Эксперимент шел сначала гладко. Цилиндр стоял в специальном помещении на подставке. У Майкла (так его звали) не было ушей и вестибулярного аппарата, он не мог слышать и чувствовать вес. Мы показали ему виды Земли с орбиты, он был в восторге. Потом - первый сон, вахта, и так далее. Он старел. Уже на четвертой вахте он не сразу себя вспомнил. Дальше - хуже.
Только однажды мы перепугались, когда он добрался до контрольного микрофона. Чуть было все не сорвалось. К счастью, он решил, что наши реальные голоса и шумы - галлюцинация. И сам заблокировал микрофон.
Он страдал. На восьмой вахте мне стало страшно от содеянного нами зла. Слушать его было жутко. У него произошел психический срыв. Он плакал, хотел стать хоть животным, только бы живым. Мы, как изощренные палачи, медленно доводили человека до смерти, а он не знал, что реально происходит. Фрэнк делал вид, что его это не касается. Сидел с каменным лицом.
На девятой вахте... Ни о какой работе не было и речи. Появились признаки начинающегося маразма. Он звал маму. Было ясно, что на обратный путь его не хватит. Я предложил прервать эксперимент, на что получил категорический отказ. Фрэнк поддержал шефа.
Во время последнего сна наступил коллапс. Виртуальная смерть. Он не реагировал на внешние сигналы, даже самые сильные. Цилиндр разрезали, Майкла вытащили оттуда, подключили к нашим компьютерам. Он так и не увидел планет Проксимы, над видами которых я корпел особенно тщательно. Ведь он был геологом и мог распознать подделку.
Потребление энергии его модулем упало почти до нуля. Несколько оставшихся миллиампер давали слабую надежду на то, что он жив. Мы не были готовы к такому повороту и не готовили заранее программ для "воскрешения". На мое предложение составить их, шеф ответил, что эксперимент закончен. Мы можем отдыхать.
Майкл умер в восемьдесят пять лет. Вполне по-человечески. Люди, видимо, живут столько, сколько отпущено природой, или Богом, если хотите. Независимо от того, в своем ли теле хранят они душу, или она помещается в другом носителе .
Его труп, пусть и железный, но это был труп, ибо он был человеком, а так же все отчеты, материалы и винчестеры наших компьютеров были увезены заказчиком. Наверняка все уничтожено.
Несчастный Майкл! Он сыграл роль того молота, которым мы разбили хрустальную мечту о бессмертии. И сам погиб от этого удара.
Через некоторое время на мой счет поступила сумма, о которой я не мог и мечтать. Мне пришли приглашения на работу от трех весьма солидных фирм. Неожиданно легко сдал экзамены на получение гражданства США. Понятно, что такие гонорары предполагают молчание. В одной из этих фирм я и работаю. Дослужился до шефа отдела. А те деньги истратил как первый взнос за дом. Он построен на гонорар палача.
Фрэнк умер. Так что эта дискета - единственное свидетельство о проекте "Посланник" и моем соучастии в этом убийстве. Может, я и решусь отнести её куда-нибудь в СМИ. Пусть расскажут всем. Если решусь".
Джон Хелси несколько минут размышлял. Это же бомба. Это шанс. Не так уж трудно будет вычислить больного заказчика. Такой материал попадается раз в жизни. Он снял трубку. Замер. Как там сообщало метеостанция? Смерч неожиданно вильнул в сторону. А медсестра что сказала? Удар по голове. Обширный инсульт. Понятное дело, торнадо. Чего только не бывает во время торнадо. Кирпичи, и те летают.
А еще бывают гремучие змеи. Они иногда кусают людей. Неосторожных людей. Джон положил трубку. Он-то человек осторожный. Выйдя во двор, собрал сухие палочки. Зажег маленький костер. Когда огонь хорошо разгорелся, положил туда дискету.
27.06.2005.
ГОЛ ПРЕСТИЖА
"Давайте скажем правду: у пилотируемой астронавтики перспектив нет. Речь не идет, конечно, об орбитальных полетах вокруг Земли. Имеются в виду дальние экспедиции. Нам просто некуда лететь. В Солнечной системе есть только два тела, реально пригодные для высадки: Луна и Марс. Меркурий и Венера слишком горячи, а спутники гигантов слишком далеки. На Луне мы давно побывали, осталось посетить Марс. Эта планета будоражит воображение, как никакой другой небесный объект. Столетия она кормит астрономов, фантастов, астрологов и даже жуликов, продающих там участки. Столетия она манит мечтой о внеземной жизни. Даже разумной, во времена Скиапарелли, убедившего весь мир в существовании волосков-каналов, еле различимых на мутном, дрожащем диске, видимом в тогдашние подслеповатые телескопы. В середине двадцатого века надеялись на растения и животных, позже, по мере накопления знаний, на мхи и лишайники. Планка снижалась. Одноклеточные, лишь бы живые. Наконец, сегодня, последняя надежда – ископаемые остатки. И хотя гордую недоступность красной планеты немного поколебали посланцы-роботы (которые так и не нашли следов жизни), для людей она по-прежнему очень и очень далека. Но люди считают своим только то, что можно потрогать руками. Всерьез о пилотируемой миссии заговорили в начале двадцать первого века, но разные причины не позволяли приступить к ней практически.
