Литтлмену захотелось освежиться - подышать полной грудью, попить прохлады из колодца неба. Не раздумывая, он взобрался на подоконник и, стараясь не задеть пыльную листву акации, прыгнул в звездную круговерть. Ветер высоты остудил ему лицо, городок вскоре превратился в пригоршню светлячков, а он с замирающим от восторга сердцем падал и падал в бесконечность, пока не стал задыхаться. Тогда, опомнившись, Литтлмен лег на упругое восходящее течение воздуха и, будто огромная сова, стал опускаться - кругами, плавно, как бы купаясь в ночи.
Нового клиента Морган обсчитал по привычке ровно на десять центов.
Тот ничего не заметил. Ел невнимательно, как бы нехотя, с отсутствующим видом. На смуглом худощавом лице незнакомца бродила открытая (Морган подумал - глупая) улыбка, будто он знал какую-то выгодную тайну и делал над собой усилие, чтобы не разболтать о своем счастье первому встречному.
"Философ", - презрительно оценил нового клиента Морган и вычеркнул его из списка стоящих людей. По правде говоря, он его туда еще и не вносил. Велика честь. Человек только тогда человек, когда умеет жить с умом. Остальные - мокрицы. Пользы от них, как от той акации, что растет возле заведения, - только пыль собирает.
Литтлмен мельком выслушал мысли хозяина пивной и кивнул ему. Правильно, чего уж тут церемониться. Настоящие люди в его стране думают редко. Они действуют. А он, получив почти библейское всемогущество, не знает, чем ему заняться. Третий день торчит в этом захудалом городишке-деревушке и не может понять, зачем и для чего провидение привело его сюда.
За соседний столик, весело переговариваясь, сели Шериф и Гризли.
Литтлмен, может, и не заметил бы их, но подсознание, как и в первый раз, предупредило его холодной вспышкой, точнее, прикосновением. Будто сердца коснулись то ли иглой, то ли кусочком льда.
- Привет, приятель, - поздоровался Шериф. В глазах его стояла холодная вода любопытства. - В гости к нам или по делу?
- Да нет, решил развлечься, путешествую, - ответил Литтлмен и, вспомнив предположение Моргана, добавил: - Вообще, я - философ, ученый.
- А-а-а… - с деланным уважением протянул Шериф. - Путешествовать - миленькое занятие. Особенно, если карману кое-что мешает.
- Еще бы! - хохотнул Гризли - В свое время… я прошел… всю Аляску… Клондайк - дело прошлое. Но… если ты молод… и неглуп… Где меня только не носило…
Помощник Шерифа говорил медленно, с паузами, будто попрятал слова во все уголки своего огромного тела, а теперь не мог их разыскать.
- …На одном из приисков собственноручно задушил медведя. С тех пор вот и кличка…
Как ни отодвигался своим сознанием Литтлмен, мерзкие помыслы и мысли, буквально кипевшие в головах этих двух, окатили и его. Будто волна ударила - так воспринял мозг экстрасенсорную информацию, и Литтлмен хватнул воздуха, чтобы не захлебнуться в этих нечистотах.
Фрагменты чужой памяти вспыхнули перед глазами и погасли, однако Литтлмен все еще отчетливо видел:
"…Старческая рука, подписывающая соглашение, вздрогнула, остановилась. Всего одна подпись - и он нищий. Никому не нужный старик. Нельзя! Пусть что хотят делают - он не подпишет… Железные пальцы вдруг сжали сзади шею, нестерпимая боль насквозь пронзила тело, и рука, едва удерживая перо, поспешно вывела каракули подписи. Все. Сделка состоялась!
… Едва заметная тропка опять повернула влево, и спина в зеленой куртке оказалась на расстоянии протянутой руки. Пора! Нож вошел в межреберье неожиданно легко - по самую рукоять. Теперь эта дурацкая спина больше не будет закрывать ему тропу жизни.
… Какие-то телефонные номера в записной книжке. Буквенные обозначения. Сокращенные слова. Цифры. "Кредит… Рож… 9000? Зап. Тех… 121 - и все дуры… Проч. мозг…" Ощущение липкой паутины. Будто с разгону влетел в старые сети, развешанные тропическими пауками.
