- Собственно, первое слово сказали здесь Штейнах и Воронов, - медленно начал Линевич. - Именно они, каждый со своих позиций, придали решающее значение в проблеме омоложения органам внутренней секреции. Старение - вовсе не угасание, не просто обратное развитие, а особое состояние организма, при котором, между прочим, повышается чувствительность ткани к ряду гормонов. Известно также, что некоторые фосфорное соединения и некоторые нейтропные вещества стимулируют восстановительный процесс в клетках организма. Это особенно важно! И отнюдь не мной открыто, что огромное значение и здесь имеют нуклеиновые кислоты, которые как бы складывают из отдельных кирпичей - аминокислот - сложные белковые молекулы. При старении наступают изменения в процессах синтеза белка, организм старика как бы начинает "ошибаться" и воссоздавать белковые молекулы более ломкими. Стало быть, прежде всего надо было отыскать вещества, которые резко улучшили бы обмен нуклеиновых кислот и белков. Кажется, мне это удалось, хотя… Не думаете ли вы, что было бы целесообразным зачитать доклад на ученом совете? - прервал самого себя Линевич.
- Ни в коем случае! - быстро ответил Котов. - Сначала надо, так сказать, подготовить позиции…
Тут в кабинет вошел низенький толстый человек с пышной шевелюрой и острыми ушами, которые производили впечатление настороженного радара.
Это был проректор Курицын; заместитель, как это нередко бывает, держал курс на занятие должности шефа и потому подсиживал его умело и настойчиво, соблюдая, однако, внешнее приличие.
- Виноват, у вас посетитель. - Курицын недружелюбно покосился на Линевича… - А, олицетворение весны, милая Майечка!
В вошедшей следом девушке Линевич тотчас узнал знакомую из кафе. Она в свою очередь покосилась на Линевича, и, кажется, с неудовольствием.
- Папа, - сказала она Котову, - ты занят? Здравствуйте, Анатолий Степанович.
Она кивнула Линевичу.
- Ты с ним знакома? - с недоумением спросил Котов.
- Да нет… - почему-то ужасно смутился Линевич. - Случайно оказались за одним столиком в кафе. - Он не заметил грозного предостерегающего взгляда синих глаз, а когда заметил, было уже поздно.
Вероятно, у людей существует специальная мозговая извилина, ведающая тщеславием. У одних она развита меньше, у других - больше. В иных случаях она глубока, как траншея для прокладки газовой трубы, и требует, жаждет питания! Вынь ей да положь новое высокое назначение, портрет в газете, лавровый венок лауреата. Вот и Курицын, видно, страдал гипертрофией извилины тщеславия. В душе он это знал, зряшная выдумка древних, будто бы человеку трудно, даже невозможно "познать самого себя". Человек отлично знает себе цену!
Курицын не мог не знать или забыть, что обе свои диссертации - и кандидатскую и докторскую - он отдавал "отшлифовать" Фисташкову, не доверяя себе. Да и область науки он избрал хотя и очень нужную, но все же скорее "гуманитарную", чем специально медицинскую, - возглавлял кафедру организации медицины. Первую свою кандидатскую работу он написал с неоценимой помощью Фисташкова на тему "Организация сети здравпунктов в районе", а докторскую - на тему "Организация сети здравотделов в области", и с той же неоценимой, но дорогостоящей помощью того же Фисташкова. Лекции же свои построил на использовании примеров из обеих диссертаций плюс статьи в ежемесячном журнале "Организация здравоохранения". В конце концов, он был человек грамотный и мог извлекать пользу из своего умения читать, писать и списывать.
Да, но не вечно же ему числиться в замах! Он хочет добиться власти ректора, пока еще не ушли его молодые пятидесятилетние силы! Орловскому пора на покой! Вот он уже и в обморок падает! А если он этого не понимает, то ему надо, так сказать, помочь. Недаром Курицын - специалист по организации, он должен организовать смену руководства в институте!
