Припадая на левую ногу, он побрел прочь и вдруг нырнул в подвальчик с красивой скромной вывеской. Я последовал за ним. Мы сели за столик, и нам тотчас принесли горячее мясо и пиво, хотя мы ничего не заказывали. Буба дрожал, мокрое лицо его стало синим. Он с отвращением оттолкнул тарелку и стал глотать пиво, обхватив кружку обеими ладонями. В подвальчике было тихо и пусто, над сверкающим буфетом висела белая доска с золотыми буквами: "У НАС ПЛАТЯТ".
Буба поднял голову от кружки и тоскливо сказал:
- Можно, я уйду, Иван? Не могу… К чему все эти разговоры? Отпусти меня, пожалуйста…
Я взял его за руку.
- Пек, что с тобой творится? Ведь я тебя искал, адреса твоего нигде нет… Я тебя встретил совершенно случайно и ничего не понимаю. Как ты попал в эту историю?.. Может, я могу помочь тебе чем-нибудь? Может быть, мы…
Он вдруг с бешенством вырвал у меня руку.
- Вот палач, - прошипел он. - Гестаповец… Черт меня понес в этот "Оазис"… Дурацкая болтовня, сопли… Нет у меня слега, понял? Есть один, так я тебе его не отдам! Что я потом - как Архимед?.. Есть у тебя совесть? Тогда отпусти меня, не мучай…
- Я не могу тебя отпустить, - сказал я, - пока не получу слег. И твой адрес. Должны же мы поговорить…
- Я не желаю с тобой говорить, неужели ты этого не понимаешь? Я ни с кем ни о чем не желаю говорить. Я хочу домой… И слег свой я тебе не отдам… Что я вам, фабрика? Тебе отдам, а потом через весь город крюка давать?
Я молчал. Ясно было, что он ненавидит меня сейчас. Что если бы он чувствовал себя в силах, он бы убил меня и ушел. Но он знал, что это не в его силах.
- Сволочь, - сказал он с яростью. - Почему ты сам купить не можешь? Денег у тебя нет? На! На! - Он стал судорожно рыться в карманах, выбрасывая на стол медяки и смятые бумажки. - Бери, здесь хватит!
- Что купить? У кого?
- Вот осел проклятый… Ну этот… Как его… м-м-м… как его… А, дьявол!.. - крикнул он. - Провались ты совсем! - Он запустил пальцы в нагрудный карман и вытащил плоский пластмассовый футлярчик. Внутри была блестящая металлическая трубочка, похожая на инвариант-гетеродин для карманных радиоприемников. - На! Жри! - Он протянул мне эту трубочку. Она была маленькая, длиной не больше дюйма и толщиной в миллиметр.
- Спасибо, - сказал я. - И как ею пользоваться?
У Пека раскрылись глаза. Он даже, кажется, улыбнулся.
- Господи, - сказал он почти с нежностью, - неужели ты ничего не знаешь?
- Ничего не знаю, - сказал я.
- Ну, так бы и сказал с самого начала. А я думаю, что он меня изводит, как палач? У тебя приемник есть? Вставь туда вместо гетеродина, повесь где-нибудь в ванной или поставь, все равно, и валяй.
- В ванной?
- Да.
- Обязательно в ванной?
- Ну да! Обязательно нужно, чтобы тело было в воде. В горячей воде. Эх ты, теленок…
- А "Девон"?
- А "Девон" высыпь в воду. Таблеток пять в воду и одну в рот. На вкус они отвратительные, но зато потом не пожалеешь… И еще обязательно добавь в воду ароматических солей. А перед самым началом выпей пару стаканчиков чего-нибудь покрепче. Это нужно, чтобы… как это… ну… развязаться, что ли…
- Так, - сказал я. - Понятно. Теперь все понятно. - Я завернул слег в бумажную салфетку и положил в карман. - Значит, волновая психотехника?
- Господи, да какое тебе до этого дело? - Он уже стоял, надвигая капюшон на голову.
- Никакого, - сказал я. - Сколько я тебе должен?
- Пустяки, вздор! Пошли скорее… Какого черта мы теряем время?
Мы поднялись на улицу.
