- Я думаю, это отвратительно! - воскликнула Кли, поудобнее вытягиваясь в небольшом антигравитационном кармане сборного домика, о котором позаботился наш Господин, чтобы мы не оказались совсем без удобств. - Говорить с ними. Есть их грязную пищу. Ты можешь заболеть.
- Я обращусь в питомник Шрёдер, и меня вылечат. В этой части штата Миннесота уровень цивилизации действительно такой же, как на Ганимеде. Мне здесь нравится. Будь моя воля…
- Дай тебе волю, и мы все станем Дингами! Питомник Шрёдер! Не смей даже напоминать мне о нем! Ты бывал там? Ты видел, как обращаются с любимцами на Земле?
- В самом питомнике не был, но…
- Ну а я была и могу рассказать тебе о тамошних варварских порядках. Несчастные любимцы живут как животные. Это похоже на жизнь до Господства. Все они бегают, не зная Сворки, под этим ужасным солнечным светом, без крыши над головой, среди этих противных овощей…
- Это всего лишь трава, любовь моя.
- Это отвратительно. Ты тоже отвратительный, раз хочешь здесь жить. Мне никогда не понять, зачем тебе понадобилось тащить меня и детей в этот ад.
- Я объяснял тебе раз десять - этого требует моя работа. Мне даже не начать продолжение романа, пока я не впитаю в себя ощущение этого места - безысходность здешнего бытия, бытия без надежды, бытия в ожидании смерти…
Любимая Матушка испустила сдавленный вздох ужаса и закрыла ладошками уши. Мысль о смерти, даже обозначавшие это понятие слова действовали на нее слишком угнетающе. Она устремилась к аптечке-автомату и со скоростью взмывающей в небо ракеты набрала код напитка для умеренного подъема настроения. Он готовился на основе ЛСД. Некоторое время спустя она предавалась радостным галлюцинациям в своем антигравитационном кармане. Нам с Плуто тоже хотелось наркотика, но Папа пообещал почитать вместо этого главу из "Собачьей жизни".
Мой отец Теннисон Уайт принадлежал к первому поколению людей, выросших вдали от планеты Земля. Он родился в 1980 году, ровно через десять лет после первых заявлений о себе Господства. Папу подбросили на ступени электростанции. Его первого Господина больше интересовали ботанические образцы, чем забота о подкидышах, поэтому начальное образование Папы было беспорядочным. Однако и в таком виде оно не шло ни в какое сравнение с тем, что человек мог получить прежде. Возможно, единственным исключением было образование Джона Стюарта Милля, но чувствуется, что оно далось ему слишком дорогой ценой. При поддержке Господ любой мог стать знатоком такого множества областей знаний, какого был способен пожелать. Языки и науки, музыка и физическое совершенство - все, для чего требуется компетентность и глубина знаний, а не просто творческий порыв, - могли стать "второй натурой" при затрате не больших усилий, чем необходимы при чтении романа, например, Джорджа Элиота.
В трехлетнем возрасте Папа был продан, передан или каким-то образом обменен (как именно Господа решали эти вопросы между собой - никто из любимцев понять был не в состоянии; когда им задавали прямые вопросы, Господа проводили аналогию с золотым эквивалентом, - но кто понимает, что такое золотой эквивалент?). Его транспортировали на астероид Церера, где Папины способности в полной мере культивировал один из первых по-настоящему великих селекционеров. По существу именно успехи Господина Цереры в значительной мере способствовали тому, что изучение и селекция Homo sapiens постепенно привлекли внимание всех Господ, занимавшихся проблемами Земли. Должны мы быть благодарны за это Господину Цереры или нет, судить не мне. Я хочу лишь дать ясно понять, что с трехлетнего возраста до двадцати лет Папа не мог желать лучшего Господина или более тщательного культивирования.
В двадцатилетнем возрасте у него обнаружилась лейкемия. Хотя Господину было проще простого избавить Папу от этой изнурительной болезни (да и было ли для них что-то сделать не проще простого?), ничего сделано не было. Как Господин объяснил Папе, прикованному к постели, вмешательство в базисный генетический материал считалось неспортивным, а ведь любое систематическое лечение и есть такое вмешательство. Папа заявил протест и получил заверение, что его заболевание требует созыва высшего консилиума Господ, однако должно было пройти определенное время, прежде чем консилиум примет какое-то решение. Между тем его отгрузили обратно на Землю почти так же, как возвращают изготовителю оказавшийся некачественным механизм. Попав во второразрядную больницу в северо-восточной Миннесоте, где пациентов был избыток, а персонала недоставало, преследуемый мыслью, что для Господ его жизнь или смерть - всего лишь вопрос спортивности поведения, он задумал свой великий роман "Собачья жизнь". Папа взялся за перо в тот день, когда Господин объявил, что его лейкемию излечат, а затем ему будет позволено вернуться домой на Цереру.
