Гюнтер сдержанно кивнул, поблагодарив за приглашение, и проводил магистра взглядом. Магистр вышел из ресторана, и через оконный проём Гюнтер увидев как он неторопливо, по-старчески опираясь на зонтик, пересекает улицу. Что-то в его фигуре показалось странным, но разобраться в чем дело, Гюнтер не успел. Подошла официантка, загородила собой окно и принялась выставлять на стол тарелки.
Гюнтер достал презентованную ему визитку. В нагрудном кармане действительно ничего больше не было, но сквозь ткань подкладки он ощутил тяжесть пистолета, находящегося во внутреннем.
"Неужели пиджак так морщит от этой игрушки, что магистр заметил?" - подумал он.
Красивым почерком с завитушками, но почему-то ржавыми выцветшими чернилами на визитке было выведено:
???????????????????????????
? ДЕЙМОН ВААЛ БУРСИАН?
? магистр ликантропии?
? Таунд, Стритштрассе, 13?
???????????????????????????
"Всё-таки магистр наук", - подумал Гюнтер, хотя и не знал, что такое ликантропия.
Он пододвинул к себе суп и снова посмотрел в окно. По залитой полуденным солнцем улице катил тележку знакомый продавец жареных каштанов и кукурузы. Переднее колесо у тележки виляло, отчего она подпрыгивала на булыжной мостовой; прыгала и вихляла куцая тень тележки, и от этого казалось, что и сам продавец прихрамывает. И тут Гюнтер понял, что показалось ему странным в фигуре магистра. У магистра не было тени.
"Вот так и появляются жуткие истории о привидениях и рождаются суеверия", - подумал Гюнтер. Профессия детектива приучила его всё подвергать сомнению и анализировать. Он неторопливо перечитал визитную карточку. Ржавые чернила производили впечатление, будто писали кровью (непосвящённый человек вряд ли бы догадался - настолько это непохоже), а от двойного имени магистра тянуло серой и нечистой силой. Вероятно, и фамилия магистра принадлежала потустороннему миру, но познания Гюнтера в демонологии не отличались особой глубиной. Неторопливо поглощая суп, он скрупулёзно проанализировал поведение магистра, их разговор, визитную карточку, отсутствие у магистра тени и нашёл, что мистификация была добротной, хорошо поставленной и психологически продуманной. Рассчитанной на самого тупого и невежественного фокус с тенью - и самого недоверчивого и предвзятого - письмо кровью. Конечно, трудно объяснить фокус с тенью, хотя в цирке иллюзионисты добиваются её исчезновения, то ли при помощи зеркал, то ли путём поляризации света, то ли ещё как-то…
"Кстати, некоторые иллюзионисты тоже называют себя магистрами", - с улыбкой вспомнил Гюнтер.
А вот с письмом кровью магистр, пожалуй, перемудрил. Чересчур тонко. Даже в полиции вряд ли кто видел что-нибудь подобное. Во всяком случае, Гюнтеру не приходилось. А увидел он такую записку во время своего последнего дела, уже работая частным детективом, полгода назад. Тогда некоронованный король европейской печати Френсис Кьюсак поручил ему установить, с кем водится его четырнадцатилетний отпрыск. Дело оказалось необычно простым и столь же необычно прибыльным. Поначалу, когда Кьюсак объяснял цель его работы, Гюнтер подумал, что мальчишку втянули в одну из многочисленных молодёжных банд, где он, к большой тревоге папаши, пристрастился к наркотикам. Но всё оказалось неожиданней. Молодой Огюст Кьюсак, единственный наследник престола газетной империи Кьюсаков, влюбился в тринадцатилетнюю дочку посудомойки из ночного ресторана на Авенюштрассе в Брюкленде. Посудомойка была еврейкой, эмигрировавшей из России в Израиль, а потом в Европу, и это, как потом понял Гюнтер, тоже относилось к делу. А у её дочки было странное имя Маша… Любовь их была удивительно чистой и трогательной (до смешного, как тогда подумал Гюнтер). Они даже составили своеобразный документ: по-детски наивную клятву верности. По слову, чередуя друг друга, они писали клятву собственной кровью - Огюст по-французски, Маша по-русски. (К удивлению Гюнтера иврита она не знала). Когда Кьюсак-старший узнал, где и с кем пропадает его сын, его чуть не хватил удар.