- Ты правильно решил, - сказал Пек. - Разве это мир? Разве в этом мире мы люди? Это дерьмо, а не мир. Такси! - завопил он. - Эй, такси! - Его затрясло от возбуждения. - И чего меня понесло в "Оазис"?.. Не-ет, теперь я больше никуда, никуда…
- Дай мне твой адрес, - сказал я.
- Зачем тебе мой адрес?
Подкатило такси, Буба рванул дверцу.
- Адрес! - сказал я, хватая его за плечо.
- Вот дурак, - сказал Буба. - Солнечная, одиннадцать… Вот дурак, - повторил он, усаживаясь.
- Завтра я к тебе зайду, - сказал я.
Он уже не обращал на меня внимания. "Солнечная! - крикнул он шоферу. - Через центр! И побыстрее ради бога!"
Как просто, подумал я, глядя вслед его машине. Как все оказалось просто! И все совпадает. И ванна, и "Девон". И орущие приемники, которые так нас раздражали и на которые мы никогда не обращали внимания. Мы их просто выключали… Я взял такси и отправился домой.
А вдруг он меня обманул, подумал я. Просто хотел от меня поскорее избавиться… Впрочем, это я скоро узнаю. Он совсем не похож на агента-распространителя. Он же Пек… Впрочем, нет, он уже больше не Пек. Бедный Пек. Никакой ты не агент, ты просто жертва. Ты знаешь, где можно купить эту гадость, но ты всего лишь жертва. Слушайте, я не желаю допрашивать Пека, я не желаю его трясти, как какую-нибудь шпану… Правда, он уже не Пек. Чепуха, что значит не Пек? Он - Пек… и все-таки… придется… Волновая психотехника… Но дрожка - это ведь тоже волновая психотехника. Что-то слишком просто все получается, подумал я. Я здесь и двух суток не пробыл… А Римайер живет здесь с самого мятежа. Как забросили его тогда, так он здесь и прижился, и все им были довольны, хотя в последних отчетах он писал, что ничего похожего на то, что мы ищем, здесь нет. Правда, у него нервное истощение… и "Девон" на полу. И Оскар. И он не стал умолять меня, чтобы я его отпустил, а просто направил меня к рыбарям…
Я никого не встретил ни во дворе, ни в холле. Было уже около пяти. Я прошел к себе в кабинет и позвонил Римайеру. Ответил тихий женский голос.
- Как больной? - спросил я.
- Он спит. Не надо его беспокоить.
- Я не буду. Ему лучше?
- Я же вам сказала, что он заснул. И не звоните так часто, пожалуйста. Ваши звонки его тревожат.
- Вы будете у него все время?
- Во всяком случае, до утра. Если вы позвоните еще хоть раз, я выключу телефон.
- Благодарю вас, - сказал я. - Вы только не уходите от него до утра. Я больше не буду вас беспокоить.
Я повесил трубку и некоторое время сидел, размышляя, в удобном мягком кресле перед большим и совершенно пустым столом. Потом я достал из кармана слег и положил перед собой. Маленькая блестящая трубочка, незаметная и совершенно безобидная на вид, обычная радиодеталь. Такие можно делать миллионами. Они должны стоить копейки и очень удобны при транспортировке.
- Что это у вас? - спросил Лэн над самым моим ухом.
Он стоял рядом и смотрел на слег.
- А разве ты не знаешь? - спросил я.
- Это из приемника, - сказал он. - У меня в приемнике есть такая. Все время портится.
Я достал из кармана свой приемник, вынул из него гетеродин и положил рядом со слегом. Гетеродин был похож на слег, но это был не слег.
- Не одинаковые, - признал Лэн. - Но такую штучку я тоже видел.
- Какую?
- Вот такую, как у вас.
Он вдруг насупился, и лицо его сделалось сердитым.
- Вспомнил? - спросил я.
- Вовсе нет, - сказал он мрачно. - Ничего я не вспомнил.
- Ну и ладно, - сказал я. Я взял слег и вставил его в приемник вместо гетеродина. Лэн схватил меня за руку.
- Не надо, - сказал он.
- Почему?
Он не ответил, глядя на приемник настороженными глазами.
- Ты чего боишься? - спросил я.
- Ничего я не боюсь, откуда вы взяли…
- Посмотрись в зеркало, - сказал я и положил приемник в карман.
- У тебя такой вид, будто ты за меня испугался.
- За вас? - удивился он.