"Собачья жизнь" стала эпохальной книгой - такой же, как Библия Лютера, "Капитал" или "Хижина дяди Тома". Даже Господа читали ее и восторгались. Теннисон Уайт удостоился Нобелевской премии, был избран во Французскую академию и стал первым членом Американского конгресса сразу в двух ипостасях - сенатора от штата Аризона и представителя Девятого округа штата Миннесота. Более чем кто-либо другой он способствовал примирению людей с их Господами. Как раз это и сподвигло Дингов - ничтожный элемент человеческой популяции, все еще сопротивлявшийся верховенству Господства, - избрать его жертвой мщения. Ведь именно Папина книга дала Дингам их имя.
Роман поражает тем, что речь в нем ведется всецело с точки зрения собаки - настоящей собаки, собаки - жертвы Промышленной революции. Внешний реализм повествования совсем не нарушается даже в угоду аллегории, и все же… И все же никто не смог превзойти Папу в изображении первозданности и неизмеримости отчуждения персонажей. Гав и мистер Кромсай-Тащи так же далеки друг от друга, как человек и его Господин. Эта аналогия прослеживается чуть ли не до бесконечности.
До "Собачьей жизни" Динги (это и сейчас еще самое ходовое название, когда заходит речь о существовавших до 2037 года разнообразных диссидентских элементах, потому что они, как бы сами себя ни называли - республиканцы, баптисты, Гарвардский клуб, Бнай-Брит и т.п., - так и не смогли прийти в революцию под каким-нибудь подходящим названием) использовали слова вроде "питомник", "сворка" и даже "любимцы" только как ругательства. Папина книга била противника его же оружием. Она в два счета произвела переоценку понятий, и все вернулось на круги своя. Быть любимцем стало предметом гордости; оказаться одомашненным значило теперь приобрести более высокий статус по сравнению с дикостью. Достаточно было осознать различие между борзой и волком, умной таксой и простоватым динго, чтобы понять, почему Господа - наши… прирожденные Господа.
Были и другие, менее серьезные последствия популярности этой книги. Каждый, кто прочитал ее, каждый, кто что-то представлял собой, стали давать своим детям имена в честь знаменитых собак. Не осталось без внимания ни одно поколение щенков с необычными именами со времен обретавшихся в глубинах семнадцатого века отцов-пилигримов. Достаточно упомянуть хотя бы тех, которые сами сделали свою судьбу: Лада-дог, Бобби-францисканец, Крошка Шиба, Ринтинтин, Красавчик Джо, Проныра или Искатель Неприятностей.
Причиной возвращения Папы на Землю, несмотря на все неприятные ассоциации, связанные с его первым пребыванием на родной планете, был новый роман - продолжение "Собачьей жизни", за который он взялся после небольшой передышки. Его работа проходила в абсолютной тайне. Этот секрет был настолько глубоким, что даже в наиболее трансцендентальные моменты пребывания на Сворке он ухитрялся не позволить Господину проникнуть в него. Потому что это могло бы поставить под сомнение ценность работы как истинно человеческого произведения.
Дни его программы изысканий превращались в недели, недели - в месяцы. Любимая Матушка все скандальнее заявляла о своей скуке, а поскольку Папы не было дома целыми днями, ей не оставалось ничего другого, как изливать свои стенания Плуто и мне. Нам была уготована роль свидетелей чинимых ей бед и партнеров бесконечных робберов в бридж на три руки. Это не очень интересное занятие для мальчиков тогдашнего нашего возраста (мне было семь лет, а Плуто - десять), поэтому при любой возможности мы старались быть от нее подальше. Светлое время дня мы проводили в скитаниях по лесам и обследованиях берегов озер и речушек, которых было неподалеку бесчисленное множество. Заблудиться мы не могли, потому что у каждого был аппаратик, который подсказывал правильный путь обратно к дому буквально на каждом шагу. Мы не соблюдали ни одной меры предосторожности, которыми Любимая Матушка неизменно напутствовала нас. Я уверен, что, если бы нам посчастливилось встретиться с детьми Дингов, мы с удовольствием подружились бы с ними и приняли участие в их диких играх. К тому времени мы с Плуто уже едва выносили друг друга. Отчасти причиной тому была разница в возрасте, отчасти - изоляция от всего мира (за два месяца непрерывного общения терпение лопнет у кого угодно). Мне все же кажется, что первопричина моей и Плуто антипатии лежит в самом центре наших шишковидных желез (ведь недаром Декарт уверяет, что именно в этом органе обитает душа).