Слухи о необычайном происшествии в мединституте росли и ширились. Ректору позвонили из Москвы и сказали:
- Здравствуйте, Николай Иванович. Это я, Болотов из министерства. Как здоровье? Ага, отлично. У вас, говорят, чудеса начались? Какой-то старый врач превратился в юношу?
- Чудеса и есть, - сразу взволновавшись, ответил Орловский. - Ненаучный вздор.
- Жаль, очень жаль. Омолодиться кому не улыбалось? Но в таком случае, - голос стал суше, - этим ненаучным разговорчикам надо положить, так сказать, научный конец. Разъяснить надо молодежи!
- Обязательно разъясним, - согласился Николай Иванович. - Кстати, у нас завтра заседание студенческого общества, я и выступлю… с сообщением.
- Только действуйте без сенсации. Попроще! Ну, пожелаю вам всего хорошего, Николай Иванович. Если возникнет в том надобность, звоните, приезжайте, всегда вам рады. До свидания!
…Сразу же, взойдя на кафедру, Орловский заметил где-то в шестом или седьмом ряду рыжего парня, того самого, который заставил его упасть в обморок, и рядом с ним - юную дочь доцента Котова. Они сидели чинно, но по тому, как они переглядывались, по той милой доверчивости, с которой она смотрела ему в глаза, а он - в ее, Орловский безошибочно определил, что это соседство - неспроста и что рыжий студент подружился с Майей. Ее-то Орловский знал еще с тех пор, когда отец в институтском саду возил ее в колясочке. От таких воспоминаний, старикам всегда грустно.
Какой, однако, вздор, будто этот рыжий субъект - новая форма существования старого чудака, Петра Эдуардовича Линевича!
Пауза несколько затянулась. Николай Иванович спохватился и приступил к докладу. С несколько излишней горячностью, точно он отвергал возводимые на него обвинения, ректор стал пространно - слишком пространно! - доказывать, что омоложение, обратное развитие старческих изменений в организме, невозможно и противоречит науке.
- Какой? - раздался в этом месте насмешливый голос из зала.
Сразу же температура собрания подпрыгнула до точки кипения. Видимо, настроение в студенческой среде было не в пользу докладчика.
- Какой? - повторно крикнул голос. - Не признающей научных открытий?
- Никакого открытия нет! - с раздражением отозвался Орловский, теряя нить. И увидел, как в шестом, нет, в седьмом ряду Майя шептала своему рыжему соседу на ухо и как тот возбужденно вскочил и крикнул что-то неразборчивое.
- Линевича! - воззвал из первого ряда тщедушный студент.
Сейчас же весь зал закричал, скандируя:
- Ли-не-ви-ча! Ли-не-ви-ча!
Линевич уже пробирался к кафедре. Николай Иванович собрал дрожащими руками листочки и бросился, точно за ним гнались, к группе профессоров и преподавателей института, сидевших у окна. Он что-то возбужденно говорил, но за общим шумом его не было слышно. А Линевич уже, стоя на кафедре, произносил первый раз в своей жизни горячую речь, почти не запинаясь и не смущаясь: омоложение - научный факт!
- Резко повысить процессы окисления в старческом организме! Значительно улучшить состояние капиллярных сосудов, применив определенные стимуляторы! Вот с чего надо было начать и с чего я начал. Никто до меня не шел по этому пути и поэтому никто не получал подлинного омоложения!
Он жестикулировал и даже стучал кулаком по кафедре. Студенты отвечали согласным криком:
- Правильно! Давай, старик!
Как ни странно, молодежь обращалась с ним, как со своим. Видимо, все-таки никто или почти никто не верил, что перед ними - старец, вдруг превратившийся в юношу. Большую часть студентов, сидевших в зале, привлекал веселый и остроумный номер, который отколол какой-то молодой тип, приехавший сюда под видом старого Линевича. Племянник он или не племянник, но получилось здорово!
Линевича проводили бурными аплодисментами.
И тут выступил проректор Курицын, дорвавшийся наконец до возможности проколоть шины в коляске своего шефа.