- Ну ясно, за меня. Не за себя же… Хотя да, ведь ты еще боишься этих… некротических явлений.
Он стал смотреть в сторону.
- Откуда вы взяли? - сказал он. - Просто мы так играем.
Я презрительно фыркнул.
- Знаю я эти игры! Одного вот только не знаю: откуда в наше время берутся некротические явления?
Он озирался по сторонам, потом стал пятиться.
- Я пойду, - сказал он.
- Нет уж, - сказал я решительно. - Давай договорим, раз начали. Как мужчина с мужчиной. Ты не думай, я в этих некротических явлениях кое-что смыслю.
- Что вы смыслите? - Он был уже возле дверей и говорил очень тихо.
- Побольше тебя, - сказал я строго. - Но орать об этом на весь дом не собираюсь. Если хочешь говорить, подойди сюда… Я-то ведь не какое-нибудь там некротическое явление. Залезай сюда на стол и садись.
Целую минуту он колебался, исподлобья глядя на меня, и все, чего он опасался, и все, на что он надеялся, появлялось и исчезало у него на лице. Наконец он сказал:
- Я только дверь закрою.
Он сбегал в гостиную, закрыл дверь в холл, вернулся, плотно закрыл дверь в гостиную и подошел ко мне. Руки у него были в карманах, лицо бледное, а оттопыренные уши - красные и холодные.
- Во-первых, ты дурак, - объявил я, подтащив его к себе и поставив между коленей. - Жил-был мальчик до того запуганный, что штанишки у него не высыхали даже на пляже, а уши у него от страха были такие холодные, словно он клал их на ночь в холодильник. Этот мальчик все время дрожал, и так он дрожал, что, когда вырос, у него оказались извилистые ноги, а кожа сделалась, как у ощипанного гусака.
Я надеялся, что он хоть раз улыбнется, но он слушал очень серьезно и очень серьезно спросил:
- А чего он боялся?
- У него был старший брат, хороший человек, но большой любитель выпить. И как это часто бывает, подвыпивший брат был совсем не похож на брата трезвого. У него делался очень дикий вид. А когда он выпивал особенно много, то делался похожим на покойника. И вот этот мальчик…
На лице Лэна появилась презрительная усмешка.
- Нашел чего бояться… Они, когда пьяные, наоборот, добрые.
- Кто - они? - сейчас же спросил я. - Мать? Вузи?
- Ну да. Мама, наоборот, с утра, как встанет, всегда злится, а потом раз выпьет вермуту, два выпьет вермуту, и все. А к вечеру уже совсем добрая, потому что ночь близко…
- А ночью?
- Ночью этот хмырь приходит, - неохотно сказал Лэн.
- До хмыря нам дела нет, - деловито сказал я. - Не от хмыря же ты в гараж убегаешь.
- Я не убегаю, - сказал он упрямо. - Это такая игра.
- Не знаю, не знаю, - сказал я. - Есть, конечно, на свете вещи, которых даже я боюсь. Например, когда мальчик плачет и дрожит. Я на такие вещи смотреть не могу, у меня все внутри прямо переворачивается. Или когда зубы болят, а по ходу дела надо улыбаться, - вот это страшно, ничего не скажешь. А бывают просто глупости. Когда дураки, например, от безделья и от жира угощаются мозгом живой обезьянки. Это уже не страшно, это просто противно. Тем более что это они не сами придумали. Это еще тысячу лет назад - и тоже с жиру - придумали толстые тираны на Дальнем Востоке. А нынешние дурачки услыхали про это и обрадовались. Так их ведь жалеть надо, а не бояться…
- Жалеть, - сказал Лэн. - Они-то ведь никого не жалеют. Они что захотят, то и делают. Им ведь все равно, как вы не понимаете… Им если скучно, то все равно, кому голову пилить… Дурачки… Это они днем, может быть, дурачки, вы вот все это не понимаете, а ночью они не дурачки, они все проклятые…
- Как это так?
- Всем миром они проклятые. Покоя им нет и не будет. Вы-то ничего не знаете… Вам что, как приехали, так и уедете… А они - ночью живые, а днем мертвые… трупные…
Я сходил в гостиную и принес ему воды. Он выпил полный стакан и сказал:
- А вы скоро уедете?
- Да нет, что ты, - сказал я, похлопывая его по спине. - Я же только что приехал.
