- Теперь так, - продолжал Петров. - Этим ключом ты можешь пользоваться для самоконтроля. Допустим, тебе надо ответить на вопрос…
Довольно быстро я понял, как надо обращаться с ключом, как прерывать себя в уме, как возвращаться к тому, что подумал раньше.
Мы поиграли в забавную игру: "А собственно, с чего это пришло мне в голову?"
Всё это было легко, я бы сказал - слишком легко. Может, только для начала?
- Именно для начала, - успокоил меня Петров. - Завтра я научу тебя, как избавиться от этого слова. А не то в голове будут сплошные ладушки: "ладно" да "ладно". Ну, утомился? А теперь повтори: "Удивительное дело, я совершенно не устал".
"Удивительное дело… ай, ладно!.. я совершенно не устал!" - подумал я.
Это было несложно, но до полетов под куполом еще ой как далеко!
27
В столовой после утренних уроков я увидел одарёнышей в полном комплекте.
Все были в синей форменной одежде, кроме меня и Дениса Дмитриенки. Белобрысый красовался в немыслимом кремовом блузоне с черным шейным платом, брюки на нем были тоже кремовые, сильно расклешенные. Жених да и только.
За столом рядом с ним и Леночкой Кныш сидела толстенькая девчонка с невыразительным, как будто заспанным лицом. Маленькие глазки, крохотный носишко, толстые щеки - и никакого гребня на голове: жиденькие косы двумя петельками, справа и слева. Из-за этих петелек на затылке у толстушки был некрасивый вертикальный пробор.
Как я понял, это и была та самая невидимая Ритка по прозвищу Черепашка, которой, если верить Соне Москвиной, я чем-то понравился.
Внешность Риткина меня разочаровала: лучше бы она была похожа на Соню, пусть даже с хохолком. Но - увы.
А вот на Черепашку она и в самом деле была похожа.
Если только Черепашки заплетают косы и умеют краснеть.
Увидев меня, Рита вспыхнула, как маков цвет, и низко наклонилась над тарелкой.
Белобрысый с Леной переглянулись и стали смеяться.
Ну, еще бы: девочке понравился мальчик, это же смешно до икоты.
Бедная Черепашка, она не умела блокироваться! Для одаренышей она была прозрачна, как вот этот стеклянный кувшин с водой.
Ей не помогло бы, даже если бы в эту минуту она стала невидимой: мысли не спрячешь.
Но, в конце концов, это не моя печаль: пусть учится.
Подумав так, я сосредоточился на своем меню. Сегодня мне была желательна холодная гречневая каша с молоком. И молочный опять-таки кисель.
Всё это я обнаружил в глубинах никелированного прилавка - и почувствовал себя увереннее: ничего, потихоньку освоимся.
Соня Москвина сидела с двумя переростками, которых я тоже видел впервые.
Один из них, широкоплечий, с ярко-синими глазами и наголо остриженной головой, беззастенчиво меня разглядывал. Перед ним на столе было пусто: видимо, уже всё сожрал.
Другой, чернявый и бледнолицый, с заметным шрамом на щеке, усердно кушал. У него гребень был, да еще какой: полуметровой высоты, из шести перьев ярко-красного цвета.
Вот теперь вопрос насчет хайеров был окончательно закрыт: пусть тот, кто хочет, изображает из себя попугая, остальных это не касается.
Но вот рассадка… Три плюс три плюс один. Возможно, всех остальных такая формула игры устраивала, но не меня. Я не собирался быть вечным новичком и одиночкой.
Что ж, сделаем первый ход.
Я подошел к Сониному столику, поставил свой поднос на свободное место.
- Привет, ребята. Меня зовут Алексей. Алексей Гольцов.
Стриженый показался мне заводилой, поэтому я протянул руку сперва ему.
- Олег, - сказал стриженый.
Рукопожатие его было по-спортивному крепким.
А вот с бледнолицым номер не прошел: этот тип сделал вид, что не видит моей протянутой руки, и продолжал есть винегрет, уставившись в него с таким видом, как будто там попадаются гвозди.
Я понял, что это и есть тот самый Юрка Малинин, который врет, что умеет прослушивать даже учителей.
Да, но что я ему сделал, этому Малинину? Даже про его дикий хайер я не успел подумать ничего плохого.
Делать нечего, пришлось руку убрать.
Но бледнолицему было мало моего унижения: видимо, ему захотелось оттянуться за мой счет по полной программе.
Он взглянул на меня и блатной скороговорочкой произнес:
- Только с ветки - и уже корешиться. Борзой!