По странному стечению обстоятельств в этот же день удар поджидал и Гюнтера. От него ушла жена.
А история любви Огюста и Маши закончилась на следующий день. Кьюсак-старший перевёл свою контору в Париж, а Огюста услал в Новый Свет: то ли на Гавайи, то ли во Флориду. А мать Маши выгнали с работы…
От обеих историй - семейной жизни частного детектива Гюнтера Шлея и любви двух подростков - остались лишь два клочка бумаги: прощальная записка Элис, написанная шариковой ручкой, и кровавая клятва верности юных Огюста и Маши.
Лёгкое постукивание карандаша о блокнот вывело Гюнтера из задумчивости. Перед ним стояла официантка, счет лежал посреди столика. К своему удивлению, обед он уже съел. Извинившись, Гюнтер расплатился.
Ресторан почти опустел. Только у окна по-прежнему дела компания молодых ребят в чёрных комбинезонах. часы на стене показывали два - обеденное время закончилось. Магистр Бурсиан конечно бы объяснил, что здесь обедают служащие бургомистрата, или же работники сыроварни. Хотя для работников сыроварни публика имела несколько экстравагантный вид.
Гюнтер бросил взгляд на оставшуюся компанию. Утренних знакомых среди них не было. Девушки наравне с парнями вяло цедили драконью кровь, изредка кто-нибуть бросал пустую фразу, остававшуюся без ответа, лица у всех были сонные и помятые. Впрочем, неудивительно, если они всю ночь носятся на мотоциклах. На спине одного из парней белой краской было написано "sibi vivere", а когда Гюнтер проходил мимо их столика, то прочитал надпись и на груди у одной из девушек - "daemon familiaris".
Латыни Гюнтер практически не знал, но, совершенно случайно, ему было известно значение последней надписи. Что-то вроде "личного наставника" Сатаны для новообращённых ведьм и колдунов. Похоже, ребята увлекались ведовством всерьёз.
В туалете Гюнтер внимательно осмотрел себя в зеркале, одёргивая пиджак то так, то этак. Определить, что во внутреннем кармане находится пистолет, было невозможно, Как же магистр догадался?
Он вышел на улицу и подумал, что никогда ещё так бестолково не начинал следствие. Наниматель обычно очерчивал круг заинтересованных лиц, поработав с которыми можно было определить линию следствия. Здесь же - полный хаос. Правда, круг наниматель ему очертил. Меловой. И не один, а целых два. А вот с заинтересованными лицами было туго. Из них Гюнтер мог назвать только одно, и то, с большой натяжкой. Не лицо, а морду. Кота. Впрочем, сам виноват. Тогда, в душевой, даже не удосужился узнать имени нанимателя. Теперь за промах в мотеле приходилось расплачиваться ногами и досужими разговорами. Кстати, правая нога уже начинала ныть.
И вновь перед ним потянулись казавшиеся уже бесконечными кривые улочки города, магазины, бары, кафе с как на подбор постными лицами продавцов, барменов и официантов, не желающих вступать в праздные разговоры.
К вечеру в желудке Гюнтера булькало, взбиваясь коктейлем, кружек пять пива, два эклера, порция мороженого, три сосиски и один омлет. Лацкан пиджака украсился двумя значками с видами Таунда, а карманы стали оттопыриваться от сувениров и мелких покупок; набора открыток, лайковых перчаток, курительной трубки, медальона от сглаза с изображением какой-то варварской рожи, пакетика булавок, пакетика корицы, трёх носовых платков, пары носков, кассеты антиникотиновых фильтров и даже метрового рулончика кружева и пачки презервативов.
