным, и тогда увезите его домой. У нас ему оставаться вредно. У нас слишком весело. До свидания.
Мы вышли в коридор.
- Пойдемте выпьем, - предложил я.
- Вы забыли, что я не пью, - заметил Оскар.
- Жаль. Вся эта история меня так расстроила, что хочется выпить. Римайер всегда был таким здоровяком…
- Ну, в последнее время он сильно сдал, - сказал Оскар осторожно.
- Да, я с трудом узнал его, когда вчера увидел…
- Я тоже, - сказал Оскар. Он не верил ни одному моему слову. Я ему тоже.
- Где вы остановились? - спросил я.
- Здесь же, - сказал Оскар. - Этажом ниже, восемьсот семнадцатый номер.
- Жаль, что вы не пьете. Мы бы могли посидеть у вас и хорошо поговорить.
- Да, это было бы неплохо. Но, к сожалению, я очень спешу. - Он помолчал. - Знаете что, дайте мне ваш адрес, завтра утром я вернусь и зайду к вам. Около десяти - вас устроит? Или вы позвоните мне…
- Отчего же… - сказал я и дал ему свой адрес. - Честно говоря, меня очень интересует "Девон".
- Я думаю, мы сумеем договориться, - сказал Оскар. - До завтра.
Он сбежал по лестнице. Он действительно, по-видимому, спешил. А я спустился на лифте в вестибюль и дал телеграмму Марии: "Брату очень плохо чувствую себя одиноким бодрюсь Иван". Я и в самом деле чувствовал себя одиноким. Римайер снова вышел из игры - по крайней мере на сутки. Единственный намек, который он мне дал, - это совет насчет рыбарей. Ничего определенного у меня не было. Были рыбари, которые обитают где-то в Старом Метро; был "Девон", который, возможно, каким-то боком касался моего дела, но с тем же успехом мог не иметь к нему никакого отношения; был Оскар, явно связанный с "Девоном" и с Римайером, фигура достаточно неприятная и зловещая, но, несомненно, лишь одна из множества неприятных и зловещих фигур на местных безоблачных горизонтах; был еще какой-то Буба, снабдивший "Девоном" пористый нос… В конце концов, я здесь всего сутки, подумал я. Время есть. И на Римайера, в конце концов, можно еще рассчитывать, и Пека, может быть, удастся найти… Я вдруг вспомнил вчерашнюю ночь и дал телеграмму Зигмунду: "Концерт самодеятельности двадцать восьмого подробности не знаю Иван". Потом я подозвал портье и спросил, как быстрее пройти к Старому Метро.
Глава девятая
- Приходили бы вечером, сейчас слишком рано.
- А мне хочется сейчас.
- Приспичило, значит… А вы, может, адресом ошиблись?
- Да нет, не ошибся.
- И вот именно сейчас вам и надо?
- Именно сейчас. И не позже.
Он поцокал языком и дернул себя за нижнюю губу. Он был коренастый, плотный, с круглой, гладко выбритой головой. Говорил он, едва шевеля языком, и утомленно заводил глаза под верхние веки. По-моему, он не выспался. Его приятель, сидевший за барьером в кресле, по-видимому, тоже не выспался. Но он вообще не говорил ни слова и даже не смотрел в мою сторону. Помещение было мрачное, затхлое, с отставшими от стен покоробленными панелями. С потолка свисала тусклая от пыли лампочка без абажура на грязном шнуре.
- Почему бы вам все-таки не прийти попозже? - промямлил круглоголовый. - Когда все приходят…
- Так уж мне захотелось, - скромно сказал я.
- Захотелось… - Он пошарил в столе. - У меня вот и бланка не осталось… Эль, у тебя есть бланки?
Эль молча нагнулся и вытянул откуда-то из-под барьера мятый лист бумаги. Круглоголовый сказал зевая:
- Приходите ни свет ни заря… Народу никого нет, девчонок тоже… спят еще… Веселья никакого… - Он протянул мне бланк. - Заполните и подпишите, - сказал он. - Мы с Элем подпишемся за свидетелей. Деньги сдайте… Не беспокойтесь, у нас честно. Документы у вас есть какие-нибудь?
- Никаких.
- И то хорошо.
Я просмотрел бланк. "Настоящим я, нижеподписавшийся (пропуск), в присутствии свидетелей (большой пропуск) убедительно прошу подвергнуть меня приемным испытаниям на соискание звания члена общества ДОЦ. Подпись соискателя. Подписи свидетелей".
