81
- Значит, ты решила стать как они, - заговорил я после долгого молчания. - Это твое твердое и окончательное решение?
Леночка энергично кивнула.
- А ты уверена, что сама этого захотела?
Рыженькая удивилась.
- Конечно, сама. Но они мне советуют еще чуть-чуть подождать.
- Нет, ты подумай, - настаивал я. - Ведь тебе придется обрасти перьями…
- Да! - воскликнула Леночка. - Я очень этого хочу: покрыться красивыми, светящимися перьями - и навсегда позабыть вот об этом хламье…
Она презрительно приподняла двумя пальцами отворот халата.
- Ты извини меня, - замявшись, проговорил я, - но, кроме того, тебе придется… как бы это половчее выразить…
- Откладывать яйца? - перебила меня моя гостья, и глаза ее засияли. - Да я об этом только и мечтаю: у меня будут целые гнёзда красивеньких пестрых яиц! Ты не представляешь себе, как это прекрасно… И, главное, совершенно не больно! Не то что у людей.
Ну, что тут можно возразить? Директор Иванов основательно поработал - и промыл-таки бедной девочке мозги.
- Но яйца еще нужно высиживать, - сказал я. - По-моему, это довольно скучное занятие.
- Высиживать будет Диня, - ответила Леночка.
От неожиданности я засмеялся. Мне живо представилась картина: Дмитриенко в блузоне с нашейным платочком сидит на астероиде в гнезде.
Мой дурацкий смех Леночку рассердил.
- Странно, что ты смеешься, - блеснув на меня светло-эмалевыми глазками, проговорила она. - Любящие отцы высиживают яйца сами, и ничего смешного в этом нет.
- Любящие отцы? - переспросил я. - Это Дмитриенко - любящий отец?
Леночка смотрела на меня по-птичьи, искоса и очень зорко. Веснушчатое ее личико было само похоже на перепелиное яичко.
- Ах, вот почему ты смеешься! - воскликнула она. - Тебе рассказали про кузиночку-Мариночку. Про эту ощипанную четырехлапую курицу, про эту тиходайку! Да с той поры, как мамаша ее с Диней застукала, она уже сто тысяч других нашла. Не любит он ее больше, ненавидит ее, презирает и думать о ней позабыл!
- Меня это не касается, - возразил я. - А за смех - извини. Я был неправ. Всё, что с тобой происходит, намного серьезнее, чем я думал. Эти проклятые твари, которые тебе снятся…
- Не смей их так называть! - смертельно побледнев, моя гостья вскочила. - Ты живешь за их счет! Ты питаешься из их кормушки! Не смей!
Я тоже встал: не разговаривать же с дамой сидя.
- Эти гнусные твари изуродовали твою психику. Тебя нужно лечить. А поскольку в стенах школы это вряд ли возможно…
Но Леночка не дала мне договорить.
- Лечить! - воскликнула она и в отчаянии вскинула руки. - Меня! Лечить!
Рукава ее халата упали до плеч. Пальцы судорожно растопырились и скрючились.
Честно говоря, мне стало страшновато, и я отступил на пару шагов.
- И он еще смеется! - взвизгнула моя гостья - и, взлетев под самый потолок, кинулась на меня подобно коршуну.
При всей худобе в ней было никак не меньше пятидесяти килограммов живого весу, и, не сумев удержаться на ногах, я упал навзничь.
- Ах ты гусак безмозглый! Ты сам больной! Ты сам неизлечимо больной!
Леночка царапала мне лицо и шею, одновременно стараясь выклевать мои глаза, что у нее никак не получалось: все-таки она была еще не птица.
Но что самое жуткое - при этом она пронзительно, как сорока, стрекотала.
И это был не просто стрекот, это была членораздельная речь.
После долгой борьбы мне удалось обхватить ее за плечи. Тело Леночки было нечеловечески горячим. Она трепыхалась, пытаясь вырваться, но безуспешно.
Я поднял ее на руки и выпустил в раскрытое окно. Она взвилась под самый купол и, всё еще продолжая гневно стрекотать, исчезла в темноте.
82
- Что у тебя там происходит? - спросила через стенку Соня. - Какая-то бурная социаль-ная жизнь
- Да никакой жизни нет, - с досадой ответил я, закрывая окно.
Эта мне дружеская забота: не дают человеку побыть наедине со своими мыслями. Вздумали круглосуточно меня опекать.
- У тебя всё в порядке? - допытывалась Соня.
- В абсолютном. Ты чего не спишь?
- Вот нахал! - удивилась Соня. - Сам же разбудил меня своей дистанционкой.
- Меня тоже разбудили, - хладнокровно соврал я. - Это Малинин бесчинствует.
