Слоноподобные люди попробовали другой подход к решению проблемы: они стали настолько громадными, что были защищены просто своим чудовищным размером. Но это было не совсем успешной стратегией. Можно было бы подумать, что так произошло из-за строения их задних конечностей - как у газели. Слоны не могли очень быстро бегать, но они в этом и не нуждались: в их времена не существовало таких хищников, которые могли добыть доросшее до своего полного размера хоботное. Столкнувшись с силой семей хищных грызунов, слоноподобные послелюди должны были сохранять способность бегать.
Но даже этого было недостаточно.
Мыше-рапторы были социальными существами. Их общительность имела глубокие корни, уходящие в прошлое - к структуре колоний сурков и луговых собачек, которые жили в иерархических "городках", насчитывающих миллионы зверей. Они разведывали местность, отыскивая добычу или воду. Они выставляли часовых, чтобы охранять друг друга. Они охотились совместно. Они общались друг с другом: взрослые непрерывно общались друг с другом криками, визгом и барабанной дробью мощных хвостов, которые посылали по земле далеко распространяющиеся вибрации.
Если взглянуть на это с позиции послелюдей, то общительность этих рапторов всего лишь сделала их слишком успешными в роли хищников. Численность крупных травоядных устойчиво снижалась.
Но это было плохо также и для рапторов. И потому однажды возник своего рода симбиоз между слоноподобными и мыше-рапторами. Мыше-рапторы научились защищать стада тупоголовых слоноподобных людей. Их присутствие могло держать на почтительном расстоянии прочих хищников. Своим поведением и сигналами они умели предупреждать слоноподобных о других опасностях вроде пожаров. Они даже умели водить их к воде и на хорошие пастбища.
Всё, о на что рапторы рассчитывали взамен - только лишь получить свою долю мяса.
Слоноподобные пассивно приняли всё это. У них не было никакого выбора. И в течение достаточно долгого времени отбор работал над обликом слоноподобных, приспосабливая их к новым условиям. Если рапторы отгоняли от тебя других хищников, то зачем быть быстрым? А если они думали за тебя, то зачем быть умным?
Пока тела этих людей наращивали массу, их мозги усыхали, сбрасывая с себя бремя мышления. Они походили на домашних кур, чьи мозги были принесены в жертву, чтобы кишки были длиннее, а пищеварительная система работала эффективнее. Всё было не так уж и плохо, если привыкнуть к этому. Под бессознательным руководством мыше-рапторов их численность даже увеличилась. Всё было не так уж и плохо, если просто отвернуться, когда будут забивать твою мать, сестру или ребёнка.
Не такая уж это и плохая жизнь - быть домашним скотом у грызунов.
Свет в небе начал меркнуть. Поэтому Память нашла другие заросли акаций и осторожно забралась на ветки самого высокого дерева. Это нужно было сделать. По крайней мере, она оказалась над землёй.
Когда свет угас, появились звёзды - но небо было переполнено ими.
Сейчас Солнце во время своих бесконечных странствий по Галактике проходило сквозь сгусток межзвёздной пыли и газа, сгусток достаточно большой, чтобы простираться на целые световые годы. Человеческие астрономы видели начало этого процесса. Это был край гигантского газового пузыря, раздутого древним взрывом сверхновой звезды, а в его сердце находилась область, где рождались звёзды. И потому новое небо было великолепным, полным ярких, горячих новых звёзд.
Но не было на Земле никого, кто мог бы понять хоть что-то из этого. Память провела бессонную ночь, слушая визги, мурлыканье и рёв хищников, пока по небу плыли безымянные созвездия.
III
Первые несколько сотен астероидов, которые открыли астрономы, обращались в своём упорядоченном поясе между Марсом и Юпитером, на большом, и от того безопасном расстоянии от Земли. Эти космические камни были просто диковинкой - ничем, кроме теоретического вызова для тех, кто изучает происхождение Солнечной системы.