- Что такое ДОЦ? - спросил я.
- Это мы так зарегистрированы, - ответил круглоголовый.
Он пересчитывал деньги.
- Но ДОЦ как-то расшифровывается?
- А кто его знает… Это еще до меня было. ДОЦ и ДОЦ… Ты не знаешь, Эль? - Эль лениво помотал головой. - Ну, в самом деле, не все ли вам равно…
- Абсолютно все равно, - сказал я, вставил свое имя и подписался.
Круглоголовый посмотрел, тоже вписал свое имя и подписался, и передал бланк Элю.
- Похоже, вы иностранец, - сказал он.
- Да.
- Тогда припишите ваш домашний адрес. У вас родные есть?
- Нет.
- Тогда и не надо. Готово, Эль? Положи в папку… Ну, пойдемте?
Он поднял барьер и подвел меня к массивной квадратной двери, оставшейся, наверное, еще с тех времен, когда метро оборудовали под атомоубежище.
- Выбора-то никакого нет, - сказал он, словно оправдываясь. Он выдвинул засовы и с натугой повернул ржавую рукоять. - Пойдете прямо по коридору, - сказал он, - а там сами увидите.
Мне показалось, что Эль позади хихикнул. Я обернулся. В барьер перед Элем был встроен небольшой экран. На экране что-то двигалось, но я не разглядел что. Круглоголовый, налегая всей тяжестью на рукоять, откатил дверь. За дверью открылся пыльный проход. Несколько секунд круглоголовый прислушивался, затем повторил:
- Прямо по этому коридору.
- А что там будет? - спросил я.
- Чего хотели, то и получите… Или, может, вы раздумали?
Все это было явно не то, что надо, но, как известно, никто ничего не знает, пока сам не попробует. Я перешагнул через высокий порог, и дверь с чмоканьем закрылась за мной. Было слышно, как заскрежетали засовы.
Коридор освещали несколько уцелевших ламп. Было сыро, на бетонных стенах цвела плесень. Я постоял, прислушиваясь, но ничего не услышал, кроме редкого стука капель. Я осторожно двинулся вперед. Под ногами скрипела цементная крошка. Коридор скоро кончился, и я очутился в сводчатом бетонном тоннеле, освещенном совсем уже скверно. Когда глаза привыкли к сумраку, я разглядел рельсовый путь. Рельсы были ржавые, между ними темнели лужи неподвижной воды. Под сводом тянулись провисшие провода. Сырость прохватывала до костей, и отвратно пахло - не то падалью, не то испорченной канализацией. Нет, это было совсем не то, что нужно. Мне не хотелось терять времени даром, и я подумал, что, пожалуй, сейчас вернусь и скажу, что приду в другой раз. Но сначала я решил - просто из любопытства - пройти немного по тоннелю. Я пошел направо, на свет далеких ламп. Я перескакивал через лужи, спотыкался о прогнившие шпалы, путался в оборванных кабелях. Дойдя до первой лампы, я снова остановился.
Рельсовый путь был разобран. Шпалы валялись вдоль стен, а на пустом полотне зияли дыры, наполненные водой. Затем я увидел рельсы. Никогда мне не приходилось видеть рельсы в таком состоянии. Некоторые были скручены штопором. Одни были начищены до блеска и напоминали огромные сверла. Другие были с огромной силой вбиты в полотно и в стены тоннеля. А третьи были завязаны в узлы. У меня мороз пошел по коже, когда я увидел это. Простые узлы, узлы с бантом, узлы с двумя бантами, как шнурки на ботинках… Они были сизые от окалины.
Я посмотрел вперед, в глубину тоннеля. Оттуда тянуло гниющей падалью, тусклые желтые огни редких ламп мерно мигали, словно что-то раскачивалось на сквозняке, заслоняя и снова открывая их. Нервы мои не выдержали. Я чувствовал, что это не более чем дурацкая шутка, но я ничего не мог с собой поделать. Я присел на корточки и осмотрелся. Скоро я нашел то, что искал: метровый обломок железного прута. Я взял его под мышку и двинулся дальше. Железо было холодное, влажное и шершавое от ржавчины.
