Должен прямо сказать, что нападки на Глейстона меня не очень убедили. Кое-что я слышал о нем и раньше. Он слыл в своей научной области фигурой крупной, еще на Земле приобрел известность выведением необыкновенных пород коров и коз, а его исполинские, как лошади, петухи и куры поистине поражали. Я привык к тому, что выдающиеся люди одарены отнюдь не стандартными приятностями характера: их всегда лучше рассматривать издали, чем толкаться об их колючие грани. Не к таким ли неудобствам близкого общения сводятся претензии трех астробиологов? На всякий случай для первого знакомства с геноконструкторами я попросил Мишеля Хаяси и Гюнтера Менотти сопровождать меня - и не потому, что полагался на их объективность, оба нередко бывают пристрастными, а во исполнение правила: ум - хорошо, три ума - лучше.
- Нас привели к вам скорей туристские, чем служебные интересы, - сказал я Глейстону, появившись на БКС. - Так что обращайтесь с нами как со случайными посетителями.
Он был гораздо тоньше, чем я предполагал, и не стеснялся ставить точки над i.
- Буду обращаться с вами как со случайными посетителями, наделенными правом останавливать любую работу на Урании, в том числе и мою собственную, - сказал он с холодной вежливостью. - Итак, что вас интересует на БКС?
- Нас интересует все, что найдете нужным показать.
Он провел нас по всем четырнадцати лабораториям Биоконструкторской Станции. И в каждой лаборатории была такая бездна интересного, сам Глейстон так интересно рассказывал, а руководители лабораторий с таким энтузиазмом дополняли его рассказы своими, что к концу обхода моя голова распухла от вторгнутой в нее информации, и я стал физически ощущать, как ум заходит за разум. Я взмолился о перерыве, и Глейстон милостиво дал нам передохнуть. Отдых предоставили в кабинете Муро Мугоро: Глейстон не сомневался, что именно геноструктурная лаборатория - главная причина нашего прихода.
- Итак, вы познакомились с нашими биоконструкторскими работами, друзья. (Я заметил, что он любит словечко "итак", он часто начинал с него.) Могу сказать одно: они обещают новую революцию, не менее грандиозную, чем открытие огня, изобретение машин и освоение атомной энергии. Только такими великими масштабами надо измерять наши исследования. Здесь, на Урании, далеко от Земли, мы готовим для человечества вступление в новый период расцвета - и пока успех нам сопутствует.
Он выложил все это без пафоса, холодным, почти ледяным тоном, словно выносил нам выговор, а не соблазнял перспективами величественного успеха. И странное дело, от холода его голоса, от фраз, которые он чеканил, как металлические монеты, а не бросал в нас вдохновенно вспыхивающими, значение слов не пригашалось, а еще усиливалось. И во время обхода лабораторий, когда он описывал конкретные исследования, и сейчас, в кабинете Муро Мугоро, когда давал им общую оценку, он искусно создавал впечатление значительности всего, что делалось на БКС.
Я постарался говорить на более привычном мне деловом языке:
- Сколько понимаю, друг Глейстон, вы синтезируете живых роботов с новыми полезными свойствами. Ведь так?
- И так и не так, - отпарировал он. - То, что вы сказали, верно, но если ограничиться одним этим, понимание будет поверхностное, а не глубокое. Глубокое понимание требует проникновения в философскую суть того, что мы называем живым веществом. Надо уяснить себе природу жизнедеятельности, чтобы оценить наши масштабы. Впрочем, я об этом уже говорил во время обхода.
- Не могли бы вы вкратце повторить? - вежливо попросил Хаяси.
Глейстон, по всему, понял, что если мы с Гюнтером слушатели, честно пытающиеся понять что-либо, то Мишель скорей противник, чем любопытствующий. И он мигом поднял тайно брошенную перчатку и начал борьбу с одним Хаяси, почти презрительно игнорируя остальных. Я бы, наверно, обиделся, если бы не был заинтересован в разгоревшемся споре и если бы сразу не догадался, что для Глейстона любая дискуссия не метод выяснения мнений, а нечто вроде рыцарского турнира и оппонент - вооруженный Противник, которого надо поразить острым, как меч, аргументом и, уже поваленного на землю, разоружить. Он сражался, а не растолковывал - предугадывал противоаргументы и заранее зло опровергал их.