Но Соня не поверила.
- Нет, Алёша, это был ты. И врать ты никогда не научишься.
- Хорошо, это был я. Хотел мысленно чмокнуть тебя в щечку.
Я отлично знал, что такие шуточки выводят Софью из себя. Еще бы: она в другого влюблена и будет век ему верна.
Но на этот раз Соня даже не рассердилась.
- А потом я слышала какие-то жуткие звуки, - проговорила она. - Вроде птица про-летела, очень большая. И так громко щебетала.
- Это была не птица. Здесь нет никаких птиц, и ты об этом прекрасно знаешь.
- А кто же тогда?
- Это был я.
- Ты летать научился?
- Нет, щебетать.
- Зачем?
- Я учу язык кьоса.
- Какой язык? - переспросила Соня.
- Кьоса. Это такой южноафриканский язык. Там надо щелкать языком и свистеть. Вот - стою у раскрытого окна - и свищу. Могу и тебя научить.
- Спасибо, не надо.
Мы помолчали.
- Скажи мне, Софья, - осторожно спросил я, - ты хотела бы стать птицей?
- Зачем? - удивилась Соня. - Мне и так хорошо.
Понятненько. Значит, эта еще не догадалась.
- Мне тоже хорошо, - сказал я. - Спокойной ночи.
- Все такие оригинальные, - обиженно ответила Соня и отключилась.
Я подошел к зеркалу. Лицо у меня было покрыто жуткими царапинами, как будто я делал себе боевую татуировку. Надо было залечить раны, и я примерно знал, как это делается, но времени на терапию не оставалось.
Я закрыл дверь на задвижку, сел к журнальному столику и набрал номер гражданина Егорова Егора Егоровича.
83
Была глубокая ночь, но сотрудники ИКИ по ночам не спят, это общеизвестно.
Густой мужской бас отозвался:
- Егоров у аппарата.
Голос был настолько человеческий, настолько не-птичий, что я потерял кураж.
Но отступать было невозможно.
- Говорит Алёша Гольцов.
- Рад тебя слышать, Алёша. Что-нибудь случилось?
- Пока еще ничего не случилось.
- Тогда потрудись объяснить, что побудило тебя побеспокоить незнакомого человека в ночное время. Причина должна быть очень веская.
"Незнакомого человека…" Еще он будет меня отчитывать, самозванец. Не человек ты, дядя, а Егор-Горыныч.
И, собравшись с духом, я выдал домашнюю заготовку:
- Вот что, тварь пернатая: оставь в покое мою маму.
Расчет мой был таков: нормальный дядечка, услышав эти слова, обидится и потребует объяснений (вариант: выругается и бросит трубку), биоробот же сохранит спокойствие, для него слова "тварь пернатая" означают лишь "пернатая тварь".
Егоров выбрал спокойный вариант.
- Почему ты решил, что я пернатая тварь? - прогудел он в телефонную трубку. - Я не тварь, а доктор наук. И с чего ты взял, что я беспокою твою маму? Я регулярно покупаю у нее журналы. Мы часто беседуем, в том числе и о тебе. Если это ее как-то тревожит, почему она не скажет мне об этом сама?
Модуляции его голоса были такие естественные, что я вспотел от стыда.
В самом деле: почему Егор Егорович не может носить фамилию "Егоров"? А ведь это был мой единственный аргумент. Больше мне сказать было нечего.
- Ты совершенно прав, - согласился мой собеседник. - Больше сказать тебе нечего. Фамилия - вовсе не аргумент - и уж, конечно, не основание для того, чтобы дерзить старшему. Вот что: давай забудем этот инцидент и пожелаем друг другу доброй ночи. Договорились? У меня еще масса работы.
Я молчал. Со стороны Егор-Горыныча было огромной любезностью согласиться со мною, что фамилия - не аргумент… но ведь я ему этого не говорил! Я это только подумал.
Я это только подумал, а о блокировке забыл. Мне казалось, что мысли не передаются по телефону. Да и странно блокироваться, когда ты ведешь разговор с невидимым собеседником, который находится от тебя, быть может, в сотнях парсеков.
"Извините, Егор-Горыныч, - молча сказал я. - Мне очень стыдно. Я весь горю от стыда. Не говорите, пожалуйста, маме".
Это был контрольный дубль, и он сработал.
- Хорошо, обещаю, - добродушно пробасил Егор-Горыныч. - Обещаю, что мама ничего не узн¡ет о твоей дикой выходке. Может быть, в дальнейшем мы даже станем друзьями.
"Как же, как же, - злорадно подумал я. - И след твой простынет, когда я вернусь".
- А разве ты собираешься возвращаться? - спросил Егор-Горыныч - и тут, видимо, до него дошло, что его раскололи.
