Бросив ее, Юра расчетливо обольстит дочь главного редактора областной газеты. К тому времени студент Бодров нахватает выговоров, академических задолженностей, тучи над головой сгустятся, и он уйдет на заочный. Тесть устроит зятя к себе, в отдел культуры, но Юра долго не продержится, потому что писать ленился, редактировать - тем более. В итоге вскоре совсем перестанет работать и даже ходить на службу. Тесть рассвирепеет, теща перестанет разговаривать, жена примется плакать. Юра уйдет из газеты на радио, потом на телевидение, потом в киностудию - "Ты, бездарь, надеялся, что сумеешь протолкнуть свои халтурные сценарии", - потом в отдел информации НИИ, потом в другой НИИ, потом - от жены. Познакомится с перезрелой женщиной, которая будет заглядывать ему в рот, станет жить у нее, женится на ней, несмотря на всю мелочность и вздорность новой супруги, что-то напечатает, что-то издаст, постепенно его начнут считать литератором, станут приглашать на какие-то совещания, собрания, заседания. "И ты, дурак, будешь твердо уверен, что стал значительной фигурой в российской изящной словесности. Почувствуешь себя этаким авторитетом, вещать начнешь, поганец, поучать, пальчиком грозить, брови хмурить". Год назад Юрий Иванович оставит и третью жену - "которую, как ни странно, ты любил", - оставит, чтобы "целиком посвятить себя литературе" и написать роман, достойный таланта автора…
- Чего вам? - широколицая нарумяненная буфетчица с сытым равнодушием смотрела на Юрия Ивановича.
Он попросил графин пива и баночку консервированных крабов, пирамиды которых уныло розовели выцветшими этикетками на полках резного буфета.
- Этих, что ли? - удивилась женщина. Пренебрежительно швырнула консервы на прилавок. Накачала ручным насосом пиво из огромное бочки. Юрий Иванович сунул консервы в карман пиджака и вернулся к столу. Около него уже стояла молоденькая официантка в стеклярусном кокошнике, в несвежем переднике и выстукивала карандашиком по блокноту.
- Что будете есть? - она повернула к Юрию Ивановичу сразу ставшее воплощением неумело скрытого любопытства лицо. - Ваш… этот клиент не знает, что заказывать.
- Неопытный еще. Все у него впереди, - Юрий Иванович поставил на стол графин, заметил, как высокомерно и презрительно дрогнули губы Юрия. Попросил: - Принесите нам, милая барышня, мяса. На ваш вкус, четыре порции. И стакан компоту.
- Что-нибудь более существенное пить не будете?
- Я же с ребенком, - Юрий Иванович укоризненно покачал головой.
Девушка глянула на Юру, усмехнулась еле заметно, повела плечиками и с достоинством удалилась от стола.
- Я возьму себе этот листок? - с требовательной интонацией спросил Юра, показал вчетверо сложенную бумажку. - Все-таки пока я написал только это, а не те горы халтуры, которые наворочали вы, - он язвительно улыбнулся.
- Дерзишь? - удивленно поднял брови Юрий Иванович. - Ну-ну, валяй.
Он налил в стакан пива, пригубил смакуя. Увидел, что по лицу Юры легкой судорогой, тенью скользнуло презрение.
- Осуждаешь? - поинтересовался насмешливо. Вспомнил, как на вечеринках у Тонечки, изображая опытного и бывалого, глотал водку. Хотел сказать об этом, но передумал. - Тебе виделось, несостоявшийся Растиньяк, неполучившийся Жюльен Сорель, что в моем возрасте ты будешь небрежно потягивать шампанское и закусывать устрицами?
- Мне вообще ничего такого не виделось, - раздраженно отрезал Юра.
- Врешь, - снисходительно улыбнулся Юрий Иванович. - Погляди-ка в окно. Вот такие шалманы станут со временем твоим единственным клубом интересных встреч.
Юра повел глазами в сторону площади. Там, прижавшись к акациям, стоял обшарпанный синий павильон, возле которого валялись пустые бочки, топтались какие-то задрипанные мужики, бродили бездомные шелудивые собаки.
- Что это вы все время только самое плохое вспоминаете? - спросил он зло. - Разве ничего хорошего у вас не было?