Косой мигающий свет далеких ламп озарял скользкие, блестящие от сырости стены. Я уже давно заметил на них странные округлые потеки, но вначале не обратил на это внимания, а потом заинтересовался и подошел посмотреть. По стене, на сколько хватал глаз, тянулись два ряда круглых следов, разделенных метровыми интервалами. Это выглядело так, как будто по стене здесь пробежал слон, и пробежал не очень давно - на краю одного такого следа слабо шевелилась раздавленная белая сороконожка. Хватит, подумал я, пора возвращаться. Я посмотрел вдоль тоннеля. Теперь под лампами впереди были отчетливо видны черные качающиеся гирлянды. Я взял прут поудобнее и пошел вперед, держась поближе к стене.
Это тоже впечатляло. Под сводами тоннеля тянулись провисшие кабели, а на них, связанные хвостами и собранные в тяжелые щетинистые гроздья, покачивались на сквозняке сотни и сотни мертвых крыс. В полумраке жутко блестели мелкие оскаленные зубы, торчали во все стороны закостеневшие лапки, и эти гроздья длинными гнусными гирляндами уходили в темноту. Густой тошнотворный смрад опускался из-под свода и растекался по тоннелю, шевелящийся, плотный, как кисель…
Раздался пронзительный визг, и под ноги мне вдруг бросилась огромная крыса. Потом еще одна. И еще. Я попятился. Они мчались оттуда, из темноты, где не было ни одной лампы. И оттуда вдруг толчками пошел теплый воздух. Я нащупал локтем пустоту в стене и вдвинулся в нишу. Под каблуками заверещало и задергалось живое - я не глядя отмахнулся своей железной палкой. Мне было не до крыс, потому что я слышал, как кто-то тяжело и мягко бежит по тоннелю, плюхая по лужам. Зря я ввязался в это дело, подумал я. Железный прут показался мне таким легким и ничтожным по сравнению с завязанными в узлы рельсами. Это не летучая пиявка… И не динозавр из Конго… Только б не гигантопитек, все что угодно, только бы не гигантопитек. У этих ослов хватит ума выловить гигантопитека и запустить в тоннель… Я плохо соображал в эти секунды. И неожиданно ни с того ни с сего подумал о Римайере. Зачем он послал меня сюда? Что он - с ума сошел?.. Только бы не гигантопитек…
Он пронесся мимо меня так быстро, что я не успел разобрать, что это такое. Тоннель гудел от его галопа. Затем где-то совсем рядом раздался отчаянный скрежещущий визг пойманной крысы, и наступила тишина. Я осторожно выглянул. Он стоял шагах в десяти, под самой лампой, и ноги подо мной обмякли от огромного облегчения.
- Умники-затейники, - сказал я вслух, чуть не плача. - Острякисамоучки… Это же надо было додуматься! Таланты доморощенные…
Он услышал мой голос и, задрав кормовые ноги, произнес:
- Температурка у нас будет два метра тринадцать дюймов, влажности нет, чего нет, того нет…
- Доложи свое задание, - сказал я, подходя.
Он со свистом выпустил из присосков сжатый воздух, бессмысленно подрыгал ногами и взбежал на потолок.
- Слезай вниз, - приказал я строго, - и отвечай на вопрос.
Он висел у меня над головой среди заплесневелых проводов, этот давно устаревший кибер, предназначенный для работ на астероидах, жалкий и нелепый, весь в лохмотьях от карбонной коррозии и в кляксах черной подземной грязи.
- Слезай вниз! - рявкнул я.
Он швырнул в меня дохлой крысой и умчался в темноту.
- Базальты! Граниты!.. - вопил он на разные голоса. - Псевдометаморфические породы!.. Я над Берлином! Как слышите? Пора спать!
Я бросил палку и пошел за ним следом. Он добежал до следующей лампы, спустился вниз и стал быстро, по-собачьи, рыть бетон рабочими манипуляторами. Бедняга, у него и в лучшие-то времена мозг был способен к нормальной работе только при тяжести в одну сотую земной, а сейчас он был совершенно невменяем. Я нагнулся над ним и стал шарить под панцирем, отыскивая узел регулировки. "Вот поганцы", - сказал я вслух. Узел регулировки был расплющен, словно по нему ударили кувалдой. Он бросил копать и мягко схватил меня за ногу.
- Стоп! - гаркнул я. - Прекратить!
Он прекратил, лег на бок и сообщил басом:
- Надоел он мне до смерти, Эль. Бренди бы сейчас выпить…
Внутри у него щелкнули контакты, и заиграла музыка. Шипя и посвистывая, он исполнял "Марш охотников". Я смотрел на него и думал, как это глупо и отвратительно, как смешно и страшно одновременно. Если бы я не был межпланетником, если бы я испугался и побежал, он бы почти наверняка убил меня… А ведь здесь никто не мог знать, что я был межпланетником. Никто. Ни один человек. И Римайер тоже не знал, что я был межпланетником…
- Встань, - сказал я.
