- Я видел ее сверху, пока мы кружили вокруг Земли, и могу сказать, что там нет не только организованного правительства, но и людей почти нет. Мог бы направиться в Юту, но и там не лучше. И даже Соленое Озеро высохло. Возвращаться некуда. Да и не важно. Здесь работы хватит на всю жизнь.
- Какой работы? Проповедей? - Черчилль недоверчиво глянул на Сарванта, как будто впервые увидев его истинную сущность.
Нефи Сарвант был низеньким, темноволосым и костлявым, лет около сорока. Подбородок на его лице выдавался вперед настолько, что казался загнутым кверху. Рот с тонкими губами походил на щель. Огромный нос свешивался вниз, словно стремясь достать до подбородка. Товарищи по команде говорили, что он в профиль похож на щелкунчика.
Но большие, выразительные карие глаза горели внутренним огнем, как это часто случалось во время полета, когда он воспевал достоинства своей церкви как единственно истинной на Земле. Он принадлежал к секте, называвшей себя Последние Устои, - ядру строго ортодоксального течения, противостоявшего давлению субурбанизации, которому подверглись остальные церкви по мере того, как частная жизнь горожан все больше переносилась в пригороды. Когда-то их считали странными; потом же христиане этого направления отличались от прочих христиан лишь тем, что по-прежнему посещали свою церковь, хотя огонь духовного подвига угас.
Но не в той группе, к которой принадлежал Сарвант. Последние Устои отказывались перенимать так называемые недостатки своих соседей. Они собирались в церкви Четвертого Июля в штате Аризона и оттуда рассылали миссионеров в равнодушный или любопытствующий мир.
Сарвант был включен в экипаж как крупнейший специалист в своей области теологии, но приняли его лишь после клятвенного обещания не заниматься проповедничеством. Он никогда не делал явных попыток обратить других в свою веру, только предлагал Книгу своей церкви, прося лишь ее прочитать. И спорил с другими, доказывая аутентичность Книги.
- Конечно, проповедь! - ответил он. - Эта страна открыта Евангелию, как во времена высадки Колумба. Говорю тебе, Ред, когда я увидел опустошение северо-запада, отчаяние наполнило меня. Казалось, что церковь моя исчезла с лица Земли. И если бы это было так, то церковь моя была бы ложной, ибо она должна была пребыть в веках. Но я молился, и мне открылась истина. Она в том, что я еще жив! И через меня вновь возрастет моя церковь - возрастет, как никогда раньше, и эти языческие умы, однажды убежденные Истиной, станут Первыми Учениками ее. И Книга распространится, как пожар. Среди христиан мы, Последние Устои, не имели успеха, поскольку те думали, что каждый принадлежит к Истинной Церкви, но для них она была лишь чуть больше, чем просто клубом. Она не была путем истины и жизни - единственным путем. Она…
- Я тебя понял, - перебил Черчилль. - Только одно хочу сказать: меня не припутывай. И без того достаточно туго придется. Ладно, пойдем.
- Куда?
- Куда-нибудь, где мы сможем обменять эти обезьяньи костюмы на туземную одежду.
Они стояли на улице под названием Конч. Она шла с севера на юг, и Черчилль решил пойти по ней на юг, сообразив, что так они придут к порту. А там, если мир не очень сильно изменился, будет не одна лавчонка, где они смогут обменять свои шмотки, да еще, быть может, с прибылью. В этом районе на улице Конч стояли дома зажиточных горожан и правительственные здания. Особняки находились в глубине ухоженных дворов и были сложены из кирпича или мрамора. Эти одноэтажные здания тянулись вдоль всей улицы, и от большинства из них под прямым углом отходили два крыла. Перед каждым покрашенным в свой цвет и построенным на свой лад домом красовался тотемный шест, тоже, как правило, сделанный из резного камня; дерево шло на постройки, фургоны, оружие и топливо.
Правительственные здания, сложенные из кирпича и мрамора, стояли к улице вплотную. Стены были украшены резьбой и окружены открытой колоннадой. На куполообразных крышах домов стояло по статуе.
