- Вы долго жили в Лорэйне? - спросил я женщину.
- Я перебралась сюда, когда начала ездить через Полосу. А раньше я очень долго жила в Стедли.
Стедли был крупным центром по добыче серебра на другой стороне Полосы. Если бы у меня были деньги, я бы безусловно ехал туда, а не в Глори.
- Говорят, что Стедли очень перспективное место, - сказал я.
- Это точно. Там любой может сколотить себе состояние, были бы только средства и желание. Вы туда направляетесь?
- У меня все в порядке с желаниями, - сказал я ей, - но я немножко ограничен в средствах. И поэтому - пока что в Глори. Надеюсь, там мне удастся раздобыть немного денег.
Она закудахтала, старательно изображая глубокое сочувствие:
- Да, так оно всегда получается: хвост вытянешь - нос увязнет. - И добавила с очень жеманным видом. - Я уверена, что в Стедли найдутся люди, которые захотят помочь такому симпатичному молодому человеку, как вы. Один бог знает, как много они делают для беженцев.
- Вы имеете в виду беженцев из Полосы?
Она кивнула.
- Это несчастные создания, те, которые сумели все выдержать.
- Я слышал, что здесь очень много проблем с беженцами. Я имею в виду, в поезде.
- О! И еще как много. Не было ни одного разу, чтобы они не попытались к нам прорваться.
Ее тон почему-то стал ликующим.
- Боже, когда они будто просачиваются через двери и приносят с собой этот жуткий дух мерзости и бесовства, и вы смотрите на них и вам кажется, что они улыбаются, потому все зубы у них наружу, и они выглядят так ужасно, что можно ощущать эту темную силу, овладевшую ими, и…
- Не хочу об этом слышать, - сказала Трейси, но толстуха только отмахнулась.
- Твой муж защитит тебя, милочка. Но эти беженцы, уж воистину, могут напугать кого угодно. До смерти напугать.
- Хватит, - заорала Трейси. - Хватит, ты, слышишь!
Я резко обернулся к ней. Она смотрела на женщину широко раскрытыми глазами, как завороженная. Ее била дрожь, щеки ввалились, в глазах светились мириады безумных огней. Казалось, что это мелкие осколки стекла, рассыпанные по черному бархату. Вот тут-то, заглянув в ее глаза, я и понял, что мы уже въехали в Полосу и изменения начались.
- Трейси? - сказал я испуганно.
Я боялся до нее дотронуться. Мне казалось, что я могу разрушить ту силу, благодаря которой она не рассыпалась на кусочки.
- И вам не удается не ощущать этого, - продолжала женщина, мерзко улыбаясь. При этом зубы ее торчали так, что больше всего напоминали о тех несчастных существах, о которых она рассказывала. - Это исходит от них, как вонь от свежевскрытой могилы. Иногда их мясо только начинает отходить от костей, а иногда…
- Эй! - сказал я ей. - Эй, может хватит, а?
- Очень скоро, уже очень скоро мы увидим их, - бормотала она, показывая в окно на сгущающиеся сумерки и плотную стену снега. - Их лица светятся, как животы дохлых рыб, гнилые зубы чернеют и выпадают, они дряхлеют прямо на глазах. И чувствуя, как силы покидают их, они падают перед тобой на колени и тянут к тебе руки, обтянутые кожей руки скелетов, и молят тебя о помощи на языках, которых ты не можешь понять… дьявольских языках. Их щеки разбухают, и их кишки начинают лезть у них изо ртов, и они пытаются запихивать их обратно, но те продолжают выпирать, и…
Трейси дико орала, лицо женщины страшно раскраснелось и казалось раздувающимся изнутри, как гниющее яблоко. Ее руки в белых перчатках вцепились в ручки кресла, и она выплевывала слова, как отравленные стрелы. Я оттолкнул Трейси в сторону и сказал женщине, чтобы она заткнулась, но та только еще упоённее продолжала живописать этот кошмар. Нарисованная ею картина вызывала у меня животный ужас, и я почувствовал непреодолимое желание шарахнуть ее чем-нибудь тяжелым. Я думаю, что я бы так и поступил, но в этот момент дверь вагона открылась и вошел Коул. Он медленно прошел по проходу и остановился около нас. Дуло его ружья уткнулось в груди женщины. Она выпучила глаза на два ствола, оказавшихся перед ее носом, и замолчала.