А когда был обнаружен Эрос, все испытали настоящий шок.
Было обнаружено, что Эрос заходил внутрь орбиты Марса - фактически, на своём минимальном расстоянии от Земли он подходил к ней ближе, чем на четверть от кратчайшего расстояния между Марсом и Землёй. Позже было обнаружено ещё больше астероидов, которые пересекали орбиту Земли, что делало их кандидатами на возможное столкновение с планетой.
Про Эрос, этого первого шельмеца, не забывали никогда. Пока люди уделяли внимание таким вещам, астероид стал своего рода немым героем среди себе подобных - он был известен лучше, чем любой другой астероид.
В начале двадцать первого века Эрос стал целью для первого космического зонда, который должен был стать искусственным спутником астероида. Зонд назывался NEAR (Near Earth Asteroid Rendezvous). В конце миссии зонд должен был мягко сесть на древний грунт астероида. Те первые астрономы дали своему астероиду романтичное название - имя древнегреческого бога любви. Ходило много разговоров о том, как зонд NEAR "поцеловал" объект своего назначения, и пресса вполне предсказуемо смаковала этот момент из-за того, что контакт произошел совсем незадолго до дня Святого Валентина.
Но при этих обстоятельствах название астероида не могло быть ещё более неподходящим.
Долгое время полагали, что Эрос, обладающий такой эксцентричной орбитой, в движении по которой он много раз пересекал орбиту Марса, совершенно избегал опасности столкновения с Землёй. Фактически, гораздо вероятнее выглядело бы его столкновение с самим Марсом.
Но Марс исчез.
И на протяжении очень долгого времени, в ответ на лёгкое воздействие гравитационных полей планет, на вращение Солнца, а также на собственную сложную внутреннюю динамическую нестабильность астероида, форма его орбиты эволюционировала. Спустя миллион лет после упадка человечества Эрос подошёл близко к Земле - очень близко, достаточно, чтобы быть видимым невооружённым глазом, если бы нашёлся кто-нибудь, кто захотел бы посмотреть.
Примерно через двадцать девять миллионов лет он приближался ещё сильнее.
Сидя на своей акации, Память чесалась. Она скребла свою шерсть, охотясь на клещей и клопов, которые так любят упиваться твоей кровью, или откладывать свои раздражающие яйца тебе под кожу. Но были такие места, до которых она не могла дотянуться, например, поясница, и вполне естественно, что ползучие твари собирались именно там.
Это было болезненное напоминание о том, насколько она была одинокой. Когда пришёл в упадок язык, привычка обыскивания вернулась, чтобы выполнять свою старинную функцию - быть объединяющей силой в обществе. (Во всяком случае, она никогда не исчезала насовсем.) Но Память никто не обыскивал с того момента, как она сидела в гнезде своей матери, прижавшись к ней - ещё до того, как она в последний раз отправлялась спать.
Мучимая жарой, зудом, голодом, жаждой и одиночеством, Память сидела в своих зарослях акации и ждала, пока солнце ещё раз поднимется высоко в небо.
Тогда, наконец, она слезла вниз.
Слоно-люди и их сторожа-грызуны ушли. Мало что двигалось среди пустого, покрытого пылью поля. Тишина была такой же гнетущей, как и жара. Сквозь пыльную дымку ей было видно тёмное пятно на востоке, которое могло бы быть стадом слоноподобных свиней, коз, или даже гоминид. На западе она увидела небольшой проблеск движения - мелькнула бурая шерсть. Возможно, это была хищная крыса со своими детёнышами.
На севере, где вырисовывались сиреневатые очертания гор, она сумела разглядеть тот отблеск тусклой зелени. У неё по-прежнему не было никаких иных стимулов, кроме одного - двигаться прямо в сторону манящего комфорта леса.
Голая и с пустыми руками, она пустилась в путь через равнину, время от времени опускаясь на четвереньки и позволяя своим рукам принять на себя часть её веса. Она была лишь крошечной фигуркой, пересекающей обширный голый ландшафт, сопровождаемая лишь тенью под ногами.
