Но мечты мечтами, а пить хотелось неимоверно. Где взять воду в плавнях? Он тоскливо огляделся. Как-то же существуют здесь профсоюзные боевики. Как-то прячутся, где-то спят, кушают даже, ну и пьют, разумеется. Как? Без обеспечительных карточек – как?
Можно было попробовать проникнуть в дом. В детстве он смог бы. В детстве его хорошо знали на входе, пропускали не спрашивая. В детстве он смог бы и в соседние дома пройти, пристроился бы к знакомым и прошел. Но охрана выглядела злобной и чужой, входящие в дом незнакомыми, и он не решился. Вызвать мать, вдруг она жива? А как? Говорят, раньше на входах стояли внутренние переговорные системы, но когда это было. В детстве Цайпаня переговорников уже не было. Кому надо, по брехальнику свяжется. Но стоит включить брехальник, и через два вдоха появятся живощиты главного полицая или вообще снайпер-балахонник, и не станет Цайпаня. Фэй-блей…
Конечно, совсем рядом располагались портовые склады, хозяйство отчима госпожи Тан. Распределяльщик портовых складов – хороший знакомый, старый вор, столько всего удачно пораспределяли. Вот-вот. Старые знакомые отлично чуют, откуда гнилью тянет, старые знакомые Цайпаня с радостью продадут. Значит, нельзя к старым знакомым. А новых-то нет.
Из дома выскользнул подросток, и у Цайпаня застучало сердце, словно сам себя встретил. Подросток так же быстро шел, опустив голову, чтоб никого не видеть, подняв плечи в ожидании скорых неприятностей. Такой же худой, как Цайпань в детстве, такой же нескладный. В контейнере на спине у него так же наверняка болталась одинокая емкость с водой, а больше ничего. Не баловала Цайпаня родная мама дополнительной едой, почему этого должны баловать?
Цайпань уверенно догнал его. Молча приобнял за плечи, запустил руку в контейнер. И пошел себе дальше, с удовольствием прихлебывая из добытой емкости. Когда-то его вот так же останавливали всякие, почему этот неудачник должен жить иначе? Вот пусть поучится защищать себя, как Цайпань учился!
Маленькая победа вселила в Цайпаня надежду. Он выкрутится! Поднялся в юности из нищеты, поднимется снова! Потом вернется и положит всех задом кверху!
Он прихлебывал воду, наслаждался, а усталые ноги несли его по знакомому пути. Да, именно здесь он ходил, озираясь, в школу танцев. Делал первый шаг вверх, как потом оказалось. Потому что старый наставник отметил его умение нравиться кому надо и поставил смазливого хувентуса в пару к очень, очень непростой нюйке. К будущей, как оказалось, его супруге, к пропуску в господарскую жизнь. Старому наставнику отдавали в обучение и господарок, потому что славился наставник далеко за пределами плавней.
Цайпань подумал – и усмехнулся. Он прошел этот путь один раз. Пройдет снова, почему нет? С его знанием господарской жизни второй раз должен быть легче. Да, и не забыть приглядеть правильную супругу в этот раз. Не такую ревнивую, да!
К его огромной радости, школа танцев сохранилась. К еще большей радости – старый наставник уже умер. Чем-то не глянулся Цайпань под конец учебы старику, и расстались они очень, очень плохо. Цайпань одно время даже подумывал отправить к гордецу снайпера-балахонника, но ограничился приказом своим живощитам. Живощиты сделали все как надо, положили наставника задом кверху при свидетелях, вот и недолго прожил после этого старик. А казался вечным.
– Инструктором-обучальщиком хочу! – уверенно улыбнулся он молодому мастеру-хозяину. – Очень хорошо показываю! С господарками правильно говорю, довольны остаются господарки!
Мастер внимательно осмотрел его, еле заметно усмехнулся. И отрицательно качнул пальцами. Не нужны, мол, обучальщики, хватает таких, и получше есть. Цайпань усмехнулся тоже. Начинался торг, а искусству обманывать дураков-покупателей очень хорошо обучился в полиции Цайпань.
– В трудность попал, – намекнул Цайпань. – Много не попрошу – а работать много буду. Очень-очень много, и не пожалуюсь.
Мастер подумал.
– Слугой-уборщиком разве что? – предложил как будто неуверенно.
– И слугой-уборщиком, – согласился Цайпань. – И ночной охраной. И обучальщиком не из последних, и еще массаж делаю господаркам очень правильно, радуются господарки!
Мастер еще подумал. И согласно свел пальцы.