- Мне кажется, у тебя проблемы, Мэри, - сказал Коул стальным голосом.
- Нет, - выдавила она, - нет, я просто…
- Смотри-ка, ты вся раздулась, у тебя раскраснелось лицо, - сказал он. - Мне определенно кажется, что у тебя начались изменения. Как ты себя чувствуешь, а? У тебя, наверное, все трясется внутри, как будто что-то там переворачивается?
Он взвел курок. Мэри замерла под прожигающим взглядом его страшных глаз. Ярко раскрашенный рот раскрылся, рука сжимала горло, из глотки со свистом вырывалось тяжелое дыхание.
- Нет, Коул, - выговорила с трудом. - Я тебе клянусь, я в полном порядке. Ты же должен был видеть, ты же знаешь, я…
- Ты поганая жирная тварь, - сказал Коул. - Мне уже осточертело, что ты постоянно запугиваешь моих пассажиров. Если ты не заткнешь свою поганую пасть, я тебе обещаю, что как только я хоть немного заподозрю, что с тобой начали происходить изменения, я вмажу твои мерзкие внутренности в спинку этого сидения. И ни одна живая душа меня в этом не обвинит. - Он сунул стволы ружья между подушками ее грудей, будто вставлял вилку в розетку. - Ты полагаешь, меня кто-нибудь обвинит в убийстве?
- Пожалуйста, Коул, - прошептала она.
- Ты оставишь этих людей в покое?
Она хлопнула ресницами и кивнула. Коул грубо выругался, но поставил ружье на предохранитель. Его глаза метнулись в мою сторону, шрам на щеке сморщился как от удара.
- Держи свою пушку наготове, приятель, - сказал он мне. - В этом вагоне будут проблемы. Постарайся сделать все, что будет в твоих силах, а я, если получится, приду на помощь.
Сказав это, он двинулся по проходу к выходу из вагона. Я догнал его в тот момент, когда он уже переходил в следующий.
- Объясните мне, пожалуйста, что происходит, - сказал я, хватая его за руку.
Он пригвоздил меня к месту взглядом своих страшных глаз.
- Полегче, приятель.
- Но нельзя же говорить человеку, чтобы он приготовил пушку, не объяснив зачем.
- Мне кажется, - понятно - зачем.
Он оттолкнул меня к двери, подальше от остальных пассажиров. Сзади нас было окно, разделенное на четыре узких полоски. В каждой из них виднелся прямоугольник темно-синей ночи с одинокой звездочкой в правом верхнем углу. Казалось, это блок каких-то мистических почтовых марок. Полоски были настолько неестественно симметричны, что, глядя на них, я окончательно осознал, в какое место меня занесло.
- Это будет плохая поездка, - сказал Коул. - Я не смогу проконтролировать все вагоны, поэтому здесь я оставляю все на тебя.
Я совершенно не горел желанием принять на себя ответственность.
- Так почему же вы пропустили их в поезд, если знали, что это кончится плохо?
- Послушай, сынок: во-первых, ты все равно не сможешь этого понять, а во-вторых, у меня нет времени на объяснения. Последний раз, когда дела сложились так же плохо, как сейчас, я потерял девять пассажиров. Значит так, я оставляю этот вагон на тебя и меня интересует, будешь ты мне помогать или будешь просто смотреть на то, что происходит вокруг?
- А Трейси, - сказал я. - Трейси, женщина, которая со мной. Она… с ней… ничего плохого?..
- Иногда изменения не очень серьезны, и можно не обращать на них особенного внимания, но иногда бывает нужно их остановить. Поэтому я и хочу, чтобы ты взял на себя этот вагон. Думай о каждом человеке, когда ты будешь принимать такое решение.