Она совсем не нашла воды, и ей нечего было есть, кроме нескольких пучков редкой травы. Пока она продолжала тащиться вперёд и вперёд, её всё сильнее охватывала жажда. Тишина становилась всё более напряжённой. Вскоре ею овладело такое чувство, словно в её жизни не было ничего, кроме этой прогулки, словно её воспоминания о жизни среди зелени в кругу семьи были такими же бессмысленными, как сны, в которых она падала вниз.
По пологому склону она спустилась к широкой впадине, протянувшейся на несколько километров. Когда она стояла перед этой огромной низиной, её одолевали сомнения.
Самое сердце впадины прорезала долина - долина, когда-то созданная рекой - но даже отсюда ей было видно, что долина была суха. Здесь растительность отличалась от окружающей равнины. Тут не было никаких деревьев, росло лишь немного кустарника, и лишь случайные проблески зелени трав. Вместо всего этого здесь раскинулся широкий шелестящий ковёр фиолетовых листьев.
Не доверять ничему новому - это хорошее эмпирическое правило. Но эта обширная низменность лежала прямо у неё на пути, отделяя её от ещё такого далёкого склона, поросшего лесом. Она видела, что здесь не было никаких животных - ни травоядных, ни рыщущих хищников.
Поэтому она отправилась в путь, бдительная и осторожная.
Фиолетово-пурпурный пояс оказался цветами, которые росли густыми куртинами, иногда достаточно высокими, достигающими её талии, среди вытянутых, бледных листьев злаков. Она продолжала идти, пока не оказалась среди крикливо-фиолетового поля. Но воды по-прежнему нигде не было.
Когда-то здесь был город. Но даже сейчас, когда прошло столько времени после того, как город пришёл в упадок, почва оставалась настолько загрязнённой, что здесь могли выживать лишь устойчивые к присутствию металлов растения вроде устойчивых к меди цветов с фиолетовыми лепестками, которые покачивались над землёй.
Постепенно фиолетовые цветы стали расти значительно реже. В самом сердце этого странного места она вышла на пологий речной берег. Русло было сухим, его наполняла лишь гонимая ветром пыль: древние геологические сдвиги давно изменили течение воды, которая прорыла себе это русло. Память слезла с изъеденного эрозией берега и попробовала раскопать пыльную почву, но здесь также не оказалось никакой влаги.
Выбравшись из неглубокой низины, Память вскоре встретила другое препятствие.
Здесь росли деревья - кривые, выглядящие так, словно они из последних сил цепляются за жизнь - и ещё были термитники и широкие, низкие колонии муравьёв, разбросанные, словно статуи, по равнине, которая без них выглядела бы совершенно сухой и безжизненной. Это был не лес - для этого он был недостаточно густым; это был скорее сад, с обособленными деревьями, явно растущими на определённом расстоянии друг от друга, и окружёнными своими собственными небольшими садами из термитников и муравейников. Это были баранцовые деревья, новая разновидность растений. Сад пробудил у Памяти глубинное инстинктивное ощущение тревоги. Что-то внутри неё знало, что это был не тот вид ландшафтов, на котором эволюционировали гоминиды.
Но этот застывший пейзаж, созданный деревьями и термитами, был ещё одним препятствием у неё на пути; он тянулся направо и налево настолько далеко, насколько она могла видеть. И ещё, когда солнце уже стало быстро клониться к горизонту, она всё сильнее ощущала жажду и голод.
Она осторожно двинулась вперёд.
Что-то пощекотало её ступню. Она взвизгнула и отскочила назад.