Я не сказал ни слова, только посмотрел бледнолицему в глаза и дал ему возможность прослушать всё, что я думаю о таких, как он, склочниках.
А потом как ни в чем не бывало обратился к черноглазой молнии:
- Что, Софья, попало?
Соня пожала плечами.
- Да нет, побрюзжали - и всё. А как твои волдыри?
Ответить я не успел: бледнолицый опередил меня новым наездом.
- Эй, как тебя, Гольцов, ты что, пластилиновый? - спросил он.
- Нет, - ответил я. - А ты?
- Я тоже нет. И нечего лепиться в комок. Видишь, тесно у нас. А кругом полно свободных столиков.
- Да я и не собирался к вам подсаживаться, просто мимо проходил, - возразил я. - Вижу - красный какаду. Подошел посмотреть поближе.
Я был уверен, что со словами "Это кто здесь какаду?" Малинин начнет подниматься. А я стою над ним, и у меня в руках поднос с гречневой кашей и молочным киселем, это грозное оружие - в умелых, естественно, руках.
Но Юрка предпочел более спокойный вариант, что не удивительно: ведь ему были известны мои мысли.
- Ну и как, посмотрел?
- Посмотрел. Какаду - он и есть какаду, просто другая расцветка.
- Молодец, - сказал Юрка и радостно захохотал. - Языкастый мужик. Не пропадешь. На зоне таких уважают.
Комплимент был очень лестный, но только глупцы отвечают на комплименты.
Поэтому я ничего и не ответил: просто перенес свой поднос на соседний столик.
В столовой было тихо, все ели молча, время от времени вопросительно поглядывая друг на друга. Стриженый, судя по выражению его лица, вел мысленную беседу с Соней и что-то ей внушал, а она виновато оправдывалась.
Надо же, подумал я, такая бойкая девчонка - и позволяет себя отчитывать.
Вдруг белобрысый Дмитриенко громко сказал:
- Да, золотко, но ты-то ему совсем не нравишься, вот в чем беда.
Лена фыркнула, а Черепашка уронила ложку в тарелку.
Я решил вмешаться: что такое, наших обижают.
Поднялся, подошел к Черепашке и сказал:
- Знаешь что? Здесь слишком много про нас с тобой говорят. Садись лучше ко мне.
Не поднимая глаз, Черепашка помотала головой, щеки ее стали совсем пунцовые.
- Да пойдем, пойдем, чего там, - сказал я и, не дожидаясь ее согласия, поднял ее поднос и переставил на свой стол.
Все переростки внимательно наблюдали за этим перемещением.
Три плюс два плюс два: сложилась новая реальность. Привыкайте, ребятки.
- Меня зовут Алексей, - сказал я, когда мы сели. - А тебя?
Черепашка с укором взглянула на меня, как бы желая сказать: "Зачем притворяешься? Ты отлично знаешь".
Но я же не видел ее вчера вечером, всё это были только предположения.
- Рита, - помедлив, ответила она.
- Давно ты здесь?
- Давно.
- Нравится?
- Ничего.
Ох, какие мы разговорчивые.
Ну, что поделаешь? Будем работать с тем материалом, какой есть под рукой.
- Что-то у вас здесь ребята недружные, - заметил я.
- Почему? - тихо отозвалась Рита. - Мы дружим.
- На каникулы домой ездила?
- Нет.
Мы помолчали. Рита, потупясь, ковыряла вилкой в тарелке.
Я подумал, что она сейчас заплачет. Это было бы совсем ни к чему.
- Послушай, а что они все как в рот воды набрали?
- Это они так разговаривают.
- А ты?
- Я не умею, - призналась Рита.
- Ну и что? Зато ты другое умеешь, - утешил я ее.
Черепашка взглянула на меня, и голубые глаза ее стали наполняться слезами.
И дернуло же меня за язык! Сам того не желая, я ей напомнил, как она пряталась у меня в углу, а потом, попискивая, убежала.
- В смысле - у каждого свои способности, - поторопился я объяснить. - Я тоже не умею… пока. Вот мы и будем с тобой как люди. А они пускай разговаривают как им угодно. Хоть молча, хоть на пальцах ног. А почему ты себе этот… хайер не делаешь?
- Не хочу.
- Правильно, я тоже. Ты в какой комнате?
- В пятой, - почти неслышно проговорила Черепашка и сморгнула ненужные уже слёзы.
- А я в седьмой. Значит, почти соседи. Приходи ко мне после обеда, поговорим. Кстати, здесь это можно?