… Руфь кричала до тех пор, пока он несколько раз не смазал ее по лицу, разбив ей в кровь губы. "Тебя здесь никто не услышит, - проворчал он, срывая с девочки платье. - Веди себя хорошо - и я тебя не обижу". Сминая маленькое тело своим, он из прихоти поцеловал девчонку. Привкус крови, солоноватый и вязкий, подстегнул его желание… Руфь застонала, потеряла сознание.
… "Это удача", - подумал он, увидев в бинокль, что Стивен на лужайке не один, а с женой и сыном. Сидят на земле вокруг скатерти, обедают. Обычный уик-энд. "Жены, оставшись без мужей, как правило звереют и только… мешают следствию. Да и Стивену лучше: отправится на небеса вместе с семьей. Идеальный вариант". Он положил бинокль на сиденье, включил зажигание. Затем подал знак Гризли, выглядывавшему из второй машины. Двухсот метров, которые разделяли его и Врага, хватило, чтобы полицейская машина набрала скорость. За краем зарослей древовидной юкки, он резко свернул вправо и бросил свой автомобиль на белое пятно скатерти. При виде мчащейся прямо на них автомашины Стивен вскочил и тут же, получив сокрушительный удар бампером, отлетел в сторону. Жену и сына Стивена железный зверь подмял под себя и бросил распростертыми на траве. Зная, что Гризли все доделает, он не стал останавливать машину. Через несколько минут полицейский автомобиль уже мчался по шоссе в сторону города".
Все это, увиденное Литтлменом в червивых, насквозь прогнивших душах Шерифа и Гризли, было настолько омерзительным, что он даже вскочил из-за стола: убить! Сейчас, немедленно. Таким чудовищам нет места на земле!
Однако чужая мудрость остановила его, а какой-то сторожевой центр мозга напомнил: ты не выполнил свою миссию, человек; подонков в мире тьма, всех не убьешь.
"Миссия… - едва не застонал Литтлмен. - В чем она, черт возьми? И почему я должен оставаться бесстрастным, видя зло, зная, что его надо уничтожить?!"
- Вы тогда помяли бампер, Шериф, - сказал с ненавистью Литтлмен. - На нем еще осталась кровь мальчика. Не так ли?
Шериф поперхнулся пивом и тоже встал из-за стола. За ним, будто боевой слон, вырос Гризли.
"Что он сказал, этот ублюдок? Или мне послышалось? Нет, он так и сказал: "кровь мальчика"… Но ведь о той истории, кроме меня и Гризли, никто знать не знает. Мы так тогда запутали следствие… И все же этот тип что-то пронюхал…"
"Нельзя. Не связывайся. В самом деле, не для того тебя будил колокол", - остановил себя Литтлмен и тускло улыбнулся.
- Я пошутил, Шериф, - сказал он. - Психологический опыт, не более. Я раньше выступал с такими опытами…
- Мне твои опыты, приятель, не очень нравятся, - проворчал Шериф, но, по-видимому, решил, что лучше в самом деле превратить все в шутку.
- Впрочем, я тоже люблю разные фокусы, - хохотнул Шериф и, подмигнув Гризли, протянул Литтлмену руку. Дескать, будь здоров, приятель. Он знал, что при желании может раздробить своей ручищей кисть любому хлюпику вроде этого придурковатого философа. Во всяком случае, сейчас этот тип взвоет.
Шериф привычно сложил пальцы Литтлмена в один ряд, даванул изо всей силы. На мгновение раньше тот понял уловку подонка. Он собрался было принять страшную боль, но мозг, принадлежащий уже как бы другому существу, поступил умнее: отключил какие-то свои рецепторы.
На лице Литтлмена не дрогнул ни один мускул.
Шериф, опешив, даванул во второй раз.
- Мне не болит, - сказал Литтлмен и, выдернув руку, направился к выходу.
"Нет, никогда больше… - думал он, без всякой цели обходя городок. - Никогда не стану заглядывать в чужие души. Не то я в конце концов возненавижу людей. Они недаром прячут в себе за семью замками все скотское и страшное. Иначе мир давно бы задохнулся от страшной вони… Впрочем, нельзя из-за нескольких подонков винить всех подряд. Шериф и Гризли, конечно, преступники. Но, кроме них, есть, например, Руфь - чистое сердце, сотни, тысячи других нормальных людей. И все же не буду больше заглядывать в чужие души. Не хочу разочаровываться".