- Товарищи, перед вами истинное чудо науки! - закричал Курицын, понимая, что аудиторию надо огорошить сразу. Действительно, в зале наступила тишина. Курицын продолжал, надрываясь: - Консерваторы от науки не хотят видеть того переворота в геронтологии, который совершил наш дорогой доктор Линевич!
- Позор! - крикнул старческий голос.
Все смотрели в сторону ректора. Николай Иванович вскочил, красный и потный, и хотел, видимо, крикнуть еще что-то, но Котов, сидевший рядом, усадил его. Курицын, понимая, что он пошел ва-банк, взял еще более высокую ноту. Он уже утверждал, что "лично и воочию убедился" в том, что присутствующий здесь якобы племянник доктора Линевича и есть доктор Линевич, вернувшийся к юношескому возрасту, и что, в сущности, "наука давно уже ждала этого логического шага". "Если бы не доктор Линевич, то кто-то другой, вопреки консерватору от науки Орловскому, - тут Анатолий Степанович впервые назвал ректора по фамилии, - обязательно нашел бы научное средство омоложения!" - закончил он под неожиданно жидкие аплодисменты свою горячую, по очень обдуманную речь.
Сойдя с кафедры, Курицын направился было к "ложе ученых", но круто повернул и уселся в первом ряду.
Слово взял Котов. Орловский с надеждой смотрел на него, пока тот под возбужденный шум зала шел к кафедре. И окончательно сник, когда услышал речь своего доцента.
Котов явно не взял курс своего шефа на удар по "ненаучным разговорчикам", он говорил горячо и довольно путано.
- Товарищи! - сказал он. - Знаете, что я вычитал у Горького? "Идея бессмертия плоти явно научного происхождения". А? Каково? Никаких фатальных запретов, которые помешали бы задержать увядание человека. Вспомним опыты итальянца Петруччи над выращиванием человеческого зародыша вне тела женщины, разве это не доказывает, что люди научатся выращивать в питательной среде отдельные органы для замены увядших? Пойдет ли наука борьбы со старостью именно этим путем или путем, предлагаемым… вот этим молодым человеком, я не знаю. На днях я прочел в одном литературном журнале любопытные строки известного научного популяризатора: "Человек сможет жить неограниченно долго. Старость исчезнет, а вопрос о пределе жизни будет решаться людьми будущего". Впрочем, это пишет неспециалист.
Котов спрятал в карман бумажку с цитатой и продолжал:
- Какое все это имеет отношение к обсуждаемому вопросу? А то отношение, что прежде всего мы недопустим никакого легкомыслия в изучении проблемы. Без лишнего скептицизма, обычно диктуемого недоброжелательством к ученому открытию, но и без детского легковерия - вот то отношение, которое я призываю проявить к заявлению молодого человека, именующего себя доктором Линевичем.
Раздались сдержанные хлопки.
Несмотря на неприятно прозвучавшие слова "именующий себя доктором Линевичем", Петр Эдуардович был на седьмом небе. Он ерзал на стуле, что-то возбужденно выкрикивал, вообще вел себя крайне легкомысленно и даже непоследовательно, что ему в бытность доктором Линевичем не было свойственно. И вдруг случилось нечто очень важное и притом неприятное. Он заметил, что соседка как-то сжалась, стараясь отодвинуться подальше от него.
Кажется, только сейчас Майя полностью осознала, что этот симпатичный рыжий юноша - вовсе не юноша, а старик, который по возрасту годится ей даже не в отцы, а в дедушки. Он принял обличив молодого человека? Она была готова в это верить, хотя… В это верит, к сожалению, и заместитель ректора Курицын - или лжет, что верит, а все студенты, в том числе и Майя, знали, что Курицын - карьерист. Очень странно… и подозрительно, что он вдруг стал выкладываться в защиту непроверенного дела. Ведь с такой прямолинейностью не выступил больше никто ни из студентов, ни из преподавателей. В том числе и отец. Ну конечно, все это из-за Курицына. Никому неохота записываться в союзники к подонку. Никому? А вот как будто попросил слово Игорь Григорьевич. Да, он уже поднимается на кафедру! Под аплодисменты всех студентов и некоторых из преподавателей немолодой, с бородкой, профессор патологоанатом Кирсанов. Этот скажет!
