Кончились страдания. С сегодняшнего дня должно было начаться исцеление. Рассеянные по всей стране, оставшиеся в живых, те, которые бродили без руководителей, без защиты, без пищи, и те тысячи, которые уехали за море, - все должны были вернуться теперь. Пульс жизни, все усиливаясь, должен был опять забиться на опустелых улицах. Как ни велико было разрушение, но смерть остановила руку разрушителя. Эта рука была мертва. Скоро в этих жалких развалинах, этих почерневших скелетах домов, зловеще выступающих фоне зеленых холмов, застучат молотки и зазвенят топоры и лопаты новых строителей. При этой мысли я протянул руки к городу. Еще год, думал я, один только год!..
И тут, с подавляющей силой, ко мне вернулись мысли себе, о своей жене и о прежней жизни, полной надежд и нежной заботливости, о жизни, которая кончилась навсегда…
IX
На обломках
Но вот наступает самый странный момент в моем рассказе. Я помню ясно и отчетливо все, что я делал вплоть до той минуты, когда я стоял на вершине Примрозского холма.
О последующих трех днях я не помню ничего. Потом я узнал, что я не был первым, открывшим гибель марсиан, а что несколько таких же, как и я, блуждающих скитальцев, сделали это открытие предыдущей ночью. Один из них тотчас же отправился в Сен-Мартин-ле-Гран и, в то самое время, когда я сидел на извозчичьем дворе, каким-то образом ухитрился протелеграфировать в Париж. Радостная весть облетела весь мир. Тысячи городов, скованные ужасом перед грозящей бедой, дали волю своему ликованию. И в то время когда я, все еще сомневаясь, стоял на краю ямы, об этом радостном событии знали уже в Дублине, Эдинбурге, Манчестере и Бирмингеме. Люди спешно снаряжались, плача от радости и прерывая работу, чтобы пожать друг другу руки и готовили поезда для отправки в столицу. Церковные колокола, молчавшие четырнадцать дней, вдруг заговорили, разнося великую весть по всей Англии.
Люди, с исхудалыми, ввалившимися лицами, в изорванных одеждах летели на велосипедах по всем дорогам и проселкам, крича всем встречным о неожиданном избавлении и пробуждая своим ликующим криком надежду в сердцах обезумевших от страха, полупомешанных людей. Через канал, через Ирландское море, через Атлантический океан везли нам зерно, хлеб и мясо. Кажется, что в те дни флотилии всего мира неслись к Лондону! Но об этом я ничего не знал тогда. Меня покинул разум, и я не помню, как я провел эти три дня. Очнулся я в доме добрых людей, подобравших меня, когда я, плача и безумствуя, носился по улицам, вблизи Сен-Джонского леса. Они мне рассказывали потом, что я все время пел какую-то бессмысленную песнь, из которой можно было разобрать только: "Последний человек на земле - ура! Последний человек на земле!" Несмотря на угнетавшие их лично тяжелые заботы, эти люди, имени которых я не могу здесь назвать, хотя мне и было бы приятно выразить им свою благодарность, - приняли во мне участие, приютили меня в своем доме и спасли меня от самого себя. Повидимому, во время моего безумия они узнали кое-что о моих переживаниях.
Когда я пришел в себя, они сообщили мне со всевозможной осторожностью все, что им удалось узнать о судьбе Лизсерхеда. Спустя два дня после того, как я попал в западню в Шине, Лизсерхед был уничтожен марсианином со всеми, жившими в нем. Он сравнял его с землей без всякого основания, как казалось, а просто из прихоти, как делает это мальчик, разрушая муравейник.
Я был теперь одиноким человеком, и эти люди были очень добры ко мне. Несмотря на то, что я был убит горем и им было тяжело со мной, они все же терпели меня. После моего выздоровления я оставался у них еще четыре дня. В течение всего этого времени меня томило страстное, все возраставшее желание взглянуть еще раз, последний раз на то немногое, что осталось от моей скромной, личной жизни, которая была такой счастливой и светлой! Это было болезненным, безнадежным желанием еще раз упиться моим горем. Мои хозяева отговаривали меня. Они делали все, что могли, чтобы отвлечь меня от этой нездоровой мысли. Но я не мог больше бороться с собою. Дав обещание вернуться к ним и со слезами простившись с этими людьми, которые в четыре дня сумели стать моими друзьями, я снова зашагал по улицам, которые еще так недавно были такими странными, мрачными и пустыми.
Теперь они были полны возвращавшимися людьми. Местами даже попадались открытые лавки, и в фонтанах уже била вода.