Скажем правду еще раз: главная трудность не в деньгах, и не в технике, а в людях. Нет стопроцентных гарантий возвращения. Более того, нет гарантий, что они вообще долетят в добром здравии. Девять месяцев в тесном корабле доведут кого угодно до нервного срыва. А еще столько же назад".
(Из статьи Говарда Гревски в газете "НАСА спейс ньюс" от 20.11.2046.)
Диктофонная запись.
…шло неплохо. Сам факт нашего полета, что ни говори, тешит самолюбие. Мы ставили плановые эксперименты, занимались на тренажерах, отдыхали, даже пели на два голоса.
Эдвард Салливан.
– Хотите из первых рук? Ну что ж, извольте. Эксперименты в так называемом земном звездолете выявили неприятные закономерности. Во-первых, если число людей больше двух, то они обязательно разбиваются на группы по два. В лексиконе испытуемых появляются слова "мы", "они", "наше", "ваше". То есть зародыши конфликта. Из этого был сделан правильный вывод: экипаж должен состоять из двух человек. Комиссию врачей поддержал главный инженер НАСА. Чем меньше людей, тем больше процент массы научного оборудования при той же общей массе комплекса, том же носителе. Во-вторых, нельзя назначать командира. Через определенное время, примерно четыре месяца, в земном тренажере, понятие "командир" просто теряет смысл, и экипаж подчиняется ему только потому, что за тонкой стенкой находится большой мир, хорошая зарплата и настоящие начальники. В реальном полете этому критическому времени соответствует расстояние от Земли, равное, примерно, сорока четырем процентам пути до Марса. Хорошо, что психологи это поняли и категорически не рекомендовали вообще назначать командира. Труднее было убедить в этом военных. Они со своим каноническим единоначалием никак не могли понять, что наш полет – это не рейд по тылам противника. Но что делать, в НАСА они не последние люди, ведь заметную часть бюджета дает Пентагон. Пришли к компромиссу: командира выбираем мы сами, когда пройдем десять процентов пути, если в этом возникнет необходимость. Формально, на Земле, командиром был утвержден я. Ну не могут они без этого.
В-третьих, каждый из экипажа должен иметь возможность уйти, отдалиться от другого, не подвергая при этом опасности саму миссию. И это удалось преодолеть. Мы полетели в двух состыкованных кораблях, стартовавших отдельно, имея каждый свою "квартиру", и возможность расстыковываться и состыковываться по нашему желанию. Земля просто ставилась в известность. К тому же два корабля – это резервирование всех систем, в случае аварии одного можно спастись на втором. Такое уже было. На "Аполлоне-13".
Кроме этого, были и плановые расстыковки. И плановые выходы. Первым ушел в автоматическом режиме "Арес", наша марсианская база. И вслед за ним корабль возвращения, "Одиссей". В-четвертых, самое главное. Все земные эксперименты проводятся с профессиональными испытателями, а не с астронавтами. Испытываются одни люди, а летят другие. При такой постановке опыта можно выяснить лишь то, как люди вообще переносят подобные условия. Но чтобы сказать хоть что-то определенное, надо собрать статистику. Взять тысячу бочек, посадить в них кучу людей, продержать год, а потом сказать: в среднем десять процентов годятся для полета, восемь не годятся, двадцать годятся не более чем на шесть месяцев, ну и так далее. Вы меня слушаете, Говард?
– Примерно об этом я писал перед вашим полетом.
– Так вот, никакой эксперимент не способен ответить на вопрос, выдержат ли полет два конкретных астронавта, потому, что именно их нельзя подвергать никаким испытаниям. Вот эту четвертую трудность преодолеть пока нельзя.
– Почему "пока"?
– А потому, Говард, что пока лететь к Марсу девять месяцев. Вот когда научимся летать за месяц, то процент годных к полету экипажей резко возрастет. А риск, соответственно, снизится.
– Эд, а если составить команду из мужчины и женщины?
– Такой вариант рассматривался. Отсутствие женщин создает для мужчин проблемы, решаемые разными, в том числе, фармакологическими методами. Присутствие женщин создает проблемы, не решаемые никак.
– Мне кажется, Эд, вам дали слишком много прав.
– Вы не о том думаете, Говард. ТАМ не нужны права. Высокая цель плюс совесть, вот что нужно.