В зале пронесся приветственный шумок, когда Кирсанов, лицом похожий на Тимирязева, взошел на кафедру, выпрямился во весь свой немалый рост и сказал без улыбки:
- Так в чем, собственно, дело? Нас уверяют, что ушедший на пенсию врач-ассистент Линевич, шестидесяти семи лет, - вот он.
Кирсанов сделал жест в сторону вставшего от волнения Линевича, и все в зале повернулись в его сторону.
- Маловероятно! - продолжал оратор, внимательно вглядевшись в стоявшего, как напоказ, Петра Эдуардовича. - Но… Если обратное развитие старческих явлений действительно открыто - в чем же дело? Нам остается проверить этот метод в строго научных условиях, в одной из клиник под наблюдением профессоров-специалистов.
- А если не выйдет? - раздался чей-то взволнованный голос.
- Если не выйдет, - подхватил тотчас Кирсанов, - стало быть, чепуха. Это только о спиритизме говорили наши деды: нужны, мол, особые условия благоприятствования, тогда сила спиритизма проявится. А в науке этой мистики нет. Если метод строго научен, он не должен дать осечки!
- И не даст! - крикнул задорно Линевич.
- Теперь вопрос в том, кого же подвергнуть этому… гм… лечению? - продолжал Кирсанов ровным голосом, игнорируя восклицание Линевича. - Ловить на улице стариков мы не станем. - Он строго посмотрел на засмеявшихся слушателей. - Дело это сугубо добровольное. Многие старики и не захотят повторять всю волынку сначала. Что?
Курицын увидел, что, так сказать, инициатива как-то уходит из его рук. Собираются производить повторный опыт… А его выступление уже забыто? Нет, не выйдет!
Он вскочил и закричал:
- Кто же из пожилых людей откажется вернуться к молодости, чтобы еще энергичнее участвовать в строительстве нашего общества?! Профессор Кирсанов проявляет неверие в инициативу масс!
Кирсанов, не оборачиваясь в сторону возбужденно машущего руками Курицына, отчетливо сказал:
- Правильно замечено. Вот я и предлагаю профессору Курицыну добровольно подвергнуться терапии омоложения!
В зале грохнул хохот. Курицын ошеломленно замолчал, потом обиженно крикнул:
- Мне вовсе незачем омоложаться! Я не старик!
- Но и не юноша, - спокойно возразил Кирсанов. - В ваши пятьдесят четыре года…
- Пятьдесят три! - крикнул разозленный Курицын.
- Ну, и в пятьдесят три организм достаточно изношен и требует омоложения. Тем более если человек собирается взвалить себе на плечи ректорские обязанности, - добавил оратор, и тотчас возникло то, что в стенограммах именуется "оживлением в зале".
- Вы же сами, Анатолий Степанович, - обратился Кирсанов к Курицыну с хорошо имитированным изумлением, - ратовали тут за метод Линевича, почему же не хотите помочь этому методу личным участием в опытах? Может быть, вы перешли на другие позиции? Может быть, возражения нашего ректора профессора Орловского с опозданием, но все-таки дошли до вас и вызвали отрицательную реакцию на мое предложение?
- Нет! - в отчаянии крикнул припертый к стене Курицын. - Я согласен!
В зале раздались бурные аплодисменты. Курицын кланялся, кисло улыбаясь.
Рабочий день районного прокурора хлопотлив и напряжен. Очередным посетителем был заведующий столовой, той самой, сидя в которой омоложенный Линевич писал сам себе разрешение на занятие комнаты.
- Скажите, - спросил прокурор, - меню у вас пишется задолго до того дня, когда оно, так сказать, входит в законную силу?