- Что "можно"?
- Ну, вместе собираться.
- Конечно, можно.
- Тогда приходи. А то скучно.
- Лучше ты ко мне, - сказала Рита. - Я к мальчикам ходить не люблю.
"Вот оно как, - подумал я. - А что же ты делала в моей комнате?"
- Почему? - спросил я вслух.
- Да они сразу руки распускать начинают.
Я посмотрел на Черепашку повнимательнее. Нет, не такая уж она была невзрачная, и охотники руки распускать ей вполне могли встречаться.
Черепашка разгадала смысл моего взгляда с точностью до наоборот (как проявление обидного сомнения: "Да кому ты нужна?") и, покраснев, с вызовом добавила:
- А из своей комнаты я и выставить могу.
"Это называется: заходите, будем рады," - подумал я.
А вслух, естественно, сказал:
- Ко мне это не относится.
И сам остался доволен своим ответом. Толкуй как знаешь: то ли руки распускать не люблю, то ли выставить меня будет трудно.
Пока Черепашка обдумывала мои слова, я разглядывал своих товарищей.
Денис и Леночка уже кончили трапезничать и теперь просто сидели, глядя друг на друга. В смысле разговаривали. При этом по выражениям их лиц можно было уверенно сказать, что беседа не доставляет им радости.
Во всяком случае, рыженькая просто кипела от негодования.
- Ты еще пожалеешь об этом! - сказала она вслух.
Тряхнула зеленым гребешком, поднялась и, отпихнув ногой стул, пошла к выходу.
Белобрысый посидел, глядя ей вслед, потом перехватил мой взгляд.
- Ну, и что уставился? - надменно спросил он. - Сегодня твоя очередь мыть посуду.
Я вопросительно посмотрел на Черепашку.
- Это правда?
Сказал - и сам сообразил, что это моя очередная глупость.
Но Черепашка не засмеялась.
- Нет, неправда, - серьезно сказала она. - Это Диня так шутит.
28
После обеда я сбегал в бассейн, потом принял душ, надел спортивный костюм и отправился к Рите.
Дверь пятого номера была приоткрыта.
Черепашка сидела в кресле напротив двери и делала вид, что читает.
Строго взглянув на меня, она вставила в книгу закладочку и, закрыв, отложила в сторону. Это была "Крошка Доррит", которую я так и не смог дочитать до конца.
На Черепашке было темно-синее платье с белым пояском и белым шарфиком: в таких нарядах ходят по гостям и по театрам, но уж никак не коротают вечера в общежитии.
Комната у нее была такая же, как и у меня, только девчачья. Главным ее украшением была раздвижная ширма с цветочками, из-за которой выглядывало изголовье никелированной кровати с аккуратной горкой подушек в кружавчиках. На стенах развешаны были цветные открытки, в книжном шкафу, за стеклом, лежали вышитые салфеточки.
- Скукота здесь, однако! - сказал я, садясь рядом с ней. - Все попрятались, как тараканы, и сидят поодиночке. Хоть бы стенгазету выпускали!
- Почему поодиночке? - возразила Рита. - Они сейчас в Сониной комнате, там у них дискуссионный клуб.
- Ну, и что они обсуждают?
- Не знаю. Соберутся и молчат. Как эти… как сектанты. Я сначала ходила, а потом перестала. Какой смысл ходить, если они от меня скрывают.
- Что скрывают?
- Откуда я знаю? Соня раньше часто ко мне приходила, а теперь говорит, что со мной опасно общаться. А я не болтливая. Просто я мысли прятать не умею. Петров бился-бился со мной - и перестал.
- Зато ты исчезать умеешь.
Рита промолчала.
- Послушай, - спросил я, - а это трудно - исчезать?
- Легче легкого.
- Исчезни, пожалуйста, - попросил я.
Она взглянула на меня - и исчезла. То есть совершенно пропала, ни облачка.
Потом появилась снова.
- Высший класс! - сказал я. - А как ты это делаешь?
- Очень просто. От меня свет перестает отражаться. Проходит насквозь.
Я подумал.
- Ну ладно, это свет. А ты? Ты-то что чувствуешь?
Она засмеялась:
- Это не объяснишь. Сначала мурашки бегут, потом в голове светло становится, и всё перед глазами бледнеет. Смотрю на свои руки - а их нет.
- А часики твои?
- Об этом обязательно надо думать. Ничего нельзя позабыть. А то останется висеть в воздухе. - Она опять засмеялась. - Сперва я всё про босоножки забывала. Смотрю на них - и сама удивляюсь: как же это здесь мои пустые босоножки стоят. Хочу нагнуться, взять их и переставить, а они, оказывается, на мне.