Мой пистолет лежал в кобуре, холодный, как змея в черепе.
- Нет, - сказал я. - Нет, ей я все равно не смогу сделать ничего плохого. Да и вообще я не очень умею обращаться с оружием.
- Я буду занят, - сказал Коул. - Что бы ни случилось здесь, это твои проблемы.
Я внимательно смотрел в его обветренное лицо, странные глаза. Я не был уверен в том, что он сказал мне все. Он тоже посмотрел мне прямо в глаза. Шум и грохот идущего поезда казались ощутимым проявлением напряжения, стоящего между нами, и той страшной силы, которая неистово ускоряла течение нашей жизни. Я понял этого человека, я понял, что, хотя работа и выпячивала темные стороны его природы, он в сущности не был ни особенно злым, ни добрым, ни смелым, ни трусливым. Просто человек, который достиг трудного участка на своем пути, наполовину по собственной вине, наполовину по воле судьбы и теперь просто делал то необходимое, без чего не выжить. И когда я понял, что это такой же человек, как и я, не колдун вовсе, я поверил в него. И в себя. Мне никогда раньше не приходилось поднимать оружие на других людей, но сейчас я понял, что смогу это сделать.
- Что от меня потребуется? - спросил я.
- Появятся беженцы, - сказал он. - Всегда появляются. Они проникают в поезд на участке с крутым подъемом, примерно в двух часах езды отсюда. Если они войдут внутрь, не задавай никаких вопросов. Их надо сразу убивать. И не трать зря патронов. - Он посмотрел на мой патронташ. - Видишь этого типа с квадратной головой в углу вагона?
Он указал на блондина средних лет, в сером костюме, с задумчивым скандинавским лицом, и сказал, чтобы я не спускал с него глаз. И с Трейси. В вагоне было еще семь пассажиров: пожилая женщина в зеленом платье и шесть довольно неопрятных, просто одетых фермеров, оставшихся без земли и надеявшихся начать все сначала на новом месте.
- Может случиться что-нибудь совсем неожиданное, - сказал Коул. - Но ты увидишь, что это приближается. Некоторых Полоса меняет совершенно жутко, некоторых едва заметно. Другим, таким как я, эта старая шлюха Мэри и ты - во всяком случае в эту поездку - она просто дает возможность увидеть весь тот ужас, который происходит с остальными. Я даже и не знаю, к ним или к нам она более милостива. Мне довелось видеть такое, что я иногда думаю, лучше бы мне было родиться слепым.
Он расправил плечи и сунул дробовик под мышку:
- Удачи, приятель!
Я прошел по проходу вагона и подошел к Трейси. Ее вид меня сильно удручил, он впала в какое-то оцепенение. Однако то, что я увидел, выглянув в окно, заставило и меня замереть в ужасе при мысли о том, что меня ожидает в ближайшее время внутри вагона. Мы как раз проезжали станцию - сияющий остров в бесконечной ночи. Это было деревянное сооружение с островерхой крышей, освещаемое неестественно ярким белым светом, лившимся с верхушки шеста, что торчал над грузовой платформой. Позади платформы лежали ровные ряды человеческих фигур в сером, будто ряды мумий. Чуть позже поезд прогрохотал через заснеженный город, над круглыми каменными домами которого колыхались загадочные светящиеся надписи. Разобрать их мне не удалось. Потом тьму пронзили бесчисленные огоньки - мы проезжали мягкий участок дороги, стук колес ослабел и стал похож на шуршание тростника. Словно мы шли на паруснике при сильном ветре вдоль усыпанных драгоценными каменьями островов.
Я все больше и больше жалел, что рискнул направиться в Глори. Всю жизнь я принимал неверные или слишком поспешные решения и хотя считал, что мне просто не везет в жизни, сейчас осознал, что это были проявления слабости характера… или, точнее, несформировавшегося сильного характера, - доставало сил, но собрать их воедино не удавалось. В результате я вечно перескакивал с одного занятия на другое, на все жизненные трудности ощетинивался, как дикая кошка, и самое странное, что до сих пор я этого не понимал. Может быть, это было просветление, которое, как говорил Коул, приходит ко всем проезжающим через Полосу, а может быть, я просто уже достиг самого дна, исчерпал все свои возможности и все, что мне осталось, это глазеть вверх, обдумывая, как же это я мог так низко пасть.