Он и обликом напоминал древнего рыцаря. В земных музеях я видел много таких фигур - в латах, естественно, а не в космокомбинезонах. Знакомство с протеями показало, что внешний вид порой определяет характер и перемена наружности равносильна перемене натуры. Я не ожидал, конечно, что Глейстон начнет диковинные трансформации своего образа, чтобы показать нам свое многосущие, - выражаюсь языком Хаяси, в данном случае он самый точный. Глейстон был высок, худ, гибок, нетороплив - с той нарочитой медлительностью, что лишь прикрывает возможность мгновенно, взрывом переходить к быстрому действию. Голова, пожалуй, была маловата для такого верзилы, лицо было какое-то треугольное - широкий лоб карнизом нависал над впалыми щеками, щеки опадали в узкий, удлиненный, почти копьевидный подбородок. А на лице, между запавшими остроголубыми глазами, резко выдвигался массивный секироподобный нос, и нижняя, очень толстая, очень отвислая губа, пришлепывающая при разговоре по верхней, так выбегала вперед, словно стремилась удрать с лица, во всяком случае, не дать насесть на себя нависающему носу. Вы знаете, юноша, что сам я размерами носа не обижен, во многих песенках обо мне его насмешливо обыгрывают, но и я невольно испытывал почтение, поглядывая на мрачный, насупленный носище директора Биоконструкторской Станции.
А рядом с Глейстоном сидел человек совершенно иного облика - низенький, толстенький, шароголовый, круглощекий, пухлогубый, пухлорукий и с такой никогда не исчезающей на темном лице радостной улыбочкой, что хотелось, чуть взглянув на нее, ответно улыбаться. Муро Мугоро, главный геноструктурщик, всегда радовался: когда была удача - удаче, когда удачи не было - тому, что в следующий раз она наверняка будет. Он начинал любую фразу со смешка - улыбка превращалась в отчетливое "ха-ха-ха" - и таким же хохотком заканчивал ее. Гюнтер потом издевался над Мугоро, подражая его голосу: "Ха-ха-ха, вы не находите, друг Муро, что погоды на Урании ужасны? Ха-ха-ха, друг Гюнтер, непереносимы, я сильно болею, ха-ха-ха!". Такова уж была натура этого помощника Чарльза Эдвина Глейстона - он всему радовался, радость обегала его тело, как кровь, и если не было прямого повода горевать - тогда она лишь немного смягчалась, - то превращалась в какое-то непрестанное ликование. После всего, что случилось на Урании, много говорили, что только научный гений Мугоро дал Глейстону возможность ставить свои опыты. Муро Мугоро был, конечно, мастером своего дела, но вряд ли удалось бы Глейстону вместе с ним что-нибудь крупное сделать, если бы у его помощника оказался не столь покладистый характер.
Пока я разглядывал обоих астрогенетиков, Глейстон продолжал свои объяснения.
- Итак, вы видите, друг Хаяси, что меня значительно меньше волнует проблема энергии, накапливаемой в клетках, чем проблема умений, развиваемых живой тканью, - говорил он, обращаясь по-прежнему к одному Хаяси.
- Но разве умение совершать разные операции не связано с энергией живой ткани? - заметил Мишель.