– А мне – новую обеспечительную карточку, – невинно сказал Цайпань. – В трудность попал, нет карточки-то.
Мастер нахмурился. Новая обеспечительная карточка стоила очень много, ее только против закона можно было оформить. Но – какие в плавнях законы?
– Карточку, – наконец неохотно согласился мастер.
Цайпань внутренне усмехнулся. Обманул дурака! Согласился на обеспечительную карточку! А жилье Цайпань теперь сам возьмет, прямо в школе ночевать станет – он же ночная охрана, разве нет? И еду получит теперь Цайпань! Слуг-уборщиков кормить принято! Нет в плавнях законов, зато традиции есть, словом самого Аркана закрепленные! Наемного работника напои, накорми – и рассчитайся ввечеру! Хорошо, когда окружающие традициям следуют, очень удобно воспользоваться!
– Работать иди быстро-быстро! – сердито приказал мастер.
Цайпань улыбнулся, присел и поклонился, как традиция перед мастером требует. И мстительно подумал, что когда-нибудь поднимется – и пришлет сюда живощитов. И поплачет тогда молодой мастер, кровавыми слезами поплачет.
В школе танцев ничего не изменилось за эти годы. Так же пахло пылью, поднятой множеством ног. Так же качались в углу мишени. Так же требовалось перед занятиями протереть пол и стены влажной губкой, расстелить мягкие полы, а после занятий убрать и еще раз все протереть, и аккуратно протереть. Чем Цайпань и занялся. Оказывается, все помнили руки, ничего не забыли.
А вечером он вышел к границе плавней. Осторожно вышел, скрываясь от сканеров, уворачиваясь от господарских колымажек на переходах. И замер в ожидании. Здесь начинались предгорья, благословенное место, где он жил вот только что. Здесь каждый вечер проезжала домой из своей Высокой школы Дяньчи. И если с ней ничего не случилось…
С Дяньчи ничего не случилось. Так же не спеша прокатилась ее дорогая колымажка и свернула в чистенькие предгорья. Цайпань даже успел заметить, что не одна дочка едет в колымажке, рядом кто-то сидит. Издалека не очень видно, но судя по гордой посадке головы – госпожа Тан. Выходит, услышала его страшная госпожа референт, услышала и просьбу выполняет. Дети вне войны! Пусть счастливо живет Дяньчи-молния, больше ничего в жизни Цайпаню и не нужно! Вот разве что подняться и отомстить всем, кто унижал, а так больше ничего.
Он вернулся в плавни. Вошел в школу, оглядел внимательные лица нюек-учениц, особо отметил в стороне строгого мастера-проверяющего. И начал свое первое занятие:
– Плавни не любят слабых! Будьте сильными, занимайтесь день и ночь! А я покажу как! Так, и только так выйдете из плавней и подниметесь очень высоко! Танцы – ваш шанс, не упустите его! Делаем первое движение! В слабости сила, в незаметности убийственная эффективность!
И добавил мысленно, для себя: только по головам окружающих – путь вверх. За возможность подняться вверх отдай все – такова цена. Что ж, Цайпань был готов отдать все еще раз.
Простой абориген
Осень за летними хлопотами и приключениями подобралась как-то незаметно. И вдруг легла на небо низкими хмурыми облаками, заморосила холодным дождем, накинулась порывами резкого ветра. И работа из просто трудной сразу стала еще и противной. Рукавицы мокрые и грязные, кирпич пачкается, раствор течет… бр-р. Мокрый песок не сеется, и подсобники норовят заместить раствор на несеяном, и выковыривай потом камешки из-под каждого кирпича! Только что выкопанные траншеи под заливку фундаментов осыпаются, оползают внутрь, а там уже песчаная подушка сделана. Машины с материалом не могут съехать с асфальта, и приходится таскать мешки с цементом за сотню метров по грязи, а это, между прочим, полцентнера на плечо… а безжалостные китайцы только подгоняют, им все мало.
Он очистил с ботинок огромные комья грязи, критически осмотрел и все же поднялся на веранду. Ботинки следовало б помыть, но… и выходить еще сегодня придется за дровами, и руки в сырости задубели так, что одна мысль о ледяной воде бросала в дрожь.