Я припоминаю, какой прекрасный был день, когда я пустился в свое печальное странствие к маленькому домику в Уокинге, какое движение было на улицах и какая светлая жизнь кипела вокруг! Повсюду на улицах, толпилось столько народу, что факт гибели такого большого количества людей казался невероятным! Но, когда я всмотрелся в их лица, то я заметил, как желта была их кожа, в каком беспорядке были их волосы и как лихорадочно блестели их глаза! На многих из них, вместо одежды, висели какие-то грязные лохмотья. На всех лицах было выражение ненормального возбуждения или угрюмой решимости. Если бы не такое выражение лиц, можно было принять Лондон за город бродяг. В приходах раздавали хлеб, присланный французским правительством. У немногих лошадей, попадавшихся на улице, ребра торчали как у скелетов. На каждом углу улицы стояли констэбли с белыми значками, худые и бледные. На улицах, по которым я проходил, почти не оставалось следов пребывания марсиан, и, только дойдя до Веллингтон-Стрит, я снова увидел красную траву, густо обвившую быки Ватерлооского моста.
У моста, на углу, мне бросился в глаза укрепленный на палке, над чащей красной травы, плакат. Это было объявление о первой газете "Daily-Mail", возобновившейся печатанием. За потемневший шиллинг, оказавшийся у меня в кармане, я купил себе один номер этой газеты. Большая часть газеты была пуста, но единственный автор, который составил этот номер, доставил себе маленькое развлечение, поместив шуточную схему объявлений на последней странице. Содержание газеты исчерпывалось выражениями личных чувств автора. Отдел известий еще не был организован. Я не узнал ничего нового, кроме того, что изучение машин марсиан дало уже за одну неделю изумительные результаты. Между прочим, в газете категорически утверждалось, хотя я тогда этому не поверил, что секрет воздушных полетов марсиан открыт.
На Ватерлооском вокзале стояли уже готовые поезда, развозившие бесплатно публику по домам. Первый наплыв уже прошел. В поезде было мало пассажиров, а я не был расположен к разговорам. Заняв отдельное купе, я сел к окну, скрестил руки и мрачно смотрел на мелькавшие передо мной, ярко освещенные солнцем, картины опустошения. За вокзалом поезд запрыгал по временным рельсам, и по обеим сторонам пути потянулись почерневшие развалины домов. До узловой станции Клепгэм Лондон был еще совсем черным от осадка дыма, несмотря на два дня проливных дождей. За Клепгэмом путь опять был разрушен. Я видел, как сотни безработных клерков и приказчиков бок о бок с простыми рабочими трудились над восстановлением его поврежденных мест. Таким образом, мы шли довольно долгое время по наспех проложенному временному пути.
На всем протяжении железной дороги местность имела безотрадный вид. Особенно пострадал Уимбльдон. Благодаря своим уцелевшим сосновым лесам, Уолтон казался наиболее сохранившимся из всех местечек, лежавших у полотна железной дороги. Речки Уэндл, Мол, каждый маленький ручеек совершенно заросли красной травой. Суррейские сосновые леса оказались, должно быть, слишком сухими для красной травы, так как они были свободны от нее. За Уимбльдоном, среди сада, лежали высокие кучи земли, взрытые падением шестого цилиндра. Вокруг ямы толпился народ и работали саперы. Над ямой весело развевался по ветру английский флаг. А кругом в садах пышно разрослась красная трава, представляя широкую площадь всех оттенков красного цвета, резавшего глаза своею яркостью. С бесконечным облегчением я перенес свой взгляд от кроваво-красной, а местами серой обожженной земли к мягкому, сине-зеленому цвету видневшихся на востоке дальних холмов.
Так как железнодорожная линия от Лондона до станции Уокинг была восстановлена только местами, мне пришлось сойти в Байфлите, и я отправился пешком в Мейбург. Я прошел мимо того места, где мы с артиллеристом встретили гусар, и дальше, где я в грозу увидел в первый раз марсианина. Движимый любопытством, я свернул в сторону и увидел в зарослях красных растений сломанный шарабан и белые обглоданные лошадиные кости, разбросанные кругом. Я простоял довольно долго, глядя на эти останки…
Потом я повернул назад и пошел сосновым лесом, пробираясь сквозь заросли красной травы, которая местами была мне по шею. Хозяин "Пятнистой собаки" был похоронен. Пройдя мимо колледжа, я очутился около своего дома. Какой-то человек стоял в дверях своего дома, поздоровался со мною, когда я проходил мимо, назвав меня по имени.
Я взглянул на свой дом со слабой искоркой надежды, сейчас же погасшей. Замок у ворот был взломан, и одна половинка дверей только прислонена. Когда я подошел ближе, она тихонько открылась, словно мне навстречу.