Глейстон энергично потряс головой. Нет, тысячу раз нет! Смешно отрицать связь между энергией и умением, но связь эта столь же поверхностна, как связь между необходимостью пить и есть и вдохновением, создающим песни Гомера, саги Снорри Стурлусона, драмы Шекспира. У вулкана больше энергии, чем у амебы. А что умеет вулкан, кроме как низвергать лаву и пепел, грохотать и окутываться сернистым газом? Ничтожная же амеба развивает тысячи умений - двигается, растет, делится, перерабатывает пищу, дышит, меняет форму тела… Живое вещество от неживого отличается главным образом тем, что на единицу накопленной в нем энергии развивает неизмеримо, на десятки порядков, больше умений, чем самая совершенная машина. Аэромобиль может мчаться по грунту и в воздухе, он показывает несравненно большую скорость, чем любой человек, гепард или собака. Но самый жалкий пес умеет не только бежать, но и хватать зубами, охранять, нападать, драться, ласкаться, дружить, ненавидеть, любить, печалиться, размножаться, играть, перевозить тяжести… Нужно ли перечислять все десятки тысяч умений обыкновенной дворняжки? Можно ли требовать такого же разнообразия способностей от узкоспециализированной машины, называемой аэромобилем?
- Теперь вы можете понять задачу, какую мы, геноконструкторы, поставили перед собой, - говорил Глейстон. - Первобытный человек, которому не хватало своих умений, начал бег на горные вершины почти божественного совершенства с того, что подчинил себе умения покоренных им животных: лошади - везти, собаки - охранять, коровы - давать молоко и мясо. Он специализировал своих домашних животных на главном их умении, подавляя все иные потенциальные их возможности. Сам он прогрессировал, используя их умения, а они? Он осудил животных на специализацию и застой - такова роль человека в природе. И, естественно, ему потом не хватило гипертрофированных умений его небольшого животного окружения. Он стал создавать машины, умножавшие количество нужных ему умений. Но каждая машина специализирована на какой-то одной функции - мертвая ткань не способна быть иной, кроме как специализированной. Следовательно, для умножения умений нужно умножать число машин. Так началось то, что назвали машинной цивилизацией. Мы на Урании изыскиваем способ свернуть с дороги безмерного накопления Машин на дорогу умножения биологических умений. Мы доводим до высокого совершенства каждую возможность биологической ткани, до максимума число специализированных умений, присущих живой структуре.
В этом месте я счел нужным вмешаться:
- Друг Глейстон, астробиолог Глория Викторова считает, что в лаборатории Муро Мугоро подопытных животных подвергают ненужным мукам. Вы считаете, что она неправа?
Он поглядел на меня высокомерно и неприязненно. Одно великое умение в его глазах, конечно, было - он совершенно выражал взглядом свое отношение к человеку, особенно пренебрежение, презрение, недоброжелательство. Любое словечко, выражающее такие же чувства, вызвало бы немедленно отпор, а на взгляд не принято возражать - Глейстон искусно этим пользовался.
- Условимся прежде всего о смысле фразы "ненужная мука". "Мука" - слово обывательское, давайте лучше применять термин "страдание". Любое страдание свидетельствует о непорядке: перегрузке, недогрузке, неспособности с чем-то справиться, опасности гибели и ран. Подобное сигнальное страдание есть разновидность защитной реакции. Защиту нужно укреплять и совершенствовать - разве не так? Страдание - полезнейшее средство обезопасить себя, без способности страдать любое живое существо легко погибло бы в борьбе за существование. Природа мудро наделила все живое способностью к сигнальному спасающему страданию. И без страдания нет развития, ибо оно, свидетельствуя о каком-то недостатке, открывает возможность ликвидировать этот недостаток, то есть ввести усовершенствование. Вся история человечества неотделима от стимулирующих подъем страданий. Почему вы хотите, чтобы мы были мудрей природы, придумавшей сигнальное страдание как некий маяк, отводящий от губительной дороги на правильный путь?
Вести спор на такой абстрактной высоте я, как, впрочем, и Гюнтер, не был способен. Зато Мишель в сфере абстракции чувствовал себя как гимнаст на спортивной площадке - он настойчиво продолжал:
- Природа за миллиард лет биологического развития гармонизировала страдание со структурой страдающего организма. Согласен, что небольшое страдание сигнализирует об опасности, но чрезмерное губит, оно уже не сигнальное, а разрушающее. Есть ли у вас уверенность, что вы не преступаете грань между сигналом и уничтожением?