84
Наступила долгая пауза: то ли этот тип соображал, что делать дальше, то ли ждал инструкций от своих хозяев.
- Да, ты умный мальчик, - промолвил он наконец. - Очень жаль, что тебе разонравилась наша школа. Искренне жаль.
- Мне она совсем не разонравилась! - возразил я. - Я готов и дальше учиться, если вы примете три моих условия. Условие номер один: я хочу остаться человеком. Номер два: по первому моему требованию вы вернете меня домой. Номер три: обижайтесь не обижайтесь, но мою маму вы должны оставить в покое.
- Но и ты должен выполнить одно условие, - сказал мой собеседник. - О содержании нашего договора ты никому не сообщаешь. Никому. Видишь ли, мы затратили на вашу интеграцию слишком много энергии и не можем допустить, чтобы вы разлетелись.
Ах, вот как они это между собой называют. "Интеграция".
- К сожалению, это условие невыполнимо, - твердо ответил я. - Ребята будут знать о нашем разговоре, и я лично приложу все усилия, чтобы они, как и я, категорически отказались от этой вашей, как вы сказали, интеграции. Да, чуть не забыл. Лена Кныш нуждается в лечении, ее надо срочно отправить домой.
- Леночка? - переспросил мой собеседник. - Но ведь это же наша лучшая ученица, гордость школы. Чем же, по-твоему, она заболела?
- Она психически больна. И это вы искалечили девочку, уважаемые.
- Голословно.
- Если бы так. Несколько минут назад она предприняла попытку меня убить.
- Леночка? Ни за что не поверю.
- Во всяком случае, она пыталась выклевать мне глаза.
- Продвинутая девочка… - растроганно пробасил мой собеседник.
Это меня обозлило.
- Ну, разумеется, для вас это успех интеграции, но я смотрю на происшедшее иначе.
- И что вы предлагаете? - осведомился Егор-Горыныч, перейдя на вы.
Как будто попытка выклевать мне глаза как-то меня возвысила.
- Прежде объясните, зачем вам всё это нужно, - сказал я.
- А потом?
- А потом будем вместе думать, что делать дальше.
- Вместе? Думать? - В словах моего собеседника прозвучала высокомерная нотка.
- Именно вместе, - не поддаваясь на провокацию, твердо ответил я.
– Да, но о чем?
- Я уже сказал: вместе думать о том, что делать дальше.
- Зачем вам себя утруждать? У нас нет запасных вариантов. Мы знаем, чт¥ делать дальше, и будем это делать.
- Нет, не будете, если мы этого не захотим.
Лже-Егоров долго молчал.
- У вас, у людей, легкомысленное отношение к птицам, - сказал он наконец. - Если бы мы были пресмыкающимися, вы разговаривали бы сейчас со мной совсем иначе.
- Возможно, но я в этом не виноват.
- В чем не виноват?
- В том, что вы не пресмыкающееся.
- Шутка? - осведомился мой собеседник.
- Шутка, - согласился я.
- Отвратительная привычка - шутить по любому поводу и без малейшей необходимости, - пророкотал Егор-Горыныч. - Это от неоправданного самомнения.
Я решил оставить этот выпад без ответа.
- Вы сказали, что у вас только один вариант, - продолжал я. - Это неверно: вариантов как минимум три. Первый - закрыть школу и распустить учеников по домам. Второй - продолжать ваш проект "Интеграция", если мы сочтем это возможным. Третий - заклевать меня до смерти и творить свое дело уже без помех. Только вряд ли это у вас получится. Мои товарищи - тоже не подопытные…
Я хотел сказать "кролики", но решил, что мой собеседник может это неверно понять.
- …тоже не подопытные микроорганизмы. Рано или поздно они потребуют у вас объяснений. Вы не всё учли, дорогие пернатые друзья.
- Да, наверно, - отозвался Егор-Горыныч. - Но у нас нет выбора.
- Почему?
Молчание.
- Почему у вас нет выбора? - повторил я.
- Мне больно об этом говорить, - далеким и слегка изменившимся голосом отозвался мой невидимый собеседник. - Вы безжалостно настойчивы, молодой человек.
- Давайте не будем отвлекаться. О жалости поговорим в другой раз.
- Почему в другой раз? Жалость - это вечная тема. К сожалению, вам, людям, это чувство не свойственно.
- Вот уж чья бы корова мычала… - пробормотал я.
- Прошу прощения, не понял, - после паузы пробасил мой собеседник.
- Это неважно. У меня вопрос: вы сами платите за телефон?
- Сам.
- Так давайте короче. А то вам счет такой пришлют, что мало не покажется.