Ворота снова захлопнулись. В открытом окне моего кабинета, того самого, у которого мы с артиллеристом ждали тогда наступления дня, колыхались занавески от ветра. Смятые кусты были в том же виде, как я их оставил четыре недели тому назад. Я споткнулся в передней; пустота дома удручала меня. Ковер на лестнице был сдвинут и полинял в том месте, где я сидел, промокший насквозь, спасаясь от грозы в ту страшную ночь. Я видел грязные следы моих ног по всей лестнице. Они шли до самого кабинета. В кабинете, на письменном столе, на прежнем месте под селенитовым пресс-папье, лежала моя работа, как я оставил ее в тот день, когда открылся первый цилиндр.
Я долго стоял над своей работой, пробегая последнюю страницу. Это была статья о вероятном развитии моральных идей в связи с развитием цивилизации. Последняя фраза начиналась пророчеством: "Через двести лет, - писал я, - мы можем ожидать"… - на этом статья обрывалась. В то утро я не мог сосредоточиться на своей работе, и я помню, как я бросил писать и побежал купить "Daily Chronicle". Подойдя к калитке сада, я встретил газетчика и помню, как я слушал его странный рассказ о "людях с Марса"…
Я снова спустился вниз и пошел в столовую. На столе лежали хлеб и баранина, уже совершенно сгнившая, и опрокинутая бутылка из-под пива, все в том же виде, как мы это оставили с артиллеристом. Мой дом опустел. Теперь я только понял все безумие надежды, которую я так долго лелеял!..
Но вдруг случилось невероятное…
- Это бесполезно, - сказал чей-то голос. - Дом оставлен. Последние десять дней здесь никого не было, оставаться дольше значило бы только понапрасну мучить себя. Никто не спасся, кроме нас.
Я остановился, пораженный. Неужели я вслух высказал свои мысли? Я обернулся и увидел, что стеклянная дверь была открыта. Я сделал шаг и выглянул за дверь.
И там стояли удивленные и испуганные, не меньше меня, мой кузен и моя жена. Моя жена бледная, с сухим, остановившимся взглядом… Она слабо вскрикнула.
- Я пришла! - сказала она. - Я знала это, знала… - Она схватилась рукой за горло и зашаталась. Я подбежал к ней и подхватил ее в свои объятия…
Эпилог
Заканчивая свой рассказ, я могу только пожалеть, что я не в состоянии способствовать разрешению многих спорных вопросов, так и оставшихся невыясненными. В одном отношении моя книга, без сомнения, вызовет возражения. Моя специальность - спекулятивная философия. Мои познания в сравнительной физиологии ограничиваются несколькими книгами. Но я полагаю, что предположения Карвера относительно причин внезапной смерти марсиан так правдоподобны, что их можно считать почти доказанными. Я уже говорил о них в своем рассказе.
Достоверно по крайней мере то, что ни в одном из всех трупов марсиан, исследованных после войны, не найдено было никаких других бактерий, кроме тех, земное происхождение которых несомненно. Тот факт, что марсиане не хоронили своих мертвецов, и те массовые избиения, которые они производили, указывают также, что процесс гниения был им совершенно неизвестен. Но как ни близки к истине эти предположения, доказанными фактами их все же считать нельзя.
Также мало известен нам состав черного дыма, которым пользовались марсиане с таким убийственным эффектом, и такой же загадкой остается для нас генератор теплового луча. После целого ряда ужасных катастроф, в лабораториях Илинга и Южного Кессингтона, химики потеряли охоту продолжать исследования над тепловым лучом. Спектральный анализ черного порошка безошибочно указал на присутствие в нем какого-то нового, неизвестного нам элемента, со светящейся группой трех линий в зеленой части спектра, и весьма возможно, что в соединении с аргоном этот элемент образует состав, действующий смертоносно на какую-нибудь из составных частей крови. Но все эти недоказанные предположения будут вряд ли интересны для большего числа читателей, для которых написана эта книга.
О результатах анатомического исследования марсиан я уже говорил. Все, конечно, знакомы с великолепным, почти неиспорченным экземпляром марсианина в спирту, хранящемся в Естественно-историческим музее, и с бесчисленными рисунками, сделанными с этого экземпляра. Что же касается строения тела марсиан и физических отправлений их организма, то они представляют лишь чисто научный интерес.
Гораздо важнее вопрос, представляющий более общий интерес, - о возможности вторичного нашествия марсиан. Я нахожу, что этой стороне вопроса уделяют слишком мало внимания. С каждым возвратом планеты Марс в положение противостояния можно ожидать со стороны марсиан, - таково, по крайней мере, мое личное убеждение, - возобновления их попытки. Во всяком случае к этому нужно было бы приготовиться. Мне кажется легко возможным определить положение орудия, из которого они стреляют на Землю, и, установив постоянное наблюдение за этой частью планеты, встретить уже вооруженными следующую атаку марсиан.
В таком случае цилиндр может быть уничтожен динамитом или артиллерией, прежде чем он успеет настолько остыть, чтобы марсиане могли выйти из него. Или же их можно перестрелять всех из пушек, как только откроется цилиндр.