- Животные у нас не гибнут! - сказал, засмеявшись, Мугоро. - Мы точно знаем, до какой границы можно вести эксперимент. Можете быть спокойны, у нас все в порядке.
- Наши гости не уверены, что у нас все в порядке, - холодно сказал Глейстон. - Расскажи, как ты определяешь интенсивность эксперимента. Уважаемым гостям будет интересно узнать о твоих работах.
Мугоро не заставил себя упрашивать. Все началось с того, что в университете ему досталась тема: "Биоизлучения человека". Он сконструировал прибор, фиксировавший электромагнитные, акустические, механические и другие колебания, возбуждавшиеся в собственном теле. В результате он накопил полный альбом своих биоизлучений при разных телесных и душевных состояниях. И он заметил, что боль вызывает резкие изломы кривых биоизлучений. Он исколол обе ноги и обе руки, установил, что разная сила боли отвечает разным пикам кривой. Он вычислил и величину губительного для себя страдания - оно оказалось пределом, к какому стремится кривая боли. Вероятно, он и дальше продолжал бы с энтузиазмом терзать себя, если бы не подружился с Глейстоном и тот не указал иную программу работ. Вот уже двадцать три года они вместе изучают границы устойчивого функционирования организмов естественного и синтетического происхождения.
Мугоро закончил радостным хохотком. Глейстон внес в его объяснения свою поправку:
- Нас интересует не сама граница существования, а совершенствование умений, какое можно развить, не превосходя предельной границы. Поэтому важно знать и силу страдания, и его переносимость. Аппаратура, сконструированная Муро Мугоро, дает эти данные. На их основе мы вносим поправки в генную структуру опытных объектов, то есть предлагаем лабораториям, синтезирующим живые объекты, более совершенные генопрограммы. Поэтому лаборатория друга Муро и называется геноструктурной. Задача остальных - осуществить в образе реальных биороботов выданные Мугоро генные структуры.
Я всегда удивлялся, как любой поступок, от самого низменного до самого высокого, можно облечь в слова, одновременно и точные и бесстрастные. Как это гладко звучало: "Изучить переносимость страдания, не переходя пределов устойчивого существования организма, ради совершенствования его умений". Я вспомнил восклицание Глории: "Если бы вы знали, что за дьявол этот Чарльз Глейстон!". Я сделал усилие, чтобы голос мой прозвучал спокойно:
- Скажите, друг Чарльз, известный физик Питер Глейстон, открывший метод придавать стали прозрачность стекла, не ваш родственник? Я как-то слушал доклад Питера о его теории прозрачности, впечатление было большое.
- Питер Глейстон - мой отец, - сухо ответил Глейстон. - Первую научную работу я вел в его лаборатории, он захотел породить прозрачность и в живых тканях. Именно эта - неудавшаяся, впрочем, - работа развила во мне интерес к умениям организма. Во время экспериментов отца с живыми клетками я поссорился с ним и организовал собственную лабораторию.
- Сколько помню, ваш отец трагически погиб?
- Он ставил опыты на себе и сгорел, достигнув только полупрозрачности. В гробу он казался выплавленным из мутного стекла. Трудно решаемые задачи его захватывали больше, чем легко реализуемые. Впрочем, эта наша родовая черта. Весь длинный ряд моих предков выбирал путь максимального сопротивления, тривиальность их не привлекала.
Хаяси с интересом смотрел на Глейстона.
- Длинный ряд предков, друг Чарльз? И вы помните его? Я знаю своего отца и деда, уже о прадеде могу сказать только одно: он, несомненно, был. Дальше этого мои знания о родовых предшественниках не простираются.