- Не знаю. Было, наверно, - подумав, признался Юрий Иванович. Облизнул усы. - Только я не помню. Мне кажется, что вся моя жизнь - сплошная цепочка скверны и мерзостей.
Сказав "цепочка", он вспомнил свои размышления перед разговором с Владькой на школьном стадионе и тяжело вздохнул.
- Об одном сожалею, что попал я в сегодня, а не в те годы, когда было тебе лет двенадцать - тринадцать.
- Что бы это изменило? - поморщился Юра. - Вы все равно были бы таким, какой есть…
- Не скажи, - торопливо перебил Юрий Иванович. - Ты вот назвал Бредбери нытиком-пессимистом. Черт с тобой, называй. Но у меня с утра не выходит из памяти один его рассказ. "И грянул гром", по-моему, называется. Помнишь?
Юра кивнул.
- Опять врешь, - равнодушно заметил Юрий Иванович. - Ты его прочтешь только в институте. Как и Ремарка, и Хемингуэя, подражая которому, кстати, отрастишь эту вот щетину, - потер ладонью подбородок. - Правда, на литературных вечерах ты громил своих будущих кумиров как певцов "потерянного поколения", герои которых ушли от борьбы, сдались и прочее, и прочее, но читать - не читал.
- Вы начали про рассказ, - покраснев, напомнил Юра.
- Да-да, помню, - Юрий Иванович маленькими глотками, с удовольствием, прихлебывал пиво. - Его герои из сравнительно устойчивого и благополучного своего сегодня отправляются в далекое прошлое охотиться на какого-то динозавра. А когда возвращаются, то находят в своем времени разгул идиотизма и чуть ли не крах цивилизации.
- Почему? - у Юры заинтересованно расширились глаза.
- Потому что один персонаж, оступившись, раздавил какую-то козявку. Кажется, бабочку, - Юрки Иванович крутил в пальцах пустой стакан, задумчиво глядел в него. - Эта бабочка могла вывести других, те - других. Мириады невыведенных бабочек, которых не сожрали какие-то твари, что тоже повлияло на их, если так можно выразиться, судьбу. Я забыл доказательства Бредбери, но они логичны. Нарушено было, как говорится в наше время, экологическое равновесие, жизнь на земле стала развиваться несколько по-иному, и в результате через миллионы лет стала такой, что, когда герои рассказа вернулись в свое настоящее, они обалдели от ужаса. Понял?
- Про бабочку и миллионы лет понял, - хмыкнул Юра. - Но при чем здесь вы и я?
- При том, бестолочь, что каждый пустяк, каждый поступок в прошлом отзовется в будущем, - Юрий Иванович рассердился. Налил пиво с такой яростью, что оно выплеснулось через край стакана на скатерть. - Здесь аукнется, там, - ткнул пальцем за спину, - откликнется. Если бы я тебе в классе шестом - седьмом дал оплеуху, ты, может, не стал бы таким…
- Я уже получил оплеуху. Сегодня, - сразу помрачнев, напомнил Юра. - Век ее не забуду.
- Вот и хорошо, - Юрий Иванович посыпал из солонки в лужицу пива на скатерти. - Слушай притчу. Как-то Бенвенуто Челлини, еще ребенком, увидел в огне саламандру и, обрадованный, закричал об этом отцу. А тот влепил ему затрещину, чтобы сын лучше запомнил этот миг. Бенвенуто никогда не забывал подзатыльник, а значит, и саламандру. Улавливаешь?
- Значит, помня вашу пощечину, я буду помнить и… - Юра помялся, скривил иронически губы.
- Да, будешь помнить, что ты подлец, - спокойно подтвердил Юрий Иванович. - Хотя, в отличие от Бенвенутиного отца, я действовал непроизвольно. Слишком уж большой дрянью казался самому себе, когда вспомнил, что науськал Цыпу на Владьку.
Юра, опустив голову, разглаживал складки на скатерти.
- Сам не пойму, как это получилось, - тихо сказал он. - Если вы - это я, то знаете, что я… что вы… что сейчас я…
- Чувствуешь себя скотиной, - пояснил Юрий Иванович.
Официантка принесла четыре тарелки жареной картошки с такими фантастически огромными кусками мяса, что Юрий Иванович крякнул. Девушка обиделась, сказала, что если товарищу клиенту порции кажутся маленькими, он может проверить раскладку и выход продукции по калькуляции.