- М-да…
Я помолчал. Все-таки хорошая она девчонка. Жаль, что похожа на Черепашку.
Тут я спохватился, взглянул на Риту - нет, прослушивать она не умела. Лицо у нее было совершенно спокойное.
- Значит, ты здесь давно… И писем с воли не получаешь…
Рита кивнула.
- А почему? Ты детдомовская?
- Нет, - сказала она и захлопала ресницами, собираясь плакать. - Папа умер, а мама жива. Только пьет очень сильно… и дерется чем попало. Всё пропила, и пальто мое зимнее, и школьное платье, и даже наш почтовый ящик…
Сказать на это было нечего, и я просто помолчал.
- А тут все такие, неблагополучные, - со вздохом проговорила Рита. - Юрка Малинин бездомный, из какой-то шайки сюда сбежал. Он был форточник у них…
- Форточник? Это как?
- Ну, в квартиры через форточку лазил, потом впускал братков, а они грабили.
- Через форточку? - не поверил я. - Здоровый такой?
- Это он уже здесь разъелся. А когда приехал - был тощий, кожа да кости. Так что вряд ли он станет письма друзьям писать. Они дорого дали бы за его теперешний адрес.
- А ты-то откуда всё это знаешь?
- Юрка сам рассказал. Он меня сперва закадрить хотел, - слегка порозовев, не без гордости сказала Рита. - Приходил ко мне каждый вечер… пока я его не выгнала.
"Ага, теперь понятно, почему этот тип так меня невзлюбил, - подумал я. - Зло берет, кишки дерет: он ведь тоже прослушивает Черепашкины мысли. Интересно бы узнать, что такого она про меня думает, что все вокруг бесятся".
- За что ж ты его? - спросил я - единственно для того, чтобы дать Черепашке еще поговорить на эту лестную для нее тему.
- Так руки же распускал, - ответила она. - Такой приставучий.
- Ну, и что ж он теперь, страдает?
- Какое там страдает! - Рита беспечально махнула рукой. - За Сонькой ухлестывает.
- А Сонька? - не удержавшись, спросил я.
Черепашка подозрительно на меня посмотрела.
- А что тебе Сонька? Зачем тебе Сонька?
- Я про письма спрашиваю, - напомнил я. - А ты про что?
- А, про письма…
И, успокоившись, Черепашка рассказала мне то, что я и без нее уже знал: что у Сони мачеха, родной отец ее сидит, и переписку ей вести тоже не с кем.
- Олег - этот точно детдомовский, круглый сирота, - продолжала Черепашка. - Больше про него я ничего сказать не могу.
- Ну, а другие?
- Дмитриенко письма получает, от брата, по-моему. Отец с матерью у него в машине досмерти разбились, родная тетка выгнала… За что - не знаю, там темная какая-то была история. То ли деньги у тетки украл, то ли дрянь какую стал курить. А может, и то, и другое… Знаешь, как бывает?
Я вообще-то не знал. Слышал, что бывает, по телику видел, а в жизни - нет. Не такая у меня была жизнь.
- Одевается он странно, - сказал я. - Здесь что, свое ателье?
- Да нет. Диня сам это делает.
- Шьет, что ли?
- Нет, делает. Хотя можно сказать, что шьет. У него хорошо получается. И мне подарил выкройку - вот этого платья.
Платье было очень славненькое и шло Черепашке, но я не стал ей этого говорить: с какой стати я буду делать комплименты общежитскому портняжке?
- А учителей здесь сколько? - спросил я.
- Трое.
- Как трое? И больше никого нет?
- Никого.
- Как же они справляются?
- Подумаешь, - беззаботно сказала Рита. - Нас ведь тоже немного.
- Это, конечно, так… А кто уборку делает?
- Никто. Мусор сам пропадает. Здесь такая энергетика.
Я совершенно растерялся.
- Так что же, значит, в школе всего-навсего десять человек?
- Десять? - переспросила Черепашка. - Почему десять?… Ах, да, правильно, десять. И что тут такого особенного?
- Да ничего… А где учителя обедают? Что-то я их в столовой не вижу.
- Я тоже. Наверно, у них своя, отдельная.
- А где они живут?
- Вон там, в голубом домике. Мы туда не ходим.
- Почему?
- Вот принялся! - Рита засмеялась. - Прямо как Олег. Он тоже, как приехал, всех вопросами изводил. Почему да почему… Теперь успокоился.