Да, теперь у его дома была веранда. Пусть не капитальная, не утепленная, но уже было место, где можно оставить рабочую одежду, грязную обувь и инструмент, а не тащить все это безобразие в дом. Еще в доме появилась мебель, а вокруг участка – забор. Единственное, что омрачало радость – появилось все не из-за того, что он стал лучше зарабатывать. То есть зарабатывать стал несомненно лучше, но не настолько же. Просто в одно серое утро Кошка Мэй, стоя рядом на привычных занятиях, вдруг опустила руки и сказала, тщательно подбирая слова, что… как она там сказала? "Сделай лучше вокруг себя, и мир немножко станет лучше". И вопросительно посмотрела на него. А когда Мэй Мао смотрит вопросительно, лучше ответить, в этом он уже успел убедиться. Мэй Мао – очень целеустремленная женщина и всегда добивается своего. Не всегда сразу, но тем не менее.
– Да, Мэй, конечно, Мао, – тут же ответил он.
Женщина почуяла насмешку и злобно нахмурилась. А злая Мэй – очень опасное создание! Тут или бежать, или погладить ей низ спины и чуть ниже. Это было невероятно, но женщина буквально млела от простой и довольно пошлой ласки. И за это прощала что угодно. Правда, позволяла это делать только мастеру Ченю да вот еще ему, остальные даже не догадывались, что так можно.
– Ты – мой первый ученик, тебе можно все, – доходчиво объясняла женщина. – А мастер Чень – он…
И краснела так стремительно, что лучше объяснения и не требовалось.
Да, именно так она сказала: "Сделай лучше вокруг себя, и мир немножко станет лучше". А он, дурак, не заметил подвоха и согласился. И Мэй тут же невинно продолжила, что они тогда сделают немножко лучше то место, которое столь много значит в их жизни. То есть – его дом. Его недостроенный, маленький, жалкий дом. Нет, он пробовал возражать! Но тогда прибежала Робкая Весна, подпрыгнула и повисла на его шее. И прошептала в ухо: "Просто подарок, просто чтоб лучше". А своей единственной подруге он отказать не мог. Не мог, и все. Обидишь, и кто потом будет прибегать к нему в кровать по утрам, бороться шутливо, бесцеремонно обнимать, залазить на колени, плакать на груди от какой-нибудь обиды – случалось и такое, когда никто не видел. К тому же еще и бабушка Нико утверждающе повела сухими пальцами. А бабушку Нико побаивался не только он, но даже Здоровяк Мень. И ему пришлось согласиться. Хитрые китайцы знали, что делать, выпустили против него женщин, а сами улыбались благожелательно в сторонке.
Да, они все как-то незаметно собрались в его доме. Как будто семья. Приходили, уходили ненадолго, снова возвращались – но всегда кто-то был. Сначала Здоровяк Мень лежал пластом после своей невозможной операции, понятно, что и Робкая Весна возле него. Мень поднялся – слегла Мэй Мао со своей странной хворью в низу спины. Слегла ненадолго, но мастер Чень испугался до смерти и не отходил ни на шаг, пока женщина не поправилась. Вернулась неизвестно откуда бабушка Нико, на робкий вопрос о Яне Хэке коротко ответила, что не знает такого, и включилась в таинственные китайские дела. И с тех пор ее можно было внезапно обнаружить сидящей молча в любом из углов дома. Или не обнаружить нигде, что тоже нервировало. Когда же все китайцы подрывались куда-нибудь, приходил поболтать о том-сем боец Вуй. Приходил запросто, прямо в своей странной форме, увешанный странным оружием, с автоматом в нагрудном креплении. Причем он никогда не спрашивал, есть ли кто дома. Складывалось впечатление, что боец сутками сидит где-то совсем рядом и все видит. Но где – непонятно. Не спрячешься же на перепаханном поле, и ближняя лесополоса насквозь прозрачная, там точно не укрыться.
А вот волшебная девочка госпожа Тан не приходила. Боец Вуй на вопросы очень уважительно качал пальцами и отвечал, что занята госпожа сильно-сильно, власть в плавнях берет и все взять не может, главный полицай потому что мешает. Они с бойцом даже пообсуждали, а не прострелить ли главному полицаю голову, и решили, что госпожа Тан – очень умная госпожа, что-нибудь придумает получше.
Так они и жили – большой странной семьей, в которой не хватало именно тех, кто ему нужен был больше всего – волшебной девочки Тан… и господарки Уй. Конечно, были еще Робкая Весна и Мэй Мао, но Робкая Весна – она же единственная подруга, это другое. Да, а Мэй Мао – начальница, это сильно-сильно другое.
Дома на этот раз был Здоровяк Мень. Вернее, не дома, а в огороде. Укрылся пленкой, присел на корточках у грядок и что-то там делал, не обращая внимания на холодный дождь. Китайцы, как он понял, на погоду вообще мало обращали внимания. Типа, не ураган, и хорошо.