Выдержка из стенограммы пресс-конференции НАСА.
Хьюстон, штат Техас, 2.03.2047г.
Присутствуют: Директор Гэри Паттерсон, Главный инженер Джозеф Локвуд, Начальник пресс-службы Чарльз Мэнсон. Аккредитованные корреспонденты более пятидесяти американских и зарубежных периодических печатных и электронных изданий.
– Господа! Официальная цель полета – ответ на вопрос: была ли когда-либо на Марсе органическая жизнь. Предполагается провести бурение в одном из сухих речных русел на глубину до тридцати футов. Мы надеемся обнаружить следы хотя бы одноклеточной жизни, которая, по нашим представлениям, была возможна на Марсе около миллиарда лет назад. Вы можете задавать вопросы.
– Кристина Смит, "Крисчен сайенс монитор", США. Мистер Паттерсон, как вы оцениваете безопасность экипажа? Спасибо.
– Более семидесяти лет назад все экипажи "Аполлонов" вернулись с Луны живыми и здоровыми. С тех пор техника стала лучше, а не хуже. (Смех в зале).
– Ташио Хасимото, "Асахи", Япония. Мистер Локвуд, что вы можете сказать о надежности оборудования? Спасибо.
– Надежность – категория статистическая. Средняя наработка на отказ жизненно важных систем вдвое превышает продолжительность миссии.
– Уильям Тейлор, "Нью-Йорк таймс" Господин директор, как повлияет миссия на мировую науку? Спасибо.
– Она уже повлияла. Как вы считаете, кто готовил проект? (Смех в зале).
– Сергей Безуглов, "Экология и промышленность", Россия. Мистер Локвуд, насколько опасны для окружающей среды старты "марсианских" носителей "Арго-1" и "Арго-2"? Спасибо.
– Непосредственно вблизи наших стартовых комплексов, на мысе Канаверал, есть заповедник дикой природы. Его экологический отдел готов предоставить вам любые материалы. (Смех в зале).
– Джеймс Форбис, "Интернэшнл Герольд Трибун". М-р Паттерсон, как будут распределяться доставленные образцы? Спасибо.
– Согласно предварительным договоренностям, все страны-участницы проекта получат образцы. Другие страны получат их безвозмездно при наличии научных учреждений и ученых соответствующего уровня. Таких стран сейчас нет. Но к моменту возвращения могут появиться. В рамках научного обмена возможно изучение образцов иностранными специалистами в лабораториях стран-участниц.
– Оскар Гепнер, "Таймс". М-р Мэнсон, каков предполагаемый вес образцов? Спасибо.
– Грузоподъемность взлетного модуля позволяет поднять с поверхности Марса двух астронавтов в скафандрах плюс триста фунтов груза. Но это максимальная цифра. Скорее всего, будет меньше.
– Генри Кинг, "Медицинский журнал", США. М-р Мэнсон, как решаются проблемы с возможным попаданием на Марс земной микрофлоры и наоборот? Не будет ли земная биосфера подвержена опасности? Спасибо.
– Спускаемое оборудование проходит режим стерилизации. Но человек имеет микрофлору как снаружи, так и внутри. Её убрать нельзя. Мы считаем, что земные микроорганизмы не смогут размножаться в условиях Марса, хотя, возможно, какое-то время сохранят жизнеспособность в замороженном состоянии. Что касается Земли, то она постоянно бомбардируется метеоритами; некоторые из них имеют марсианское происхождение. Как видите, ничего страшного не происходит.
Всего было задано тридцать шесть вопросов. Из них всего четыре глупых.
Диктофонная запись.
…стало как-то не по себе. Не знаю, что чувствовал Эд, но мне порой казалось, что корабль стал меньше. Чушь, конечно, но я взял рулетку и замерил расстояние между стенами в нескольких местах. Написал на стене цифры промеров, и, как чувствовал беспокойство, брал рулетку, измерял и сравнивал. Это немного успокаивало. Однажды я долго не мог найти рулетку, не на шутку испугался, и с того случая всегда имел её при себе, пристегнув карабином к поясу. Начало клаустрофобии? Мы доложили о своем состоянии на Землю. ЦУП успокоил, ничего страшного, прими такие-то лекарства. Таблетки были выпиты, но я чувствовал, что боюсь чего-то другого, а не замкнутого пространства. И не открытого космоса. Когда мы помирились и пошли на стыковку, Земля была счастлива. Конечно, мы были порядочными свиньями, ведь за полетом следил весь мир, а не только Хьюстон. После стыковки мы сходили друг другу в "гости". Я украдкой осмотрел его стены, но надписей не нашел. Он держался лучше меня. Мы подготовили выход наружу и по одному "прогулялись". Меня не страшила бездна, усеянная звездами. А пугала всего одна, самая яркая, не считая Солнца, звезда – Земля.