Переулки были узкие, будто липучки для мух. Вдоль оград торчали низкорослые акации, и лишь кое-где над их унылостью возвышались ореховые деревья. На холме, справа от площади, среди кустарников и зарослей чертополоха виднелись развалины некогда большого и красивого здания. Так называемый дом Фроста.
Литтлмен свернул на тропинку, ведущую к развалинам. С высоты городок показался ему еще более убогим. Что здесь можно найти? О том, что его кружение по городу имеет какой-то смысл, скрытый от него, Литтлмен догадался, как только поймал себя на "синдроме туриста": вглядывается во все подряд, рыщет по сторонам. А чего, спрашивается?
Он не понял, откуда появился этот живой вихрь. Детские головы, шорты, загорелые ноги и пестрые футболки - все это клубком перекатилось через тропу и с треском врезалось в лопухи. Над дерущимися приплясывал от восторга коротконогий веснушчатый мальчишка с выгоревшими волосами.
- Давай, Рэй, давай, - подбадривал он. - Коленом его прижимай! А ты, Уни… Тоже мне, чемпион… Дай ему как следует… Эх, мазила.
- Ребята, кто из вас верит в волшебников? - окликнул юных гладиаторов Литтлмен.
Драчуны прервали побоище, но друг друга не отпустили, а Рэй, пользуясь передышкой, дал веснушчатому секунданту пинка:
- А ты не суйся!
- Ваши руки наливаются свинцом, - замогильным голосом сказал Литтлмен. - Они становятся тяжелыми, еще более тяжелыми. Они опускаются вниз. Вы уже не можете их поднять…
Руки мальчишек в самом деле опустились. Они переглянулись, попытались их поднять, но не смогли шевельнуть даже пальцем. Уилфилд побледнел от испуга, а Рэй засмеялся, засыпал Литтлмена вопросами.
- Ух ты, здорово! Вы нас загипнотизировали, мистер? Вы фокусник или в самом деле волшебник? Вас показывали по телику, мистер?
- Я возвращаю вам свободу, - улыбнулся Литтлмен и снял телепатическую блокаду с двигательных центров Рэя и Уилфилда.
- Подумаешь, - презрительно заявил веснушчатый, но на всякий случай попятился назад. - Я по телику еще и не такой гипноз видел.
- Так все-таки как насчет волшебников? - Литтлмен сделал вид, что не услышал реплики Конни (он успел уже узнать имя третьего мальчика).
- В злых я верю, - сказал, подумав, Рэй. - Однажды сам дьявол зацепил мои джинсы за гвоздь. Голову даю наотрез - никаких гвоздей там раньше не было.
- Мой отец может даже дьявола посадить за решетку, - с гордостью вставил Конни. - Он шериф и с двадцати шагов попадает в монету.
- Мне домой пора, - вдруг вспомнил Уилфилд.
Литтлмен сделал в воздухе три загадочных пасса и вручил каждому из мальчишек по большому спелому яблоку. Этим он поразил даже скептичного Конни.
- Но ведь яблоки еще не созрели, - прошептал тот, недоверчиво рассматривая сочный плод. - Мы все сады тут знаем.
- А ты ешь и слушай… Приходите, ребята, завтра к дому Фроста. На лужайку. Берите с собою своих друзей. Я научу вас, как стать настоящими волшебниками. Встречаемся после полудня.
Ребята убежали, а Литтлмен даже глаза прикрыл - вот оно, его предназначение. Его таинственная Миссия. Он создан, чтобы быть Учителем. Для этого и разбудил его колокол. Знания, большие или малые, не могут принадлежать одному. Чтобы не принести людям вред, они не должны оставаться тайными, спрятанными в государственные ловушки. Они должны идти в народ, стать общедоступными. И будь он проклят, если подумает или сделает иначе. Колокол разбудил его, чтобы он свое таинственное богатство раздал всем людям.