Уже смеркалось, когда он остановился перед витриной аптеки. Трафарет на дверях оповещал, что аптекарь Гонпалек принимает круглосуточно, но ниже висела табличка "закрыто", а сами двери были заклеены бумажной полоской с чернильной расплывшейся печатью. Гюнтер перечитал трафарет два раза, прежде чем уяснил смысл написанного, и, поняв, до какой степени отупения дошёл, решил, что на сегодня пора закругляться.
Рассеянным взглядом он окинул окружавшие его дома и повернулся, чтобы уйти. Но так и не сделал шага. Как ни заторможено было сознание, оно зацепилось за что-то такое, что заставило остаться на месте. Он прикрыл глаза и постарался понять, за что зацепился взгляд. Но память ничего не подсказывала, и тогда он снова посмотрел вдоль улицы.
В глубине улицы сгущался полумрак, словно пряча что-то, но сознание подсказывало, что зацепка находится где-то ближе, рядом. И связана она не с темнотой, а со светом. Взгляд скользнул по редким освещенным окнам н остановился на мягко светившейся сквозь шторы витрине магазинчика напротив. Тенью на стекле лежала надпись: "Кондитерские изделия фру Брунхильд".
Словно щёлкнул слайд-проектор, сменив туманный некачественный позитив витрины на чёткий и ясный. Усталость и заторможенность исчезли. Несомненно, это была другая Фру Брунхильд - трудно предположить, что она в одном лице совмещает обязанности сиделки в госпитале святого Доменика и хозяйки магазина кондитерских изделии. Хорошо бы, чтоб обе фру Брунхильд оказались родственницами, а не просто однофамилицами - даже в столь маленьком городке такое может случиться.
Гюнтер снял уже не нужные солнцезащитные очки и направился в кондитерскую. Во всяком случае, как решил он лишний эклер ничего нового к смеси в желудке не добавит, Открыл дверь, и над головой привычно звякнул колокольчик. Честное слово, если бы ему поручили создать герб города Таунда, он обязательно изобразил бы на нём дверной колокольчик.
В кондитерской стоял густой тёплый запах свежей сдобы, и от этого казалось, что стены заведения облицованы не тёмным деревом, а плитами шоколада. С первого взгляда могло показаться, что кондитерская процветает - оформление в стиле ретро требовало солидного капитала. Но свисающая с давно не белёного потолка старомодная люстра с пыльными стеклянными подвесками говорила о том, что последний раз стены обшивались как минимум лет пятьдесят назад, и только благодаря вернувшейся моде кондитерская выглядит столь солидно. У витрины стояли три столика для посетителей, а через всё помещение протянулась стойка, загромождённая вазочками с пирожными, конфетами и шоколадом, над которыми, блестя никелем и хромом, возвышались агрегат для приготовления мороженого, большой миксер, сублимационная кофеварка и даже русский самовар. Что больше всего удивляло Гюнтера в заведениях Таунда, так это отсутствие музыкальных и игровых автоматов и телевизоров.
Сперва ему показалось, что в кондитерской никого нет. Но тут же между миксером и кофеваркой он увидел выглядывающую из-за стойки голову с длинными, седыми неопрятно уложенными волосами и сморщенным, изборожденным морщинами лицом. Свободно лежащие чуть ли не на всю ширину стойки сухие тощие руки создавали странное впечатление, будто человек за стойкой сидит на полу. Он был в столь глубокой степени старости, что определить его пол только по лицу или рукам не представлялось возможным.
- Добрый вечер, - поздоровался Гюнтер.
- Не уверен, - скрипучим бесполым голосом отозвалась голова. - Вряд ли вечера в Таунде можно назвать добрыми. Проходите, садитесь.
Гюнтер взгромоздился на стул у стойки. Кисти рук подтянулись к подбородку головы, и узенькие острые плечи, натянув серую материю коротких рукавчиков то ли рубашки, то ли платья, упёрлись в мочки ушей.
- У вас усталый вид. Кофе?
- Да, пожалуй, - кивнул Гюнтер. - Спасибо… э-э… фру Брунхильд.
Человек за стойкой снисходительно улыбнулся.