Вполне естественно, что именно мы, Плуто и я, обнаружили автомобиль - последнюю модель "фольксвагена". Он был перевернут и уже начал дымиться, когда мы появились. Лобовое стекло изрешечено картечью, водительское сиденье залито кровью. На наших глазах машину охватило пламя, и нам пришлось отойти подальше.
Мы и без лесника легко обнаружили следы Папиной крови у кромки леса. Он несомненно был еще жив, потому что на тропе к лесу осталось достаточно свидетельств борьбы. Раз или два мы громко звали его, но лес оставался нем, как сама смерть. Можно ли подыскать более верную аналогию?
На следующий день команда следователей из питомника Шрёдер нашла остатки погребального костра. Пепел был разбросан по всей лужайке. Господин питомника Шрёдер определил, что пятна крови оставлены Папой и только Папой, а найденное прибитым к стволу дуба ухо исключило всякие сомнения. Это злосчастное ухо отдали Кли. Может быть, как раз этот сувенир она всегда и желала получить от Папы. Любимая Матушка заказала специальный медальон, в котором хранила его как реликвию.
Что касается тела, можно было только предполагать, что Динги тщательно захоронили останки. Никто не сомневался (я и сам чуть ли не уверен в этом), что Господа были в состоянии воскресить Папу, даже если бы из него наделали гамбургеров.
На месте убийства был сооружен монумент. Он представлял собой скульптуру Гава и мистера Кромсай-Тащи. Под бронзовыми фигурами укрепили металлическую дощечку с надписью:
ТЕННИСОН УАЙТ
1980–2024
Мученик одомашнивания
Была на дощечке и цитата из его романа: "Ах, как блаженно рабство!" Позднее монумент был так обезображен Дингами, что страшно вспоминать.
Глава вторая,
в которой мой Господин мною бессовестно пренебрегает, а я в кровь разбиваю брату нос
Господа. Позвольте мне сказать несколько слов о Господах.
Возможно, уважаемые читатели возразят, что, мол, нет нужды в моих жалких потугах поднять избитую и так надоевшую тему Господства. Нынче считается хорошим тоном обходить его молчанием так же, как в третьем и четвертом веках нашей эры было не принято говорить с незнакомцами о Триединстве. Был ли Сын Божий одной субстанцией со своим Отцом, или только похожей субстанцией, или, может быть, точно такой же субстанцией - считалось вопросом совести каждого человека. Эта аналогия простирается еще дальше, потому что Господа были нашими богами, и, хотя их алтари низвергнуты, какая-то легкая аура святости (или нечестивости, что почти то же самое) все еще витает возле мест поклонения и храмов. Когда боги умирают, они становятся демонами и доставляют еще больше беспокойства, чем прежде, если не что-нибудь худшее.
Однако поскольку большинство участников дискуссии о первоисходной природе Господ не имело, в отличие от меня, опыта непосредственного общения с ними, у меня есть законное право заявлять о своем в каком-то смысле апостольском авторитете - уверен, что лишь очень немногие оппоненты позавидуют мне в этом.
Насколько нам дано знать, Господа - это чисто электромагнитный феномен, они созданы из "субстанции", которая не есть ни "материя", ни "энергия", а скорее - какая-то потенциальность того и другого. Это не совсем верно, поскольку я не упомянул нейтрино. Нейтрино - это субатомная элементарная частица со спином +1/2, имеющая нулевые массу и заряд. Так вот, Господ, согласно наивысшим авторитетам (из их числа), более или менее точно можно ассоциировать (это зависит еще кое от чего) с этой частицей.
Как прямое следствие столь удивительных свойств частицы, могущество Господ достигло (может быть, следует говорить "достигает"?) масштабов космоса, а их знания - границ всеведения. Господа были чем-то совершенно неопределенным, но все же чем? О них принято говорить просто как о поле силы (или потенциале силы), по масштабам распространения и величине сопоставимым по крайней мере с магнитным полем Земли. Человечество рядом с ними смехотворно ничтожно, - так зачастую казалось в то время. Так же как для Иеговы в его первые, наиболее антропометрические дни, для них не составило проблемы взять из наших рук бразды правления Землей. Они обладали потенциалом, если не всемогуществом, достаточным для достижения всех наших целей и, как можно предполагать, большинства своих.
Господа в самом прямом смысле слова были непостижимы. Их следовало принимать как таковых и надеяться на лучшее.
Лучшее, на что можно было надеяться, это - Сворка. Несмотря на тысячи написанных томов, ее определения всегда оставались туманными: приливы знания, затопляющего разум; ощущения, которые сродни установлению связи с наиболее трансцендентальными силами вплоть до центра мироздания; полная определенность, какую только можно представить; экстаз и всепоглощающая любовь. Естественно, эффект не всегда был столь широкомасштабным. Иногда это было не более чем рассеянное осмысление того, что жизнь прекрасна, - просто отсутствие беспокойства. Но будь Сворка всего лишь транквилизатором, она никогда не смогла бы закабалить человека так, чтобы он полюбил свое рабство.