Она встала на пути двойного ряда муравьёв. Насекомые шли к гнезду и из гнезда - она смогла разглядеть отверстия в земле - по дорожке, протянувшейся к толстым корням одного из деревьев. Она присела и стала прихлопывать муравьёв своими ладонями, сложенными чашечкой. Она сгребла больше пыли, чем насекомых, но сумела сунуть в рот нескольких муравьёв и стала жевать эту вкуснятину пополам с песком. Остальные муравьи ползали вокруг её ног; они были поглощены своими занятиями и не обращали внимания на участь, внезапно постигшую их товарищей.
Дерево, бывшее местом назначения у этих муравьёв, обладало ничем не примечательным обликом: оно было низким и приземистым, с толстым перекрученным стволом, его ветви были покрыты мелкими округлыми листьями, а толстые корни расползались по земле, прежде чем погрузиться в неё, словно жадные пальцы.
Память подошла и скептически оглядела баранцовое дерево. С его низких ветвей не свисало ни одного плода. Были лишь какие-то штуковины, которые напоминали орехи с прочной скорлупой, растущие гроздьями у основания ствола, рядом с корнями дерева. Но орехов были очень мало - меньше дюжины. Когда она попыталась сорвать их, то обнаружила, что они прикреплялись слишком прочно для её пальцев, а их скорлупа была слишком твёрдой для её зубов. Она сорвала на пробу несколько листьев и пожевала их. Они были горькие и сухие.
Она отказалась от своей затеи, бросив последний листок, и направилась к более многообещающему источнику пищи. Ближайший термитник была высотой с неё саму - большой грубый конус из затвердевшей грязи. Она вернулась к дереву, чтобы отыскать прутик. В прошлом она немного занималась выуживанием термитов из гнёзд, хотя преуспела в этом не так сильно, как тот же Капо. Она была даже не такой опытной, как шимпанзе во времена человека. Но она сумела бы добыть достаточно вкусняшки, чтобы притупить свой голод…
Краем глаза она увидела голову, летящую вперёд, и рассекающие воздух резцы, похожие на лезвия. Крыса. Она подпрыгнула вверх, заскочив на ветки баранца. Ветки были тонкими и спутанными, за них было трудно хвататься. Но она проламывалась сквозь них, потому что они были единственным местом, где ей можно было скрыться.
Это был мыше-раптор: один зверь из колонии, которая пригнала к озеру стадо слоноподобных послелюдей. Испуская гневный высокочастотный визг, хищник вытягивался на своих огромных задних лапах, рвал листву в нижней части кроны испачканными кровью резцами, и таранил ствол баранца массивным черепом.
Молодой, непоседливый и любознательный, этот мыше-раптор никогда не охотился на такой вид животных. В этом плане выслеживание Памяти было прекрасной игрой. Но теперь раптор достаточно наигрался, и ему стало интересно, какова же она на вкус.
Морщинистая кора баранца глубоко царапала кожу Памяти. Раптор не мог заскочить на ветки. Но под таранными ударами его огромной головы всё дерево вздрагивало, и Память знала, что она скоро упадёт, словно кусок фрукта. Её охватывал ужас, и она лезла среди ветвей, пытаясь уйти как можно дальше от раптора.
Но ветки баранца были хрупкими и легко ломались. Они эволюционировали таким образом, чтобы воспрепятствовать птицам, летучим мышам и лазающим млекопитающим, пытающимся поселиться на них.
Ветка под её животом внезапно сломалась. Она полетела вниз и ударилась об землю, но почва под ней проломилась в облаке пыли.
Потрясённая, она провалилась вниз на глубину собственного роста и крепко ударилась при падении. Едва переводя дух, она лежала на спине. Она посмотрела на кусок неба и на голову раптора в рамке из проломленного свода утрамбованной земли.
А затем поверхность под ней, в свою очередь, тоже проломилась. Она снова упала вниз вместе с пылью и кусками земли. Она ещё раз сильно ударилась при падении, оказавшись ещё глубже. Осколки камня сыпались ей на лицо, забивая рот и нос и глаза.