- Можно и фру Брунхильд, - согласился он. - В моём возрасте это уже не имеет значения.
Гюнтер недоуменно поднял брови.
- Фру Брунхильд - моя сестра, - объяснил человек за стойкой и, повернувшись боком к Гюнтеру, включил кофеварку. Из-за края стойки стал виден безобразный горб.
- Младшая. Вот уже два месяца я её подменяю, - продолжало объяснение горбатое оно. - А мне, вообще-то, здесь нравится. Днём люди часто заходят, есть с кем поболтать, или хотя бы переброситься парой слов. Только вот по вечерам скучно. Раньше, когда аптекарь Гонпалек был жив, он торговал напротив, мы частенько беседовали с ним по вечерам за чашкой кофе. Очень эрудированный человек был. Приятно послушать. Сломали… Пожалуйста, ваш кофе.
Гюнтер взял чашечку, сделал маленький глоток.
- Сахар? Сливки? Бизе? Эклер?
- Я бы закурил, с вашего позволения.
На мгновение на старческом лице появилась тень колебания.
- Пожалуйста.
Перед Гюнтером появилась пепельница, извлечённая из-под стойки.
- Детей в это время сюда уже не водят, да и взрослые тоже… Вы первый мой вечерний посетитель после Гонпалека.
Гюнтер закурил.
- Я не совсем понял, что значит - сломали? Убили?
Старческие губы сложились в куриную гузку, фыркнули.
- Сломали - значит сломали. А убили… По официальной версии Гонпалек повесился. Только спрашивается, кому нужна рука и внутренние органы самоубийцы?
Гюнтер насторожился. Опять лист номер двадцать три из другого дела. Он изобразил на лице крайнюю степень недоумения.
- То есть?
- А почему, по-вашему, вечером в Таунде не встретишь прохожих, а окна на ночь запираются ставнями? Вы ведь приезжий и заметили, вероятно, что люди в Таунде не особенно разговорчивы. Я - исключение. В моём возрасте по-другому смотрят на жизнь. Так сказать, из-за кладбищенской ограды. А потом, я люблю поговорить, старческое наверное, и мне уже всё равно, придут ко мне ночью, или не придут. Говорят, что старые люди особенно дорожат жизнью. Возможно. Я - нет. Для меня ее осталось так мало, что мне плевать на страх, которым охвачен весь Таунд. Последние дни жизни я хочу провести так, как мне хочется. А из моих пристрастий осталось одно - приятно провести время в беседе с кем-нибудь. Так зачем отказывать себе в последнем удовольствии. Не так ли?
- Ну… - неопределенно протянул Гюнтер. Ему была не совсем понятна связь между молчанием горожан и самоубийством аптекаря.
- Так вот, о руке и внутренних органах. В средние века из частей тела повешенного еретика готовили разные бесовские снадобья. Теперь понятно?
- Вы хотите сказать…
- Именно. Ещё кофе?
Гюнтер машинально кивнул. Его передёрнуло.
- Мерзко!
- Ну почему? Если вдуматься, то почти то же самое делают с трупами в морге. Различие состоит лишь в том, что для снадобий требуются части тела непременно с висящего трупа, только с еретика, и операция проводится не когда вздумается, а ровно в полночь.
- Еретика… - пробормотал Гюнтер. - Пожалуй, мы все в наше время годимся для такой роли.
- Да. Но Гонпалек особенно. Мы, так сказать невыявленные еретики. А аптекарь… Вы знаете, полгода назад нас, как говорят в городе, посетила божья благодать…
- Я слышал… Так это тот самый аптекарь, который снял с себя анафему покаянной молитвой?!
- Вот именно. Как видите, по всем канонам инквизиции он единственный в городе, кого церковь может с полном основанием назвать еретиком, пусть даже и раскаявшимся. Не зря же его нашли повешенным в жёлтом балахоне, разрисованном чертями, и в таком же шутовском колпаке.
- Вы полагаете, что это не самоубийство?
- А вы как полагаете?