Первое время я старался внимательно следить за шведом и за Трейси, но потом слегка расслабился, решив, что Коул, должно быть, преувеличил опасность, чтобы я был настороже. Именно в этот момент швед вскочил, обхватил голову руками и издал дикий, ужасающий крик, как будто полдюжины глоток тянули одну мучительно низкую ноту. Мне показалось, что у него какие-то неестественно длинные пальцы, и тут я понял, что эти пальцы продолжают расти, обхватывая голову, как прутья птичьей клетки. При этом его лицо удлинялось и становилось карикатурой на его унылую физиономию в начале пути. Зрачки засветились, как два фонаря, на концах пальцев появились страшные когти, а белая кожа стала темной и шершавой, как у гигантской ящерицы. От ужаса я просто окаменел. Я был так потрясен, что не мог шевельнуть даже пальцем.
Раздались крики ужаса, и пассажиры поползли через сиденья к центру вагона. Один из фермеров, толстый мордатый кретин в рабочем комбинезоне попытался поймать шведа, когда монстр проходил мимо его сиденья, но тот царапнул крючковатыми пальцами и вырвал кусок мяса из щеки фермера. Это вывело меня из оцепенения, я выхватил пистолет и выстрелил. Рукоятка будто вросла мне в ладонь, отдача тоже отозвалась живой мышечной реакцией. В тире со мной такого никогда не случалось. Пуля выбила фонтан крови из груди шведа и заставила его шарахнуться назад, однако он не упал, а снова двинулся вперед, издавая свои ужасающие крики. Следующим выстрелом я выбил ему глаз, а еще одним раскрошил челюсть. Он рухнул на колени с залитым кровью лицом. Я выпустил еще три пули ему в грудь и, уже полуоглохший от грома выстрелов, разрядил пистолет в живот и в голову. Только тогда он упал и больше не двигался. От последнего выстрела его рубашка загорелась, веселые язычки пламени прыгали по тому, что совсем недавно было человеческим телом. Страшная кожа обуглилась и почернела. Кровь, лившаяся из живота, была багровой и более темной, чем остальная. Она густела на глазах, застывая кусками лилового желе.
В ту же секунду началась пальба в соседнем вагоне. Пассажиры в панике бросились в обратную сторону, но я заставил их вернуться, а потом приказал двум фермерам связать Трейси. У одного из них среди вещей был моток веревки. Трейси не противилась. Просто смотрела в окно вагона. Даже когда я спросил ее, как она себя чувствует, она не ответила. Похоже, она даже не услышала вопроса. Желваки ходили на ее лице, а глазницы чернели, как пулевые отверстия. Мне было больно смотреть на нее связанную, но я ее уже боялся. Перед глазами у меня стоял швед. Я не мог забыть, как он шел по проходу, разбрызгивая кровь и ярость. Мэри поймала мой взгляд и с ликующим видом принялась что-то чиркать в своем блокноте. Я почувствовал жгучее желание ее пристрелить, но духу не хватило.