Почувствовался запах, похожий на молоко: молоко, смешанное с мочой и фекалиями. Что-то копошилось на животе Памяти - нечто маленькое, но тяжёлое, горячее и безволосое. Она схватила это вслепую и обнаружила, что сжимает туловище - голое, скользкое и мокрое. Руки и ноги вяло отпихивали её. Создавалось ощущение, что она держала безволосого ребёнка.
Но вот одна из этих маленьких рук дотянулась ей до груди, и когти резанули её кожу. Она завопила и отшвырнула существо от себя. Она слышала, как оно громко шлёпнулось вдали и ускользнуло в темноту.
Но они были повсюду вокруг неё - она слышала их движение и шорох в темноте, видела их в неясном свете.
Кротовые люди. Именно так они выглядели. У них была растяжимая мясистая кожа, которая висела складками вокруг шеи и тела. Они были лишены волос: их головы были лысыми, с розовой морщинистой кожей, и у них не было ресниц и бровей. Уши у них были маленькими, рудиментарными, а их носы вытянулись вперёд, превратившись в рыло. У них даже были вибриссы. И у них совсем не было глаз: лишь слои кожи, покрывающей глазницы, которые когда-то их вмещали.
У них были человеческие руки, ноги, туловища и головы. Но они все были маленькими: ни один из них не был крупнее ребёнка её собственного вида, однако многие из них были взрослыми. Она видела на этих маленьких телах груди и работоспособные половые члены.
Слепые они были, или нет, но они избегали света. Они собирались большим роем и прятались в тоннелях, выкопанных в земле. Ногти на их руках превратились в лопатообразные когти, приспособленные для рытья. Одно прикосновение этих когтей оставило глубокие шрамы на плече Памяти.
Она находилась в гнезде - в гнезде людей, которые копошились и прятались в норах. Она закричала: при виде этих безобразных послелюдей ею овладел сильнейший ужас - ужас, который она не могла понять, поэтому она полезла навстречу свету.
И взглянула прямо в глаза мыше-раптору. Он зашипел и напрягся, собираясь прыгнуть.
Она бросилась в пустой тоннель.
Стены были сильно уплотнены и сглажены от движения множества, великого множества корчащихся тел, и её окружила характерная вонь молока и мочи. Тоннели были проложены кротовым народом по размеру их собственных маленьких и слабых скребущихся тел, и они были слишком тесны для Памяти. Ей пришлось ползти на животе, подтягивать тело руками и толкаться ногами, которые вскоре стали сильно болеть. Это был кошмар замкнутого пространства.
Но здесь был свет. К поверхности тянулись щелевидные извитые вытяжные трубы. Они были тонкими и изогнутыми под углом, устроенные так, чтобы позволить проходить воздуху, но одновременно не пропускать никаких хищников. Но вниз проникало достаточно света, чтобы позволить ей получить частичное представление о том, где она сейчас двигалась.
Туннели ветвились во многих местах, образуя целую сеть. Ей было слышно, как вокруг неё и под ней эхом отзывались полости - камеры, тоннели и альковы, ответвляющиеся и уводящие в бесконечную даль. Она мельком видела представителей кротового народа - скребущие лапы, удаляющийся в темноту притупленный зад, или слепо уставившиеся на неё пустые сглаженные глазницы.
Страх и ужас заполнили её мысли. Но у неё не было никакого выбора - только продолжать двигаться.
Неожиданно она проломилась сквозь тонкую стенку и кувырком полетела в камеру, тесно забитую телами. Её немедленно облепили кусачие и царапающиеся младенцы.
Эта большая камера была полна детей - миниатюрных копий взрослых, которых ей удалось мельком увидеть до этого. В этом месте стояла гнетущая вонь крови, фекалий, молока и рвоты. Она боролась, отпихивая от себя младенцев. Почти все они были женского пола. Их мягкие, горячие и маленькие тела были в чём-то даже ещё отвратительнее, чем у взрослых. Она развернулась и попробовала выползти обратно в тоннель, из которого упала сюда.