85
- Хорошо, буду краток, - Егор-Горыныч тяжело вздохнул. - У нас большое горе. Огромное, почти непоправимое…
Я ждал.
- Наша стая вымирает… - Новый прерывистый вздох. - Трагическое стечение обстоя-тельств, в суть которых вам вникать не обязательно, привело к тому, что мы утратили инстинкт продолжения рода. Мы стремительно стареем. По вашим земным меркам в запасе у нас осталось меньше восьмисот лет.
Ах, вот как объясняется загадочная фраза наставника Иванова:
"У нас в распоряжении еще целых восемьсот лет…"
- Нам нужен свежий биологически активный материал, - уныло гудел Егор-Горыныч.
- Но зачем вам человеческие детеныши? - спросил я. - Берите пингвинят! Их, по крайней мере, не надо обучать яйцкладке.
- Пингвинята не подходят. Их можно выдрессировать, но обучить нельзя. Они неспособны к разумной жизни.
- А мы, на свое несчастье, способны. Да еще из неблагополучных семей. И поэтому нас можно как угодно уродовать?
- Не уродовать, а улучшать, - возразил мой невидимый собеседник. - Переделывать по своему образу и подобию. Вас ведь тоже кто-то вывел такими. И не надо мне рассказывать, что вы произошли от обезьян. Вы и сами не знаете, какие для этой цели были подобраны материалы.
- Как не знаем? Адама вылепили из глины, Еву вырезали из ребра.
- Ну, это сказка, исполненная множества противоречий. Начать хотя бы с того, что пара никак не могла быть одна.
- Это понятно даже ребенку. А кстати, почему вы не крадете грудных детей.
- Мы никого не крадем, - возразил Егор-Горыныч. - Вы здесь по доброй воле, это ваше сознательное и ясно высказанное решение. Именно поэтому грудные дети нас совершенно не интересуют.
- Спасибо и на этом. Тогда о парах: почему нас семь, а не восемь? Кто-нибудь сошел с дистанции раньше времени?
- Никто не сошел с дистанции, всё строго просчитано. В любой малой группе должен присутствовать несвязанный элемент: он порождает здоровое соперничество.
- Значит, всё просчитано. Лену вы повязали с Денисом…
- Соню с Олегом, - подхватил мой собеседник, - Юрия - с Ритой. Вот эти шестеро и будут родоначальниками обновленной стаи. Это великая честь, молодой человек! О них будут слагаться легенды.
- А несвязанный элемент - это я?
- Ты угадал. У тебя здоровые петушиные задатки.
И мой собеседник не засмеялся, нет (смеяться птицы не умеют), но гулко произнес:
- Хо-хо-хо.
Он подловил меня на мысли, что уж кого-кого, а Черепашку я Малинину не отдам.
Я машинально отметил, что Егор-Горыныч снова обращается ко мне на ты.
Товарищ возомнил.
- Но не будем больше об этом, - умиротворенно прогудел мой собеседник. - Я вижу, наша с тобой беседа принимает конструктивный характер, и это меня очень радует.
- Напрасно, - возразил я. - Я по-прежнему считаю, что ваша "Интеграция" - жестокий и преступный проект.
- Но почему? Что преступного в желании спасти от гибели свою стаю?
- Вы решаете свои проблемы за чужой счет.
- Простите, а чьи проблемы мы должны решать? Ваши? С какой стати?
В голосе Егор-Горыныча зарокотал гнев - и у меня перед глазами явственно возник его настоящий облик: голошее существо, закутанное в мантию из нахохленных перьев, с ярост-ными желтыми глазами и брюзгливым крючковатым клювом.
- С какой стати мы должны решать ваши задачи? - негодовал мой собеседник. - У каждой цивилизации есть собственные цели, первейшей из которых является самосохранение. Во имя этой цели любая цивилизация пойдет на всё - и будет совершенно права. Ведь точно так же поступают земные государства, к чему вы никак не можете привыкнуть. Россия, например, испокон веков питала необъяснимую симпатию к Франции, но это не помешало вам хорошо проучить Наполеона.
"Да ты, оказывается, эрудит, - подумал я. - Птица высокого полёта, не то что наши школьные анонимы".
Лже-Егоров не отреагировал на эту мысль: он увлекся собственными рассуждениями.
- Между тем Наполеон был жемчужиной вашей истории и мог принести еще немало пользы человечеству, в том числе и российскому народу. Но никто и не подумал эту жемчу-жину уберечь: Франция в лице Наполеона поставила под вопрос само существование России - и получила урок.
- Не понимаю, при чем здесь Наполеон, - возразил я. - Разве это мы поставили под угрозу существование вашей стаи?
Мой собеседник умолк.