Уолтер Лорд, врач центра подготовки НАСА.
– Гревски, разговор может быть только неофициальным. Никаких записей и, разумеется, публикаций. Итак?
– СМИ лаконично сообщили, что вернувшийся астронавт Эдвард Салливан жив, но ему требуется реабилитация. А на самом деле?
– Почти половину обратного пути он держался хорошо. А потом с ним произошло то же, что и с Джоном Шортом. Он был в постоянном страхе, ничего не ел и выглядел ужасно. Иногда делал бессмысленные и опасные переключения на пульте управления. Пришлось заблокировать местное управление. Больше всего мы опасались, что он попытается покинуть корабль, разгерметизирует его и погибнет. Мы еще не знали, что он спилил головки болтов выходного люка и выйти не мог.
– Вы говорите, выглядел….
– Там же были телекамеры. Пришлось по команде с Земли распылять аэрозоли, содержащие специальные препараты, в атмосферу корабля. Так нам удалось привести Салливана живым. Когда мы применили один из препаратов, его воля была подавлена, и он просто выполнял приказы, передаваемые по громкой связи. Открыть консервы. Поесть. Сходить в туалет. Принять снотворное. Лечь спать. Все бортовые системы управлялись и контролировались по каналам телеметрии.
– Сколько же времени его водили за руку?
– Критическое расстояние – половина пути. Плюс-минус две недели. Итого месяц.
– Это новая болезнь?
– Скорее, неизвестная раньше причина страха. Новая фобия. Пока астронавт видит Землю как диск, ничего не происходит. Но по мере удаления угловой размер Земли уменьшается. Человек начинает ощущать дискомфорт. Кризис наступает, как только угол достигает предела разрешения глаза, то есть около одной секунды дуги. Земля при этом теряет видимый размер, становится просто самой яркой звездой. А Марс еще не начал расти. Как только его диск становится различим, страх отпускает и, по мере приближения, исчезает совсем. Но хорошо запоминается. Существует некий максимальный радиус безопасного удаления человека от Земли. Астронавт, прошедший это критическое расстояние, получает сильнейшую психическую травму. В дальнейшем он способен на неадекватные поступки, которые, по его разумению, позволят ему избежать повторного попадания в "зону страха", хотя бы и ценой жизни. Но фобия поражает, видимо, не всех одинаково. Шорт был более подвержен. Салливан туда проскочил легко, но попался на обратном пути.
– А что делать потом, после пролета этой зоны?
– Потом поздно. Надо заранее. С кораблем. Я не специалист. Вставить в иллюминаторы телескопы. Запретить выход наружу в критической зоне. Увеличить скорость так, чтобы быстрее пройти опасный участок. Может, еще что, не знаю.
– А Салливан знал о вашем "секретном оружии"?
– Разумеется. Только правильнее это назвать "спасательный круг".
– Как же так? Люди, прошедшие строжайший отбор, сходят с ума из-за всего лишь вида в окно.
– Говард, человек четыре миллиона лет живет на Земле и никогда не отрывался от неё. Мы не знаем, что нас ждет там, в космосе. А насчет "всего лишь вида в окно"… Люди теряют сознание при виде крови, канатоходца между небоскребами, покойников ну, и подобных вещей. Самому наблюдателю, заметьте, ничего не угрожает. Наша психика изучена не лучше, чем космос. А уж когда эти субстанции встречаются, можно ожидать чего угодно.
– А Салливан, как он?
– Приземлился он практически здоровым. Не считая эффектов длительной невесомости и недостаточных физических нагрузок. Но это соматические проблемы. Он прошел стандартный курс реабилитации, четыре месяца. С психикой видимых проблем нет. Журналисты, интервью, родственники. Конечно, он переживает смерть Джона, у него развился комплекс вины, но это реакция нормального человека. Мы, конечно, его наблюдаем, но я думаю, что с ним ничего не произойдет, ибо он никуда больше не полетит.
– Шорта никто мертвым не видел.
– Это тоже спокойствия не добавляет. Конечно, Салливан не смог бы дотащить труп в скафандре до взлетного модуля. Да и смысла в этом никакого. Всё равно до Земли его не довезти. Но узнать причину смерти, и, главное, совершить хотя бы символический ритуал погребения, привезти фотографии было бы большим облегчением для Эда и родственников. Погиб, как герой. Похоронен с честью. А уж на Земле или на Марсе – особой разницы нет.
– Доктор, а вы не допускаете….
– Да бросьте, Говард. Там даже микробы не выживут.
– Куда же он делся? Или Салливан, ну, скажем, заблуждается.
– Врет, другими словами. Нет, не врет.
– Откуда вы так уверены?
– Я психиатр. Вижу.
Диктофонная запись.