Черчилль и Сарвант прошли по асфальтовой мостовой (тротуаров не было) десять кварталов. Иногда им приходилось отступать к стене, давая дорогу всадникам на бешено скачущих оленях или повозкам. Всадники в богатой одежде явно считали, что пешеход сам должен убираться вовремя с дороги. Кучера повозок были скорее всего курьерами.
Внезапно богатый район кончился. Теперь дома стояли сплошной стеной, прерываемой иногда небольшими проездами. Это явно были когда-то правительственные здания, проданные в частное владение и переоборудованные подлавки или доходные дома. Перед домами играли голые дети.
Черчилль нашел лавку, которую искал, и вошел в нее; Сарвант держался позади. Внутри оказалась небольшая комната, заваленная всех видов одеждой. Лавку с грязным окном и не менее грязным цементным полом наполнял запах собачьих экскрементов. Два пса неопределимой породы подскочили к пришедшим и стали тыкаться в них носами, выпрашивая подачку.
Владельцем оказался толстый лысый коротышка с двойным подбородком и немыслимого размера медными кольцами в ушах. Он был очень похож на любого торговца той же породы любого столетия, если не считать некоторого сходства с оленем в чертах лица - дани времени.
- Мы хотим продать свою одежду, - сказал Черчилль.
- А она хоть что-то стоит?
- Как одежда - немного, - ответил Черчилль. - А как редкости ей цены нет. Мы - люди со звездолета.
Глаза лавочника полезли на лоб:
- Братья Солнце-героя!
Смысл этого высказывания был Черчиллю не вполне ясен. Том Табак лишь однажды упомянул, что капитан Стэгг стал Солнце-героем.
- Я уверен, что каждый предмет нашей одежды вы сможете продать за кругленькую сумму. Эти вещи летали к звездам, так далеко, что путь туда пешком без еды и отдыха занял бы половину вечности. Эта одежда хранит на себе свет чужих солнц и пахнет далекими мирами. А на ботинках - почва, по которой ходят чудовища больше этого дома, от шага которых дрожит, как при землетрясении, сама планета.
Лавочник остался равнодушным:
- А Солнце-герой касался этой одежды?
- Много раз. А эту куртку он однажды надевал.
- А-ах!
Но тут лавочник понял, что выдал себя. Он опустил веки и сделал скорбное лицо:
- Все это хорошо, но я человек бедный. У моряков, что ко мне заглядывают, денег немного. Когда они доберутся сюда мимо всех таверн, они уже рады продать собственные шмотки.
- Может быть. Но я уверен, ты знаешь тех, кто может продать этот товар людям побогаче.
Лавочник вынул из кармана килта несколько монет:
- Могу дать за все четыре Колумбии.
Черчилль повернулся к Сарванту, подмигнул ему и пошел к выходу, но лавочник загородил ему дорогу:
- Ладно, пять.
Черчилль показал на килт и сандалии:
- Сколько это стоит? То есть сколько ты за них берешь?
- Три рыбы.
Черчилль посчитал. Колумбия примерно равнялась пяти долларам его времени. Рыба равнялась четверти доллара.
- Ты не хуже меня знаешь, что хочешь нажить на нас тысячу процентов прибыли. Двадцать колумбий.
Лавочник отчаянным жестом воздел руки кверху.
- Пошли отсюда, - сказал Черчилль. - Я мог бы пройти по улице Миллионеров от дома к дому и предлагать им купить. Только времени нет. Даете двадцать или нет? В последний раз спрашиваю.
- Вы вырываете кусок хлеба изо рта моих голодных детей… Ладно, согласен на ваше предложение.
Через десять минут звездолетчики вышли из лавки, одетые в килты, сандалии и шляпы с мягкими полями. На широких поясах у них висели длинные стальные ножи в ножнах, на плече - сумки с водонепроницаемыми пончо, а в карманах у каждого звенело по восемь колумбий.
- Следующая остановка - причалы, - сказал Черчилль. - Мне случалось подрабатывать капитаном яхт для богатых людей на летних каникулах.
- Что ты умеешь водить суда, я знаю, - ответил Сарвант. - Я не забыл, что это ты командовал яхтой, которую мы украли, сбежав из тюрьмы на Виксе.