Лессинг привел несколько основательных доводов в пользу предположения, что марсианам действительно удалось основаться на планете Венера. Семь месяцев тому назад и Марс и Венера были на одной линии с Солнцем, другими словами, для наблюдающего с Венеры Марс находился в положении противостояния к ней. Вскоре после этого на неосвещенной стороне средней планеты появился странный светящийся волнообразный след, и почти одновременно получился слабый, темный, такой же волнообразный отпечаток на фотографическом снимке с диска Марса. Достаточно взглянуть на снимки того и другого, чтобы убедиться в их замечательном сходстве.
Во всяком случае, грозит ли нам новое нашествие с Марса или нет, наши взгляды на будущее человечества, после недавних событий, должны были измениться. Теперь мы знаем, что мы не можем считать нашу планету вполне безопасным и хорошо защищенным местом жительства для человечества, а также, что мы никогда не можем предвидеть, какие блага или бедствия могут свалиться на нас из мирового пространства.
Возможно, что с широкой, мировой точки зрения, нашествие с Марса принесло в конечном итоге пользу человечеству. Оно уничтожило в нас безмятежную уверенность в прочности нашего будущего, что всегда служит верным источником упадка. Оно обогатило человеческие знания и значительно подвинуло человечество в понимании общего блага. Возможно также, что марсиане, наблюдая сквозь неизмеримо широкое пространство судьбу своих пионеров, приняли к сведению полученный ими урок и избрали планету Венеру как более безопасное место для своей эмиграции. Но как бы то ни было, несомненно только одно, что еще много, много лет диск Марса будет для нас предметом неослабного наблюдения, а падающие звезды - эти огненные выстрелы с неба - будут служить всем жителям Земли серьезным предостережением.
Нельзя вполне оценить, насколько расширился умственный кругозор человека после нашествия марсиан. До падения их цилиндров держалось общераспространенное мнение, что во всем громадном мировом пространстве жизнь существует только на поверхности нашей крошечной планеты. Но теперь мы смотрим шире. Если марсиане могли перелететь на Венеру, то нет оснований думать, что это невозможно для людей, и, когда, вследствие постепенного охлаждения Солнца, Земля станет необитаемой, - что неизбежно случится когда-нибудь, тогда возможно, что нить жизни, взявшая свое начало на Земле, растянется и обовьет своею сетью родственные нам планеты. Будет ли за нами победа?
Туманно и поразительно видение, родившееся в моем мозгу, как жизнь постепенно, из маленького рассадника солнечной системы, распространится по всему безжизненному, необъятному звездному пространству. Но это только отдаленная мечта! И, кто знает, может быть, уничтожение марсиан - лишь только временная отсрочка нашей окончательной гибели? Может быть, им, а не нам, принадлежит будущее?
Я должен сознаться, что волнения и ужасы того времени оставили в моей душе чувства сомнения в прочности существующего. Я сижу в моем кабинете и пишу при свете лампы. И вдруг мне кажется, что в снова ожившей долине появляются огненные языки пламени, что мой дом пустеет и что я снова одинок. Я выбегаю на Байфлитскую улицу и вижу, как едут повозки, экипажи, полные людей, рабочий на велосипеде, дети, идущие в школу, и вдруг все это становится туманным, нереальным, и я снова брожу с артиллеристом по горячей, пыльной дороге, среди гнетущей тишины.
А ночью я вижу безмолвные улицы, покрытые черным порошком, и растерзанные трупы, лежащие в пыли… Они встают передо мною, изувеченные и обглоданные собаками. Они бормочут что-то и угрожают мне, потом становятся все бледнее, все безобразнее и превращаются, наконец, в какие-то сверхъестественные искажения человеческого образа… И я просыпаюсь в темноте, обливаясь холодным потом…
Я еду в Лондон, смотрю на озабоченно суетящуюся толпу по Флит-Стрит и Странду, и опять мне кажется, что все это только видения прошлого, которые бродят по улицам, бывшим еще так недавно такими тихими и пустынными! Что эти призраки в искусственно оживленном теле, носящиеся по мертвому городу, только насмешка над жизнью! И мне странно опять стоять на вершине Примрозского холма, куда я ходил только вчера, и смотреть на огромную панораму домов, подернутую синей пеленой тумана и дыма, постепенно исчезающей в дали. Странно видеть всех этих людей, гуляющих между цветочными клумбами, которые пришли посмотреть на боевую машину марсиан, все еще стоящую на прежнем месте! Странно слышать веселый крик играющих детей и вспоминать то время, когда я видел этот город и равнину такими зловещими и безмолвными при свете занимающейся зари того последнего, великого дня!..
Но страннее и удивительнее всего этого было держать в своей руке руку жены и думать, что я считал ее, как и она меня, между мертвыми.
1898
Перевод Э. К. Пименовой (1927)