- Вы знаете двух предков - и считаете это достаточным? Я знаю тридцать семь генераций людей, носивших фамилию Глейстон, и сожалею, что знания мои так малы. Первым в нашей официальной родословной числится барон Джон Глейстон, сопровождавший короля Ричарда Львиное Сердце в крестовый поход, тайно вернувшийся в Англию со своим повелителем и оставшийся верным королю до его смерти. Это было в двенадцатом веке, тысячу триста лет назад. Я не буду перечислять всех оставшихся тридцать шесть, упомяну лишь некоторых. Перси Глейстона, отказавшегося, как и его великий друг Томас Мор, присягнуть королю Генриху VIII в качестве главы англиканской церкви, постигла та же участь, что и Мора: король послал строптивца на плаху. А король Карл I за два дня до своего пленения возвел графа Роберта Глейстона в сан герцога, на что Кромвель немедленно ответил тем, что велел новому герцогу отрубить голову.
- Верноподданными королей были ваши именитые предки, - иронически заметил Хаяси.
- Только когда королям приходилось плохо. Повторяю, мои предки не выбирали легких путей к славе и богатствам. Капитан Эрнст Глейстон в бою с Непобедимой Армадой первый потопил испанский корабль и первым из англичан сам пошел на дно. А другого капитана, Теодора Глейстона, съели каннибалы на островах Тихого океана. А летчика Бернарда Глейстона в 1944 году сбили над Берлином, во время его шестнадцатого налета на этот город. Сэмюэль Глейстон в XXI веке возглавил в Англии правительство революции, его называли первым революционным герцогом - правда, он добровольно отказался от своего высокого титула. Все последующие поколения мужской линии Глейстонов были учеными и звездопроходцами, их имена вы найдете в Памятном зале Академии и на стенах Музея Космоса. Я чту своих предков. Как и они, я хочу быть в центре важных событий своей эпохи. Сегодня таким событием, считаю, является синтез живого вещества с максимальным количеством умений.
- Не пришла ли пора от генеалогических изысканий перейти к геноструктурным? - вдруг с досадой спросил молчавший до того Гюнтер. - Мне бы хотелось поглядеть, как вы воплощаете в реальность то, о чем так красочно рассказываете.
Глейстон молча встал. Мгновенно вскочил, громко захохотав, Муро Мугоро. В эту минуту вошла Глория. Она еле сдерживалась, это было явно. Ее глаза сверкали. А Глейстон побледнел. Если бы Мишель не предупредил меня, что руководитель БКС влюбился в Глорию, я и сам бы догадался - так сильно он переменился, увидев ее. Он обладал незаурядной выдержкой, не сомневаюсь, что и гордился ею не меньше, чем длинной цепью благородных предков, но голос, вдруг потерявший чеканную твердость, выдавал его.
- Хватит! - гневно крикнула Глория Глейстону. - Есть у вас человеческое сердце или нет?
- Глория, прошу вас!.. - только успел сказать Глейстон.
Она, не дав ему договорить, резко повернулась ко мне.
- Арнольд, больше медлить нельзя! Пора остановить преступников!
Я не торопился отвечать, только вопросительно взглянул на Глейстона. Он взял себя в руки, с лица ушла бледность, дрогнувший было голос зазвучал спокойно.
- Глория! Прошу выбирать выражения! Идет научное исследование, а не преступление. Я ценю вашу чувствительность, но и вам не позволю оскорблять меня. Я не требую дружеского отношения, но на обыкновенную вежливость рассчитываю.
Она подошла к нему вплотную. Я поспешно встал, Гюнтер и Мишель тоже вскочили, Мугоро что-то умоляюще пролепетал. Я опасался, что Глория ударит Глейстона по лицу, но она сказала, задыхаясь от гнева:
- Я вас ненавижу! Вас устраивает такое мое отношение?
Он издевательски поклонился. Думаю, он прикрывал актерским сарказмом опасение, что не справится с волнением. Я сказал Глории:
- Объясните, что произошло?
Она презрительно повела рукой в сторону Мугоро, тот сразу сжался, не сдержав, впрочем, жалкого смешка.
- Он лучше моего объяснит. Его ведь считают гением геноструктур. Только вряд ли и он и его руководитель будут откровенны, лучше уж я за них…