- Нет, нет, что вы, спасибо, - переполошился Юрий Иванович и, когда официантка ушла, потер плотоядно ладони, - Почревоугодничаем?.. Я ведь ел-то сто лет назад, то есть вперед, хотя было это всего лишь в седьмом часу утра, - замер, не донеся вилку до рта. - Знаешь, у кого я завтракал? У Лариски Божицкой. На свадьбе ее дочери.
Задумавшийся Юра, лениво ковыряя еду, дернул плечом: какое, мол, мне дело. Юрий Иванович, с сожалением глядя на него, рассказал о встрече с Ларисой, о том, как она, оказывается, любила и все еще любит его, Юрия Бодрова, о поцелуе и последних словах женщины. Юра поднял недоверчивые глаза, но смутился, отвел ставший ревниво-обиженным взгляд. Юрий Иванович расхохотался так громко, что буфетчица вздрогнула, а из кухни выглянула напуганная официантка.
- Чудак, она же тебя любит. Я для нее - это ведь ты.
- Да, понимаю… понимаю, - Юра совсем смутился. Отвернулся к окну. Долго глядел на площадь. Брови постепенно сдвинулись в раздумье, губы затвердели виновато и скорбно. - Скажите, а Владьку вы там, в будущем, видели? - спросил как можно безразличней.
- Как же не видел? - Юрий Иванович, выбиравший корочкой соус уже со второй тарелки, поперхнулся. Откашлялся в кулак. - Ведь это по его милости я сюда, кхе-кхе, - в командировку, так сказать, попал… Я возьму еще эту порцию?
- Берите, берите, я есть не хочу, - Юра суетливо пододвинул тарелку. - Как это по его милости?
- Шут его знает, - неопределенно шевельнул толстыми плечами Юрий Иванович. - Он мне о своей работе только в самых общих чертах сказал. - И добавил чистосердечно: - Все равно я ничего бы не понял в этой релятивистской зауми.
Он сначала неохотно, потом оживленней - отхлебывая пиво, пережевывая мясо, отдуваясь, взмахивая рукой, - поведал о вчерашнем дне. Юра, не шелохнувшись, слушал с лицом Фомы неверующего, вкладывающего персты в раны Христа. Попросил показать часы и, когда Юрий Иванович протянул пухлую волосатую руку, склонился над ними.
- Вот так Владька, - протянул задумчиво. Постучал осторожненько ногтем по стеклу циферблата. - А вы у него не попросили прощения за меня… то есть за себя, школьника? - спросил тихо и съежился.
- А ты, уже немножко зная меня нынешнего, как думаешь?
- Думаю, извинились, - Юра опустил глаза.
- Приятно слышать, - Юрий Иванович довольно фыркнул. - Значит, не совсем пропащий…
- Здравствуй, Юрочка.
Тот вскинул голову, и лицо стало и растерянным, и смущенным, и горделиво-счастливым одновременно.
Юрий Иванович тяжело развернулся на этот звонкий и радостный голос.
К столу подходила, небрежно помахивая сумочкой, кругленькая, пухленькая девица. Следом шел с отрешенным, независимым видом и тщетно скрываемой блудливой улыбкой Генка Сазонов.
- Вот ты где скрываешься, Юрочка. Пиво попиваешь? - Девица положила руки на спинку незанятого стула, качнулась. - Сесть-то можно? Не прогонишь? - и засмеялась. Вкрадчиво, двусмысленно как-то.
Юра дернулся, вскочил. Глянул виновато на Юрия Ивановича, пригладил пятерней чуб.
- Я не один. Я не знаю. Садись, Генка, - указал на четвертый стул.
Но Сазонов, набычившись, не шелохнулся.
А Юрий Иванович разглядывал девицу и чувствовал, что ее голос, ее ясное, веселое лицо, ее пышненькие формы вызывают, неизвестно почему, легкое беспокойство, схожее с неловкостью. И тут он узнал ее - Тонечка!
- Этот дядечка с тобой? - Тонечка села, закинула ногу на ногу. Уперла локоток в стол, уткнула подбородок в ладонь. Откровенно изучающе поразглядывала недолго Юрия Ивановича и повернулась к Юре. - А вы похожи. Ничего, симпатичный у тебя родственник, положительный. Вы извините, что я при вас, в глаза говорю, - кокетливо улыбнулась Юрию Ивановичу, оценивающе задержала взгляд на его лице.