- А я забыл, - сказал Черчилль. - Я хочу попытать счастья и получить работу. Потом начнем разведывать обстановку. Может быть, сможем узнать, что случилось со Стэггом и Калторпом.
- Ред, - сказал Сарвант, - здесь что-то большее, чем поиски работы. Почему именно лодки? Я знаю, что у всех твоих действий есть подоплека.
- Ну ладно, я знаю, тебя не проведешь. Если я раздобуду подходящий корабль, мы возьмем ребят Ястжембского и поплывем в Азию через Европу.
- Очень рад это слышать, - ответил Сарвант. - А то я думал, что ты просто ушел и умыл руки. Но как ты их найдешь?
- Ты что, шутишь? - рассмеялся Черчилль. - Всего-то и делов - спросить в ближайшем храме.
- Храме?
- Ну конечно. Ведь здешнее правительство не собирается спускать с нас глаз. Да вот и за нами с тобой увязался хвост от самой тюрьмы.
- Где?
- Не оглядывайся, я тебе позже его покажу. Иди спокойно.
Вдруг Черчилль резко остановился. Посреди дороги оказались сидящие в кружок люди. Черчилль мог спокойно обойти их, но остановился и заглянул одному через плечо.
- Что они делают? - спросил Сарвант.
- Играют в кости по правилам двадцать девятого века.
- Мои убеждения не позволяют мне даже смотреть на азартные игры. Надеюсь, ты не собираешься с ними играть?
- Именно это я и собираюсь сделать.
- Не надо, Ред, - попросил Сарвант, кладя руку ему на плечо. - Ничего из этого хорошего не выйдет.
- Капеллан, я не твой прихожанин. Они играют по правилам, а это все, что мне нужно. - Черчилль достал из кармана три Колумбии и громко спросил:
- Позволите поставить?
- Отчего же нет? - ответил здоровенный темноволосый малый с повязкой на глазу. - Играй, пока деньги есть. Ты с корабля?
- Недавно, - сказал Черчилль, опускаясь на колени и кладя на землю Колумбию. - Моя очередь метать? Давайте, детки, папочке не хватает на ужин.
Через тридцать минут он подошел к Сарванту с пригоршней монет.
- Греховный заработок, - сказал он с улыбкой.
Улыбка оставила его лицо, когда он услышал громкий голос сзади. Обернувшись, он увидел, что к нему подходят игроки.
- Эй, друг, подожди. Есть к тебе пара вопросов.
- Ого, - сказал Черчилль углом рта. - Приготовься бежать. Эти парни не умеют проигрывать.
- Ты не жульничал? - с тревогой спросил Сарвант.
- Конечно, нет! Ты же меня знаешь. Да к тому же я не стал бы рисковать в такой компании.
- Эй, друг, - сказал одноглазый. - Ты как-то чудно говоришь. Ты откуда, из Альбани, что ли?
- Манитовок, в Висконсине, - ответил Черчилль.
- Никогда не слышал. Это что, маленький бург на севере?
- На северо-западе. А тебе зачем?
- А мы не любим чужих, которые даже по-дисийски толком не говорят. У них много всяких фокусов, особенно при игре в кости. Мы тут неделю назад поймали маримана из Норфолка, который над костями колдовал. Так ему выбили зубы и сбросили с причала с грузом на шее. С тех пор я его не видел.
- Если ты думал, что я мухлюю, надо было говорить во время игры.
Одноглазый моряк пропустил это мимо ушей и гнул свое:
- И знака братства я на тебе не вижу. Ты из какого братства?
- Бета ро ню, - ответил Черчилль и положил руку на рукоять ножа.
- Ты это на какой тарабарщине говоришь? Братство Барана, что ли?
Черчилль понимал, что с ним и с Сарвантом действительно обойдутся как с баранами, если они не смогут доказать, что находятся под покровительством могущественного братства. Вообще-то он солгал бы не думая, чтобы выпутаться из подобного положения, но вдруг все напряжение последних полутора месяцев прорвалось вспышкой ярости.