- Можно, я у вас ночевать буду?
- Конечно.
- Сначала у меня замок был, а сейчас она у меня замок зачем-то сняла. А зачем сняла - не говорит…
- Ладно, - сказал я. - Будешь спать у меня в гостиной. Хочешь?
- Да.
- Вот, запирайся там и спи на здоровье. А я тогда в спальню через окно забираться буду.
Он поднял голову и пристально посмотрел мне в лицо.
- Думаете, у вас двери запираются? Я тут все знаю. У вас ведь тоже не запираются.
- Это у вас они не запираются, - сказал я по возможности небрежно. - А у меня они запираться будут. На полчаса работы.
Он неприятно, как взрослый, засмеялся.
- Вы сами-то боитесь. Ладно, я пошутил. Запираются они у вас, не бойтесь.
- Дурачина ты, - сказал я. - Я же тебе сказал, что ничего такого не боюсь. - Он испытующе смотрел на меня. - А замок я сделаю в гостиной для того, чтобы ты спал спокойно, раз уж ты такой боязливый. А я всегда сплю с открытым окном.
- Я же говорю, - сказал он, - я пошутил.
Мы помолчали.
- Лэн, - сказал я, - а кем ты будешь, когда вырастешь?
- А что? - сказал он. Он очень удивился. - Какая мне разница?
- Как так - какая разница? Тебе все равно, химиком ты будешь или барменом?
- Я же вам сказал: мы все проклятые. От проклятия-то не уйдешь, как вы понять не можете, это же всякий знает.
- Что ж, - сказал я, - бывали и раньше проклятые народы. А потом рождались дети, которые вырастали и снимали проклятие.
- А как?
- Это долго объяснять, дружище. - Я встал. - Я тебе это еще обязательно расскажу. А сейчас беги играй. Днем-то ты хоть играешь? Ну, вот и беги. А когда солнце сядет, приходи, я тебе постелю.
Он сунул руки в карманы и пошел к дверям. Там он остановился и сказал через плечо:
- А эту штучку из приемника вы лучше выньте. Вы думаете, это что такое?
- Гетеродин, - сказал я.
- Никакой это не гетеродин. Вы его выньте, а то вам плохо будет.
- Почему это мне плохо будет? - сказал я.
- Выньте, - сказал он. - Вы всех будете ненавидеть. Вы сейчас не проклятый, а станете проклятым. Кто вам его дал? Вузи?
- Нет.
Он умоляюще посмотрел на меня.
- Иван, выньте!
- Так и быть, - сказал я. - Выну. Беги играй. И никогда меня не бойся, слышишь?
Он ничего не сказал и вышел, а я остался сидеть в кресле, положив руки на стол, и скоро услышал, как он завозился в кустах сирени под окнами. Он шуршал, топал, что-то бормотал и тихонько вскрикивал, разговаривая сам с собой: "…Принесите флаги и ставьте здесь, и здесь, и здесь… вот… вот… вот… И тогда я сел в самолет и улетел в горы…" Интересно, когда он ложится спать? - подумал я. Хорошо, если в восемь или хотя бы в девять, зря я, пожалуй, все это затеял, сейчас бы заперся в ванной и через два часа уже все знал бы, да нет, не мог же я отказать ему, представь-ка себя на его месте, но это не метод, я потакаю его страхам, надо было придумать что-нибудь поумнее, а попробуй придумай, это тебе не Аньюдинский интернат, ох, какой же это не Аньюдинский интернат, какое же это все не такое, и что же мне сейчас предстоит, какой, интересно, круг рая, только если будет щекотно, я не смогу, интересно, рыбари - это тоже круг рая, наверняка меценатство для аристократов духа, а Старое Метро для тех, кто попроще, хотя интели тоже аристократы духа, а напиваются как свиньи и ни на что больше не годны, даже они больше ни на что не годны, слишком много ненависти, слишком мало любви, ненависти легко научить, а вот любви - трудно, и потом, любовь слишком затаскали и обслюнявили, и она пассивна, почему-то так получилось, что любовь всегда пассивна, а ненависть зато всегда активна и потому очень привлекательна, и говорят еще, что ненависть - от природы, а любовь - от ума, от большого ума, а с интелями все-таки хорошо бы поговорить, не все же они там дураки и истерики, а вдруг удастся найти Человека, что, собственно, хорошо у человека от природы, фунт серого вещества, но и это не всегда хорошо, так что человеку всегда приходится начинать на голом месте, а хорошо было бы, если бы наследовались социальные признаки; правда, тогда Лэн был бы сейчас маленьким генерал-полковником; нет уж, лучше не надо, лучше на голом месте, он бы, конечно, ничего не боялся, но зато он бы пугал других, которые не генерал-полковники…
Я вздрогнул, потому что увидел: на яблоне напротив окна сидит Лэн и пристально смотрит на меня. В следующее мгновение он исчез, только затрещали ветки и посыпались яблоки. Нипочем не верит, подумал я. Никому не верит. А я кому-нибудь верю в этом городе? Я перебрал всех, кого мог вспомнить. Нет, никому я не верю. Я снял трубку, позвонил в "Олимпик" и попросил соединить с номером восемьсот семнадцать.