Юрий Иванович понял наконец, откуда появилось ощущение неловкости и беспокойства - вспомнил: это произойдет сегодня, потому что Тонечка организует у себя дома пирушку в честь последнего экзамена Юры, а когда поздно ночью драмкружковцы и подруги Тонечки начнут расходиться, она задержит его, и он останется, обмирая от страха, неуверенности и стыда.
Он еще раз зайдет к ней и еще, А потом зачастит, становясь все уверенней и самонадеянней, потому что опытная Тонечка будет восхищаться им, и он станет относиться к ней свысока, а вскоре и пренебрежительно. Это отношение к Тонечке он перенесет со временем на всех женщин: и на тех, с которыми будет близок, и на тех, с которыми будет едва знаком.
- Так ты, Юрочка, не опаздывай. Ведь соберемся только ради тебя, - напомнила Тонечка осевшим, потерявшим мелодичность, грудным голосом, обволакивая Юру зовущим, обещающим взглядом.
- Нет, девушка, никуда он сегодня не пойдет, - серьезно ответил за него Юрий Иванович.
- Почему это? - удивилась Тонечка и с веселой растерянностью воззрилась на Юрия Ивановича.
- Потому что… - он хотел сказать: "Я знаю, чем это кончится", но получилось бы оскорбительно, и заявил: - Юра весь день будет со мной.
- И вы приходите, - невольно вырвалось у нее, но тут же она встревожилась: вдруг этот старый дядька действительно придет?
- Это было бы пикантно, - Юрий Иванович крякнул, затрясся в беззвучном смехе.
- Вот еще! Что вы обо мне вообразили? - Тонечка выпрямилась, выпятила воинственно грудь и, слегка откинув голову, погипнотизировала Юрия Ивановича уничтожающим взглядом. Встала. - Не забудь, Юрочка, мы тебя ждем, - напомнила ласково.
Юра, вишневый, с рубиновыми ушами, теребил складку скатерти.
- Не знаю… Я, наверно, не приду.
Тонечка и его погипнотизировала, только взгляд был не уничтожающий, а сперва изумленный, потом насмешливый.
- Дело твое. Мы и с Геночкой хорошо погуляем.
Взяла Сазонова под руку и гордой поступью удалилась к крайнему незанятому столику. Юрий Иванович видел, что будущий начальник горкомхоза стесняется, опасливо шныряет взглядом по залу - нет ли знакомых, не дай бог! - но хорохорится. К Тонечке подскочила официантка, которая, изнывая от любопытства, топталась около буфета; они схватились за руки, повскрикивали: "Тонечка!" - "Зоечка!" - и, пошептавшись, одновременно повернули гневные, осуждающие лица к Юрию Ивановичу. Он поманил официантку пальцем. Расплатился.
- Идем! - приказал Юре.
Выбрался, покряхтывая, из-за стола и, не оборачиваясь, вышел, сытый и довольный, из чайной.
Юра выскочил следом, пристроился рядом. Лицо было обиженно-отвердевшим - с выступившими скулами, побелевшими губами.
- Злишься на меня? - Юрий Иванович добродушно посмотрел на него. - Зря… Не забывай про бабочку из рассказа Бредбери. Я знаю, что делаю, - и, увидев, что у Юры дернулась щека, ушел от разговора. Предложил: - Пойдем в Дурасов сад?
- Вы надолго к нам? - отрывисто спросил Юра. Он смотрел вдаль ненавидящими глазами.
- Не знаю, - Юрий Иванович равнодушно пожал плечами. - Сколько Владька сочтет нужным, если, конечно, это его работа.
- А если там, в будущем, что-нибудь разладится и вы застрянете здесь, что тогда?
Юрий Иванович споткнулся, уставился на носки башмаков.
- Не думаю, чтобы Владька допустил такой просчет. Но если это случится, тогда… - Осмотрелся, прищурясь. Они стояли почти в центре площади на утоптанном, с выбитой травой, пятачке, к которому стягивались пыльные тропки. - Тогда я устроюсь кем-то вроде оракула, провидца. Стану футурологом. Начну рассказывать о будущем. Вот здесь, к примеру, - указал на синюю пивнушку, из распахнутой двери которой выкачнулись два обнявшихся мужика, - встанет модерный кинотеатр "Космос": алюминий, стекло, свет, изящные линии. Здесь, - показал под ноги, - воздвигнут замечательный монумент павшим воинам. Там, - повел рукой в сторону приземистого кирпичного лабаза дореволюционной кладки, - построят красивую автостанцию. И вся эта деревенская, унылая площадь похорошеет, покроется асфальтом.