- М-да… - Гюнтер затушил окурок и достал следующую сигарету. - А полиция?
- Официальную версию вы знаете. В полиции тоже служат люди. И у всех есть семьи… И никто не хочет последовать за аптекарем.
- Но это же абсурд! Полиция боится обыкновенной банды распоясавшихся юнцов! Что они - мафия, что ли?
Губы, то ли горбуна, то ли горбуньи, изобразили горькую усмешку.
- А вы когда-нибудь видели настоящую ведьму, голую, летящую по воздуху верхом на метле? У нас, может, и сподобитесь. Тем более, завтра полнолуние… И, поверьте, к мистике в Таунде относятся очень серьёзно. Чересчур она материальна. Что же касается банд юнцов, то, если бы вы служили в полиции, знали бы, что подобные банды всего лишь накипь. Кто-то действительно летает на метлах, наводя ужас на весь город, крадет некрещённых младенцев, напускает порчу, причём, весьма материальную, а молодёжь им подражает. Играет в ведьм и колдунов, жестоко играет. Но их игры лишь пена. Варево варится другими.
"Стоп! - сказал себе Гюнтер. - Вот мы и вышли на младенцев…"
- Вы служили в полиции? - быстро спросил он.
- C моими-то недостатками? - беззлобно рассмеялся бесполый горбун. - Для того, чтобы знать, кому и чему подражает молодёжь, достаточно иметь трезвую голову, умение анализировать и кипу газет под рукой.
- Вы, я вижу, реалистически смотрите на мир, - проговорил Гюнтер. - Но одновременно почему-то напускаете мистического туману. Не могу представить, что вы сами верите в некротические бредни.
Остренькие плечики неопределенно дёрнулись.
- Я не заставляю вас верить. Поживёте в Таунде, сами увидите.
Гюнтер покивал, соглашаясь, и осторожно спросил:
- Мне почему-то кажется, что нервное расстройство вашей племянницы как-то связано с бесовскими играми молодёжи…
- Её окунули в самое варево. - Лицо горбуна помрачнело. Она служила сиделкой в госпитале святого Доменика, и во время её дежурства похитили трёх младенцев. Прямо у неё на глазах.
Гюнтер сочувствующе склонил голову.
- Да, я слышал… Говорят даже, что один ребёнок самого бургомистра…
Редкие брови горбуна взметнулись вверх. Послышался кашляющий звук, похожий на кудахтанье.
- Ах уж эти сплетни о баронессе! По секрету скажу, Марта, ну, моя племянница, рассказывала, что доктор Бурхе лет пять назад негласно обследовался в госпитале на предмет бездетности. Результат оказался для него безнадёжным.
- Вот что значит сплетни! - хмыкнул Гюнтер. - Мне кажется, что в том мистическом тумане, который вы пытались здесь напустить, такая же доля истины. Вот, например, ваша племянница - она видела похитителей? Реальных, не мистических ведьм на помелах?
- Боюсь, что как раз здесь вы и ошибаетесь. Сцена похищения, а, может быть, сам вид похитителей оказали на Марту столь сильное воздействие, что она три дня находилась в каталептическом состоянии. Сейчас ходит как сомнамбула, напичканная транквилизаторами, а стоит спросить о похищении, впадает в истерику. Психика у неё нарушена основательно. И ещё. Никогда не верила в бога, но после происшествия буквально пропадает в церкви и молится просто неистово…
Гюнтер сочувствующе покивал и понял, что ему пора ретироваться. Во всяком случае большего он из горбуна вытащить не сможет. Разве что уточнит его пол.
- Извините, - сказал он. - Я, кажется, разбередил вам душу неприятными воспоминаниями. Благодарю за кофе. Сколько я должен?
- Не за что извиняться. А кофе будем считать моим угощением. Мне было приятно, что хоть в этот вечер кто-то разделил моё одиночество.
- В таком случае, благодарю за угощение. Всего вам хорошего.
- И вам всего хорошего, - услышал он вслед. - Будьте осторожны на улице. В Таунде вечер.