Чем же Сворка была в действительности?
Позвольте сперва сказать, чем она не была. Она не была "телепатической связью" с Господами, во всяком случае приспособленной для разговора больше, чем кожаный ремешок на украшенном драгоценностями ошейнике пуделя. Она действительно была средством связи Господ с нами - но это общение не могло превышать возможности разума каждого конкретного человека, и можете мне поверить, что глубины самих Господ никогда не измерить даже нашим лучшим ныряльщикам.
Сворка была просто их осязанием. Поток экстаза, который она давала нам, - не что иное, как подергивание Господами наших ошейников. Их прикосновение превращало тусклый свинец человеческой нервной системы в сверкающее золото либо низвергало наш разум до уровня идиотизма буквально с быстротой молнии, но оно не могло сделать из человека то, чем он не был, потому что не меняло природу самого этого животного. Короче говоря, они были не в состоянии поднять нас до своего уровня.
Как ни желай, добиться появления Сворки было невозможно. Подобно благодати, она нисходила как дар или не возникала вовсе. Как часто любимец, даже будучи на Сворке, получал лишь такую силу связи, которая всецело определялась прихотью или доброй волей Господина. И здесь я должен решительно заявить еще об одном широко распространенном заблуждении: не все Господа одинаковы. Они разные и обладают индивидуальностью, что вам сможет подтвердить всякий любимец, имевший не одного Господина. Некоторых, казалось, серьезно беспокоило благополучие их любимцев. (Насколько широк круг интересов Господина, любимцу не дано было знать, потому что его собственный интерес ограничивался лишь отношением Господ к ему подобным.) Другие просто помещали их в питомник и оставляли томиться там, нимало не заботясь о Сворке и не устраивая для них никаких испытаний. Именно таким был Господин питомника Шрёдер.
Нас с Плуто отправили в питомник Шрёдер через неделю после жестокого убийства отца. Кли сказала нам, что это ненадолго, а потом она заберет нас. Может быть, у нее действительно было такое намерение, но я всегда чувствовал, что на деле она под стать мачехе Гензеля и Гретель. Кли, несомненно, знала, что представляет собой питомник Шрёдер, - ведь мы сами слышали ее возмущение этим заведением в разговоре с несчастным отцом. Мы были уверены, что Папа ни за что не оставил бы нас в таком безрадостном месте. Но Кли с уходом со сцены Папы потеряла всякий интерес к двум прижитым с ним щенкам.
В чисто физическом плане о нас, конечно, заботились хорошо. Это я должен признать. В питомнике Шрёдер (построенном на месте небольшого одноименного городка) был превосходный гимнастический зал, имелись теплый и холодный пруды, крытый теннисный корт и лужайка для гольфа, тоже крытая; там работали прекрасные роботы-тренеры по всем видам спорта, а рацион питания составлялся с той изысканной простотой, которая удовлетворяла самый тонкий вкус. Наши комнаты - и общие, и личные - были просторны, полны воздуха и света. Центральной архитектурной достопримечательностью питомника - жемчужиной, перед которой меркло все остальное, - был реконструированный в мельчайших деталях нью-йоркский собор Святого Джона. (Зачем? Почему не собор Парижской Богоматери? - это меня всегда удивляло.) Реконструированный собор окружали многие акры английского паркового ландшафта с площадками для игр. Естественность была во всем, она составляла стиль жизни и вполне вписывалась в удобства нашего пребывания в питомнике. Летом воздух фильтровался и охлаждался, а зимой купол питомника согревал нас и на несколько часов продлевал светлое время суток. Этот купол имел диаметр полтора километра; в его пределах наша комфортная жизнь была защищена от враждебных посягательств Дингов.
Такое существование могло быть идеальным, если бы наш Господин по-настоящему о нас заботился.
Любимая Матушка проводила нас до ворот питомника Шрёдер на закате осеннего дня. Растительность за пределами купола уже пожухла, ветви деревьев оголились; внутри трава оставалась зеленой, как в середине лета, а листва деревьев приобретала багрянец и опадала в такой последовательности, что увядание никогда не могло возобладать над появлением молодой поросли. Любимая Матушка послала нам воздушный поцелуй и, завертевшись, подобно мадонне Бернини, в спиралях золотого света в стиле барокко, стала подниматься в синее октябрьское небо. Ее фигура уменьшилась до крохотной точки, затем исчезла вовсе, и мы почувствовали, что Сворка оставила нас (ни один Господин не мог простирать свое влияние далее двух десятков километров). Наши разумы остались голыми в этом чуждом мире, ставшем сценой кровавой гибели нашего отца. На доброжелательность этого мира рассчитывать не приходилось.