Юра крутил головой, следил за рукой, но по лицу видно было - не может он представить, что вместо этих привычных лопухов, бурьяна будет асфальт, бетон, воздушные конструкции зданий будущего.
- Я поеду в Академию наук, расскажу, когда полетит первый спутник, как будут развиваться космические исследования, расскажу, что знаю, про лазер и голографию, про тюменскую нефть и нефть арабов, про Китай и Кубу, про Африку и Ближний Восток, про пересадку сердца и иммунологию, про микрохирургию и микроэлектронику, про БАМ и атомные ледоколы, про… да черт-те что помню еще я из будущего. Разве это не поможет людям, разве не ускорит прогресс? - он, сам поразившись открывшимся возможностям, радостно повернулся к Юре.
Тот, не моргая, ошалело смотрел на него.
- Спутник, космос… - повторил шепотом. И спросил: - А кто такой Лазарь? Бам? И эта, как ее, голо-графия? "Графия" - значит "писать"? Новое направление в искусстве, да?
Юрий Иванович поморгал, соображая, и вдруг захохотал, с силой хлопнув Юру по спине.
- Чего вы? - обиделся тот. Почесал макушку, тряхнул чубом. - Это ведь действительно такое дело… такое… - и насторожился, словно прислушиваясь. - А вы знаете, что мне пришло в голову? - Глаза его расширились, рот растянулся в счастливой улыбке. - Помогите мне, то есть себе, а? Расскажите все, что знаете. А? Представляете, как это мне поможет! Никто не знает чего-то, а я знаю: этим стоит заниматься, а это - ерунда. Выберу факультет в институте и с первого курса займусь проблемой, которую вы мне посоветуете. Ух ты… - он даже зажмурился, представив такую беспроигрышную перспективу.
Юрий Иванович понял сразу и тоже чуть не задохнулся от радости: ведь в самом деле сможет подсказать Юре что-то путное, не в науке, нет, о ней он знает только понаслышке, да и тяги к этим нудным, кропотливым исследованиям нет, а вот в литературе! Стоит подробно пересказать несколько известных книг или сценариев… И вдруг Юрий Иванович ужаснулся: "Что я? О чем я? Рехнулся?! Хочу погубить мальчишку, погубить себя?!"
Но не мысль о творческой нечистоплотности напугала его; он представил, что Юра, поверив ему, наклепает, например, десяток сценариев, которые окажутся откровенной халтурой, и будет пробивать их, твердо зная, что такие фильмы непременно со временем поставят. Ему будут объяснять, что замыслы интересные, но воплощены неумело, непрофессионально, он обозлится, испоганится, станет воинствующим графоманом, грозой редакций: подлым, завистливым, озлобленным, самовлюбленным и беспринципным. Если, конечно, доживет до такого окончательного падения, а не умрет раньше, отравленный собственной желчью.
- На чужом горбу в рай хочешь въехать? - с издевкой полюбопытствовал Юрий Иванович. - Займись, в таком случае, генетикой: хромосомы, дэ-эн-ка, код наследственности. Хоть немного реабилитируешься перед собой и Владькой за то дурацкое собрание.
- Да ну вас, - обиделся Юра, - я серьезно!
- Серьезно думал, что я помогу тебе стать липовым гением? - Юрий Иванович презрительно засмеялся. - Ну уж, дудки! Выбирай дорогу сам, потому что на любом пути, поверь мне, звездные часы ох как редки. Вся жизнь - сплошные будни. Вот если их ты сумеешь сделать праздником, тогда… - облапил Юру за плечи, прижал к себе. - Без труда, как говорится, не вынешь рыбку… Впрочем, это уж пошлости.
Юра заизвивался, освобождаясь из его рук. Выскользнул, поглядел исподлобья.
- Что уж, и подсказать ничего не можете? - Голос дрожал от обиды. - Ничему вас, что ли, жизнь не научила?