Он зажужжал и принялся ковырять стену, и тогда я повернулся и пошел обратно. Все время, пока я шел до поворота в коридор, мне было слышно, как он гремит и лязгает в груде исковерканных рельсов, шипит электросваркой и несет околесицу на два голоса.
Противоатомная дверь была уже открыта. Я шагнул через порог и захлопнул ее за собой.
- Ну как? - спросил круглоголовый.
- Глупо, - ответил я.
- Я же не знал, что вы межпланетник. Вы работали в космосе?
- Работал. Все равно глупо. На дураков. На неграмотных экзальтированных дураков.
- На каких?
- Экзальтированных.
- А-а… Ну, это вы зря. Многим нравится. А вообще я вам говорил, что приходили бы вечером. У нас вообще для одиночек развлечений мало… - Он налил виски и добавил содовой из сифона. - Хотите?
Я взял стакан и облокотился на барьер. Эль с сигареткой, прилипшей к губе, угрюмо смотрел на экран. По экрану метались осклизлые стены тоннеля, скрюченные рельсы, черные лужи, летели искры электросварки.
- Это не для меня, - заявил я. - Пусть этим занимаются бухгалтеры и парикмахеры. Я против них, конечно, ничего не имею, но мне-то надо такое, чего я никогда в жизни не видел.
- Сами, значит, не знаете, чего хотите, - сказал круглоголовый. - Это тяжелый случай. Вы, извиняюсь, не интель?
- А в чем дело?
- Нет, вы только не подумайте чего-нибудь, перед костлявой, сами понимаете, все равны. Я только что хочу сказать? Что интели - самые капризные клиенты, вот и все. Верно, Эль? Если приходит, скажем, тот же бухгалтер или парикмахер, он хорошо знает, чего ему надо. Кровь погонять ему надо, чтобы себя показать, собой погордиться, чтобы девчонки визжали, чтобы показывать всем дырки в шкуре… Это парни простые, каждому хочется считать себя мужчиной. Ведь кто он такой, наш клиент? Способностей особенных у него нет, да они ему и не требуются… Вот раньше, я в книге читал, хоть завидовали друг другу, сосед, мол, как сыр в масле катается, а я на холодильник накопить не могу - разве это можно вытерпеть? Цеплялись, конечно, зубами, за барахло, за деньги, за место выгодное… Жизнь на это клали! У кого кулак крепче или голова хитрее, тот и наверху… А теперь ведь жизнь стала жирная, тихая, всего в достатке. К чему себя применить? Я же не карась, я же человек все-таки, мне же скучно, а придумать сам ничего не умею. Это ведь надо особые способности иметь - придумывать! Это надо же гору книг прочитать, а попробуй-ка их читать, когда тебя от них тошнит… Прославиться там в мировом масштабе или выдумать чего-нибудь вроде машины - это мне и в голову не сразу придет, а если и придет - что толку? Никому ты в общем-то не нужен, даже жене и детям собственным не нужен, если разобраться, верно, Эль? Да и тебе никого не надо… Теперь, значит, придумывают для тебя умные люди что-нибудь новенькое, то ароматьеры эти, то дрожку, то новую пляску… Питье вот новое придумали… "хорек" называется… Хотите, я вам собью? Он этого "хорька" хватит - глаза на лоб, он и доволен… А пока глаза у него на месте, жизнь для него все равно что дождевая вода. Вот к нам тут один интель ходит и каждый раз жалуется: жизнь, говорит, пресна, ребята… А отсюда я выхожу - герой! После, скажем, пульки или "один на двенадцать" я же совсем по-другому на себя смотрю. Верно, Эль? Мне все снова сладко делается - бабы, жратва, вино…
- Да, - сказал я сочувственно. - Я вас хорошо понимаю. Но для меня-то все это тоже пресно.
- Слег ему нужен, - сказал вдруг Эль басом.
- Что-что? - спросил я.
- Слег, говорю.
Круглоголовый весь сморщился.
- Ну брось, Эль. Ну что ты сегодня какой-то…
- Кашлять я на него хотел, - сказал Эль. - Не люблю я этих… Все ему пресно, все ему не так.
- Вы его не слушайте, - сказал круглоголовый. - Он ночь не спал, утомился…
- Нет, почему же? - возразил я. - Очень интересно. Что это за слег?
Круглоголовый опять сморщился.