Литтлмен осмотрел ребячьи лица, мысленным взором коснулся биополя каждого - они показались ему легкими белыми облачками, и только у Конни клубилась там и мгла. Литтлмен пожалел мальчика - с таким отцом, как Шериф, трудно сохранить детскую непосредственность и чистоту. Не беда, он отмоет его, очистит от житейской скверны.
- Ребята, - сказал он, - я люблю вас и хочу сделать вас красивыми. Эта лужайка - не школа. Это место встречи друзей. Из всех искусств самое простое и одновременно самое сложное - быть человеком. Достойным, мудрым, сострадающим… У нас будет волшебная школа. Поэтому я хочу взять с вас клятву: нигде и ни при каких обстоятельствах не использовать во вред людям то, что вы узнаете от меня или чему здесь научитесь.
- Мистер Литтлмен, - перебил его Рэй. - Вы обещали, что наша школа будет самая нескучная, а пока только говорите.
Литтлмен рассмеялся.
- Ладно. Первый урок - концентрация внимания. Такое умение понадобится нам для совершенно сказочного занятия: усилием мысли вы сможете менять расположение атомов и создавать из ничего - а на самом деле из воздуха, воды, земли - все, что вам заблагорассудится. Это называется материализацией.
- Такого не бывает, - усомнился Конни. - Тогда все наделали бы себе кучу добра и стали миллионерами.
- И воров не было бы, - засмеялся Патрик. - Зачем воровать вещь, если ее можно придумать. Твой отец, Конни, стал бы безработным.
- Сказки все это, - презрительно заявил Конни, но когда Литтлмен пообещал научить его материализации первым, придвинулся поближе. Слушал учителя внимательно, жадно ловил каждое его слово.
Вечер был свеж - куда и девалась дневная духота. В палисадниках слышались голоса, звякала посуда - одни уже ужинали, другие только накрывали на стол.
Ни с того, ни с сего сердце Литтлмена вдруг сжала тоска. Все, кажется, в порядке - дети привязались к нему, каждый день приходят к дому Форста как в школу. И все же… Один он! Беспредельно одинокий, никому, ну совершенно никому не нужный. Хотя бы скрипнула калитка, прогромыхали в застоявшейся тишине чьи-нибудь шаги. Ему много не надо: перемолвиться с живым человеком, попросить…
"О чем это я? - удивился Литтлмен. - Какая еще калитка?"
Тоска - неожиданная и потому непонятная - не отпускала его, заставляла бесцельно бродить по городу.
Не замечая редких прохожих, едва сдерживая горестный стон, Литтлмен свернул в узкую, кривую улочку. Он прошел в самый конец ее, почти не потревожив ленивую пыль. Взгляд остановился на крайнем домике. Приземистый, давно не беленный, с облупившейся зеленой дверью, он показался Литтлмену нежилым. Окна его не светились, двор захватила сорная трава.
Именно в этом доме жила тоска.
Литтлмен понял это, как только увидел покосившуюся изгородь и слепые глазницы окон.
Чувство безысходности и одиночества, точившее весь вечер душу, наконец как бы покинуло его, перебралось в этот старый домик. Ветхость, сиротство… И отчетливое ощущение: здесь все знакомое и близкое сердцу, хотя Литтлмен мог поклясться, что и домик и двор этот видит впервые в жизни.
"Странно… - подумал он и толкнул калитку. Она знакомо скрипнула. Ощущение-наваждение стало еще более сильным. - Если сейчас окажется, что дверь открывается не наружу, как у людей, а вовнутрь…"
Дверь в самом деле открылась вовнутрь.
Опешивший Литтлмен остановился на пороге, стараясь хоть что-нибудь разглядеть в полутьме дома.
Возле фанерной этажерки со старыми газетами и журналами таинственно блеснуло зеркало. Края его обрамляла то ли черная ткань, то ли черная бумага.
"Хозяин или хозяйка, по-видимому, умерли, - подумал Литтлмен, - а дом пустует. Нищих и бездомных юнцов в городке нет, вот развалюха и пустует".
- Это не траурный креп, мистер.
Дребезжащий старческий голос исходил откуда-то из угла, загороженного здоровенным буфетом.
- Это паутина и пыль. Обычная старая пыль.