Он вынул из ящика стола и показал полученное им от Линевича измятое меню.
- Видите? Дата - двадцать второе мая, а дата письма, написанного на обороте, - пятнадцатое. На семь дней раньше. Как это могло случиться, не поможете ли понять?
Посетитель, щуплый человечек неопределенного возраста, помолчал, поморгал глазками и, вздохнув тяжело, промолвил:
- Мы, гражданин прокурор, пишем меню под копирку на месяц вперед.
- Позвольте, а даты?
- Даты мы проставляем тоже за месяц вперед. Тридцать меню, ну, мы ставим первое число, второе, двадцать второе… Проявляем заботу о посетителе.
- Ах, так! Стало быть, вы изо дня в день не меняете подаваемые блюда? - воскликнул прокурор. - Да как же так? А указания, чтобы вы разнообразили стол?! Позвольте! - Тут уж прокурор вскричал совсем сердито: - Вам-то отпускают, я знаю, и свежий творог и фруктовые соки, а здесь, в этом неизменном меню, я всего этого не вижу!
"Так и есть! - горестно подумал завстоловой. - Меню и дата - это и был крючок а я, идиот, не понял и попался!"
- Творог на базе кислый, а соки… не в спросе, - сказал заведующий охрипшим голосом. Он старался смотреть в глаза помрачневшему прокурору.
- Хорошо, идите, - сказал после паузы прокурор. - Мы еще вернемся к этому разговору…
"Обрадовал!" - подумал с горечью завстоловой, удаляясь.
Потом прокурор принимал других посетителей. Следующим был весьма пожилой человек, державшийся необыкновенно почтительно.
- Фисташков Юрий Юрьевич, - представился он с порога отчетливо. При этом он вытянул руки по швам, точно солдат.
- Заходите, садитесь, - пригласил его прокурор.
Но Фисташков счел, что представился не полиостью.
- Пенсионер по старости, а в прошлом - увы, далеком прошлом - юрисконсульт хозяйственных органов.
Теперь он нашел возможным пройти внутрь кабинета и сесть на стул перед прокурорским столом.
- Нуте-с? - несколько нетерпеливо спросил прокурор, потому что пауза затягивалась.
Фисташков сказал замогильным голосом:
- Принес повинную, гражданин прокурор. Диссертации писал!
"Сумасшедший! - подумал прокурор. - Хотя, в общем… не похоже!"
- Писать диссертации, сначала кандидатскую, потом докторскую, - дело почетное, - подал реплику прокурор, внимательно приглядываясь к Фисташкову.
- Одну - это точно, притом ежели для себя, - подтвердил Фисташков.
- А вы… разве для других? - спросил прокурор.
- Сорок две кандидатские и четыре докторские, - опустил голову посетитель. - Из них шесть исторических, пять экономических, две географических, тринадцать математических, остальные медицинские… Многие провалились, но все-таки… Дикси эт анимум левави! Сказал и облегчил душу!
"Нет, он все-таки сумасшедший, - решил прокурор. - Воображает себя небывалым ученым".
- Широкие у вас познания, - оглядываясь на дверь, сказал ласково прокурор. - Вы бы пошли погулять, рассеяться… Шутка ли, сколько наук превзошли!
- И удивительное дело, ни одной юридической, хотя я именно юрист по образованию, - грустно констатировал Фисташков. - Вот что странно! Пожалуй, это потому, что юристы обычно сами хорошо владеют пером…
- Да-да, юристы - они, конечно… - поспешно согласился прокурор. - Стилисты, так сказать.
- А вот возьмите медиков, - продолжал Фисташков. - Пишут длинные предложения! Учитывая да принимая во внимание, да еще цитату приведут, и опять учитывая, - и все в одной фразе. Ну, упрощаешь, конечно, вносишь четкость, опять же абзацы проставляешь, - в общем, работы уйма. Учтите, гражданин прокурор, если вдуматься, работа эта очень дешево ценится. А ведь не спекуляция, честная работа, не правда ли?