По мере того как пальба в вагоне впереди нас разрасталась, фермеры постепенно перебирались в заднюю часть вагона. Поезд тащился еле-еле, с трудом преодолевая крутой подъем. В окне, сквозь черную тьму, были видны заснеженные сосны вершинах и над ними незнакомые, непривычные созвездия. Почти все пассажиры сидели, пялясь на собственные руки, и молчали. Наверное, они молились или просили, чтобы им улыбнулась удача. Я неотрывно смотрел на связанную Трейси. Мне было неясно, то ли мне было больно за нее, то ли за самого себя. Я страшно боялся навсегда потерять ее. Все то время, пока мы были вместе, мне удавалось убедить себя, что я, во всяком случае, хоть немного, но люблю ее, что любовь сидит во мне, скрытая за грубым фасадом моего характера. Однако сейчас я задумался, а что же такое я вообще называл любовью. Отсутствие проблем с сексом, близость жилетки, в которую всегда можно поплакать, детскую зависимость, острую потребность в другом человеке, некоторую возможность проявлять власть и полное отсутствие истинно мужских чувств? Казалось, я чувствую, как жизнь проносится мимо. Будто остался на полустанке, а жизнь, как скорый поезд, сверкнула в ночи, оставив за собой теплое дуновение, и все снова так, как было до его появления, и только теперь осознаешь, как многим можно было напитать свою жизнь, - приглядеться бы, заметить бы вовремя. И лишь в конце, если повезет, удастся измерить глубину неудачи. Я услышал бормотание одного из фермеров:
- Господи, я все бы отдал…
А отдам ли я все, и если отдам, то в обмен на что? На неистовую решимость, на то, чтобы совесть моя больше не ослабляла мою волю? Вообще-то это не совсем то, чего должен был бы желать приличный человек, и, кроме того, даже если мне и удастся отбросить мораль, все равно мне не будет хватать того, что приходит с крупицами опыта, того, что нельзя просто купить в магазине, как ружье или пару ботинок. Может быть, надо просто решиться полюбить, может, это просто достигается усилием воли, усилием, которого я никогда не решался сделать. Но я могу сделать это усилие сейчас, и поскольку это было скорее решением, чем выбором, я тут же, сидя на скамейке со скрещенными пальцами и посвистывая в пустоту, поклялся, что буду защищать Трейси, преступая, если потребуется, через все мои моральные нормы и правила.
Когда мы проехали примерно половину подъема, я заставил себя посмотреть, что с ней происходит. Она улыбалась. Улыбалась застывшей, безумной улыбкой, и черная струйка сочилась из уголка ее рта. Иногда она высовывала шершавый длинный алый язык и облизывала губы. Кожа ее стала очень белой и слегка припухшей. Под одеждой все время происходили странные колыхания, а когда она слегка шевелила пальцами, то казалось, что они или совсем лишены костей или имеют очень много суставов.
- О, Господи! - выдохнул я, отпрянув.
И Мэри тут же завизжала:
- Убей же ее ради бога!
Я вынул пистолет из кобуры и направил его в потолок. Кожа на моем лице напряглась, будто растянутая горячей сталью.
- С ней все в порядке, - сказал я.
Один из фермеров, здоровый седой мужчина в потертой вельветовой куртке, сказал:
- Я тебе сочувствую, парень, но сейчас не время рисковать.
Я снова посмотрел на Трейси. Мне как-то сразу вспомнились ее живость и ее упрямство, и тот взгляд, которым она смотрела, когда хотела меня, и я понял, что мне плевать на всех.
- Вы знаете, мистер, - сказал я ему. - Вы ведь тоже можете сейчас внезапно умереть. Мне совершенно ничего не стоит это обеспечить.
Другой фермер стал медленно подкрадываться ко мне сзади. Я резко обернулся и направил пистолет ему в лицо.
- Ну, давай, - сказал я. - Еще один шажок.
Моя растерянность перешла в ярость и я уже орал на них:
- Ну, вы, все! Давайте! Идите сюда и увидите, что вас здесь ждет! Ну же! Давайте! Чего вы стоите!
Они сгрудились в кучу, как испуганные лошади, почувствовавшие дым лесного пожара. Седой фермер сказал:
- Успокойся, парень.
Я засмеялся ему в лицо и ткнул в дальний конец вагона:
- Быстро все перешли туда. И попробуйте только пальцем шевельнуть.
Я проводил их взглядом и сел на скамейку через проход от Трейси.
Ее глаза стали ярко желтыми, временами их закрывала прозрачная перепонка. От углов губ гусиными лапками разошлись складки. Все черты обострились, морщины резко углубились. Лицо казалось маской, готовой рассыпаться на кусочки.
- Трейси! - позвал я. - Трейси! Ты меня слышишь?