Глаза наконец привыкли к полутьме, и Литтлмен заметил в углу старика. Тот громоздился в кресле, такой же огромный, как и его буфет. Лицо и руки старика в скудном вечернем свете выглядели бледно-голубыми.
- Артрит, - пояснил старик, будто сам увидел себя со стороны. - Я уже лет восемь не выхожу из дому.
- Простите, мистер…
- Ноубоди - подсказал старик.
- Простите, мистер Ноубоди. Я шел по улице и совершенно случайно решил… Словом, я подумал… - начал оправдываться Литтлмен, но старик перебил его:
- Как бы не так. Вы услышали крики, да?
- Какие крики? Нет, я ничего не слышал.
Старик засмеялся.
- Вы не могли не слышать. Кричала моя душа, и вы толкнули калитку. По вечерам страх и одиночество бегают по дому, будто жирные крысы. Хватают меня за руки, грызут ноги. Не бойтесь, я не сумасшедший, - спохватился Ноубоди. - Самому с собой разговаривать противно, но вот когда в книге попадается красивое местечко, я смакую его вслух. Я люблю красивые слова и выражения. Кстати, как вас зовут? Я никогда не видел вас раньше.
- Литтлмен.
- Вот видите. Вы - человек. Пусть маленький, но человек. А я, судя по фамилии, вообще никто. Впрочем, все мы тля. Зеленая тля на вечнозеленых листьях жизни.
- Зачем вы так, мистер Ноубоди?
- Я знаю жизнь и потому жалею вас. Я слышал о вас и о вашей прекрасной школе. Да, да… Ко мне раз в неделю заходит посыльный из продуктового магазина. Он рассказывает мне все новости. Кроме того, если целыми днями смотреть в окно, можно кое-что увидеть и связать свои наблюдения с тем, что ты уже знаешь о внешнем мире. Хотя, конечно, это жалкие крохи. Иногда мне так хочется услышать человеческий голос, что я молю бога, чтобы в мой дом забрался вор. Но где взять такого глупого вора, мистер Литтлмен? Все знают, что от меня даже мыши сбежали. Видите ли, им надо хлеба, сыра и другого лакомства, а я их потчую одними разговорами. Кстати, почему вы не садитесь?
- Я на минутку… Вы сказали, что жалеете меня. Почему?
- Нет-нет, побудьте со мной. И не слушайте глупого старика. Во мне, словно птицы в клетке, сидят сотни слов. Когда я вижу живого человека, они хотят все сразу вылететь. Получается шум, гам и неразбериха.
- И все-таки? - Литтлмен присел на краешек стула.
- В свое время, - старик на мгновение запнулся, будто хотел увидеть это свое время, да так и не разглядел, - я был профсоюзным лидером. Неудачным лидером. Я верил только в свои силы и умение. Как и многие, я наивно полагал, что своими силами верну на землю царство добра и справедливости. Однако время одиночек прошло. Мне кажется, что вы со своей школой повторяете ошибки моей молодости, мистер Литтлмен. Я никогда не был коммунистом, но на старости лет понял: без socialis, то есть общественного мышления и действия, социальные преобразования невозможны. В лучшем случае вы умрете, как я, в нищете и одиночестве, не осуществив ни одного из своих благих намерений. В худшем - вас забросают камнями. Вы, конечно, сделали поправку на мое образное мышление? У камня давно появилась ветреная сестра - пуля.
Литтлмен вздохнул.
- То, что вы говорите, очень серьезно, мистер Ноубоди. И похоже на правду… Однако мне трудно что-либо изменить. Я люблю детей. Я верю в их будущий разум. По-видимому, я просто не способен на большее. Борцом надо родиться.
- Им можно стать, - живо возразил старик, и дряблое тело его колыхнулось в сумерках. - Если поймешь, что другого пути нет. Но даже не это главное. Я хочу, чтобы ваша душа потом не кричала от одиночества. Чтобы вы тоже не стали мистером Ноубоди.
- Я подумаю, - Литтлмен улыбнулся старику и встал. - Я только начинаю - собрал нескольких мальчишек и девчонок… Чтобы им не было так скучно летом… В ваших словах есть свой резон, мистер Ноубоди. Честно говоря, мне вовсе не хочется, чтобы в благодарность за все меня забросали камнями.