Как богатырь его заметил в окне, непонятно, но Мень тотчас обернулся, заулыбался и пошел к дому. Понятно, сейчас будет его чаем поить. Китайцы поражали его своим вниманием друг к другу и предупредительностью. Вроде понятно, с их скученностью по-другому нельзя, но все равно удивительно. И приятно.
– Сдался тебе этот огород, – сказал он Меню за чаем. – Дождь и грязь, б-р-р.
Здоровяк печально улыбнулся и смущенно качнул толстыми пальцами.
– Земля. Живая. Садишь семена, они растут… так здорово, так приятно. Ты счастливый человек, ба-ба Саша. У тебя своя земля. Место, где живешь. Где все растет твоими трудами и заботой. Где дом…
– Что вам мешает? – буркнул он. – Вы сейчас богатые. Купи участок. Возьмешь Робкую Весну под мышку и заживешь с ней счастливо.
Здоровяк задумался, потом отрицательно качнул пальцами. Что-то неисполнимое заметил в его плане. А чего неисполнимого-то? Денег у китайцев теперь действительно хватало, вон как его дом обставили. И Робкая Весна, как он подозревал, не была такой уж неприступной. Да, шипела и сверкала на гиганта глазищами, но неприступной не была точно. И если б мастер-палач проявил решительность, нашла бы возможность сдаться. Но здоровяк смущался и мялся, и терял бесценную возможность устроить личную жизнь, так сказать. Все упиралось в его решимость, не в деньги.
Да, китайцы быстро стали богатыми. Сделали так, как рассказывал Мень – и стали.
– Лао Саша?
Богатырь смотрел обеспокоенно.
– Пальцами делал так, – показал Мень. – И хмурился, да. Что плохо?
Он покачал головой. Пальцевые иероглифы потихоньку становились проблемой. Когда терял контроль, невольно шевелил пальцами, а китайцы их свободно читали. Впрочем, китайцы и мимику читали не хуже. Внимательные.
– Ничего! – буркнул он. – Не буду больше с вами работать.
Мастер Мень удивленно поднял пальцы.
– Вы живите как хотите! – решительно сказал он. – А я буду жить, как я считаю нужным!
– Лао Саша?!
Он сердито отвернулся. Да, в последнее время он работал с китайцами. Они неплохо устроились, перехватывали все объемы в округе и вызывали его для работ, требующих ответственности и добросовестности. Вместе с мастером Ченем он делал для них все разметки, облицовку фасадов делал тоже он. Китайцы платили ему за это гораздо больше, чем остальным, объяснив, что ответственность стоит дорого. В результате он стал получать гораздо больше, а уставать меньше. Облицовка – это все же не бетон. Кирпич два килограмма, а не четыре и не тридцать, как блоки, работай да похохатывай. Если б еще работалось. А китайцы не понимают, чем он недоволен. Он решил, что проще расстаться, чем объяснить. Но вот сидит мастер Мень, недоумевает, и видно, что не проще будет расстаться. Еще ведь и Кошка Мэй спросит, а она такая Кошка, что лучше объяснить, и очень убедительно объяснить.
– Я – рабочий! – зло сказал он. – Деньги руками зарабатываю, спиной своей, у других не отбираю! А вы живите как хотите!
– И мы не отбираем! – запротестовал здоровяк. – Каждый вечер платим, радуются ваши маскулины, еще хотят приходить поработать!
– А куда им деваться, если везде вы.
– Мы… – китаец беспомощно развел пальцами. – Мы ищем работу, да. Еще с хозяевами на дюньгу договариваемся. Мы следим, чтоб материалы разгружали быстро-быстро. Пить маскулинам не даем, а кто пьет, наказываем сильно-сильно. Воровать не позволяем еще. Убирать заставляем рабочие места, не убирают местные за собой, а надо, чтоб убирали, чтоб чисто было! Покушать маскулинам даже даем, много кушают местные маскулины, больше, чем работают! Вот сколько мы работаем! И за это берем дюньгу. А местные маскулины – они работать не хотят. Выходные, говорят маскулины. Еще говорят – вечер. Раннее утро, говорят тоже. Даже непонятно говорят, кзот говорят и еще что-то, только чтоб не работать. А надо работать!
– Зачем? – с горечью спросил он. – Зачем столько работать?! Чтоб удавиться вашими деньгами, что ли?!
– Маскулин – работает, – убежденно сказал Мень. – Что еще маскулину делать?