- Слушаю вас, - сказал голос Оскара.
Я молчал, прикрыв микрофон пальцами.
- Слушаю! - раздраженно повторил Оскар. - Второй раз уже, - сказал он кому-то в сторону. - Алло!.. Да нет, какие у меня здесь могут быть женщины?.. - Он повесил трубку.
Я взял томик Минца, лег в гостиной на тахту и читал до сумерек. Очень люблю Минца, но совершенно не помню, о чем я читал. С шумом проехала вечерняя смена. Тетя Вайна кормила Лэна ужином, пичкала его толокном с горячим молоком. Лэн капризничал, хныкал, а она терпеливо и ласково уговаривала его. Таможенник Пети внушал командирским голосом, но вполне добродушно: "Надо есть, надо есть, раз мать говорит - надо есть, выполняйте…" Заходили двое каких-то, судя по голосам - разболтанных молодых людей, спрашивали Вузи и заигрывали с тетей Вайной. По-моему, они были пьяны. Темнело быстро. В восемь часов в кабинете зазвонил телефон. Я босиком сбегал в кабинет и взял трубку, но никто не заговорил. Как аукнется, так и откликнется. В восемь десять в дверь постучали. Я обрадовался, что это Лэн, но это оказалась Вузи.
- Что же вы даже не заходите? - возмущенно спросила она прямо с порога. На ней были шорты с изображением подмигивающей физиономии, тесная курточка-безрукавка, открывающая пупок, и огромный прозрачный шарф, она была свежая и крепенькая, как недозрелое яблоко. До оскомины.
- Я сижу и жду его весь день, а он здесь валяется. У вас болит что-нибудь?
Я поднялся и сунул ноги в туфли.
- Садитесь, Вузи. - Я похлопал по тахте рядом с собой.
- Не сяду я с вами, - сказала она. - Он тут читает, оказывается… Хоть бы выпить предложил.
- В баре, - сказал я. - Как поживает слюнявая корова?
- Слава богу, сегодня ее не было, - сказала Вузи, залезая в бар. - Сегодня мне досталась мэриха… Вот дурища! Почему, значит, ее никто не любит? А за что ее любить?.. Вам с водой?.. Глаза белые, морда красная, задница диваном - ну как у лягушки, ей-богу… Слушайте, давайте сделаем "хорек". Сейчас все делают "хорек"…
- А я не люблю делать, как все.
- Это я и сама вижу. Все идут гулять, а он валяется. И читает вдобавок.
- Он устал, - сказал я.
- Ах так? Тогда я могу уйти!
- А я вас не пущу, - сказал я, поймал ее за шарф и посадил рядом с собой. - Вузи, девочка, вы специалист только по дамскому хорошему настроению или вообще? Не можете ли вы привести в хорошее настроение одинокого мужчину, которого никто не любит?
- А за что вас любить? - Она оглядела меня. - Глаза рыжие, нос картошкой…
- Как у крокодила.
- Как у пса… Не обнимайтесь, я вам не позволяю. Почему вы не зашли?
- А почему вы меня вчера бросили?
- Здравствуйте, я его бросила!..
- Одного, в чужом городе…
- Я его бросила! Да я вас потом везде искала! Я всем рассказывала, что вы тунгус, а вы пропали, - очень нехорошо с вашей стороны… Нет, я не разрешаю! Где вы вчера были? Рыбарили, наверное? А сегодня опять ничего не расскажете…