- Я принадлежу к человеческой расе! - гаркнул он. - И это куда больше, чем ты о себе можешь сказать!
Одноглазый моряк побагровел:
- Клянусь грудями Колумбии, я тебе сердце вырву! Не будет вонючий иностранец со мной так разговаривать!
- Давай, ворюга! - зарычал Черчилль. Он выхватил из ножен кинжал, одновременно крикнув Сарванту: - Беги во весь дух!
Одноглазый матрос вытащил свой нож и стал подступать к Черчиллю. Тот бросил ему в глаза пригоршню серебряных монет и рванулся вперед. Левой ладонью отбив руку противника с ножом так, что тот зазвенел по мостовой, Черчилль всадил свой нож в толстое брюхо врага.
Выдернув нож, он отскочил, поворачиваясь лицом к другим. Но те не хуже любых других моряков знали приемы драки без правил. Один поднял обломок кирпича и запустил Черчиллю в голову. Мир взорвался и затуманился, и сквозь туман он почувствовал, как заливает глаза кровь из рассеченного лба. Придя в себя, он обнаружил, что нож у него вырвали, а за руки крепко держат два здоровенных матроса.
Третий, костлявый коротышка, сделал шаг вперед и ткнул клинком прямо Черчиллю в живот.
V
Питер Стэгг проснулся. Он лежал на спине на чем-то мягком, под ветвями высокого дуба, а сквозь них просвечивало ясное небо. На ветках сидели птицы - воробей, дрозд и большая сойка, свесившая вниз босые человеческие ноги.
Ноги были загорелые, худые и отличной формы. Остальное тело было скрыто маскарадным костюмом гигантской сойки. Когда Стэгг проснулся, сойка сняла маску; открылось красивое лицо большеглазой и темноволосой девушки. У себя из-за спины она достала свисавший с дерева на веревке горн и, раньше чем Стэгг успел ее остановить, протрубила сигнал.
И тут же за его спиной началась суматоха.
Стэгг сел и обернулся посмотреть, в чем дело. Шумела толпа людей на другой стороне дороги - широкого бетонного шоссе, бегущего мимо ферм. Стэгг сидел на обочине на толстой стопке одеял, которую кто-то заботливо под него подложил.
Как и когда попал он в это место, он понятия не имел. Как и о том, где находится. Он живо помнил лишь то, что случилось до рассвета, а потом в его памяти был провал. По солнцу он понял, что сейчас около одиннадцати утра.
Девушка-сойка повисла на руках на ветке и спрыгнула на землю с высоты в пять футов. Поднялась и сказала:
- Доброе утро, Благородный Лось. Как ты чувствуешь себя?
Стэгг простонал:
- Болит и тянет в каждой мышце. И голова раскалывается.
- Тебе станет лучше после завтрака. Позволено ли мне будет сказать, что ночью ты был великолепен? Я никогда не видала Солнце-героя, хоть сколько-нибудь на тебя похожего. Но я должна идти. Твой друг Калторп говорил, что ты, проснувшись, захочешь побыть с ним наедине.
- Калторп! - произнес Стэгг и снова застонал. - Вот уж последний человек, кого я хотел бы видеть.
Но девушка уже перебежала через дорогу и присоединилась к толпившейся там группе.
Из-за дерева высунулась белая голова Калторпа. Он шел, неся в руке большой накрытый поднос. На лице его была улыбка, но было видно, что он отчаянно пытается скрыть беспокойство.
- Как ты себя чувствуешь? - крикнул он еще издали.
- Где мы? - спросил Стэгг.
- Я бы сказал, что на дороге, ранее называвшейся шоссе № 1 США, а теперь - Копье Колумбии. В десяти милях от теперешних границ Вашингтона. Двумя милями дальше лежит сельскохозяйственный городок по имени Фэр-Грейс. Обычно в нем живут две тысячи человек, но сейчас там около пятнадцати тысяч. Съехались фермеры и фермерские дочки со всей округи. И весь Фэр-Грейс ждет тебя с нетерпением. Но ты не обязан бежать на их призыв. Ты - Солнце-герой, и можешь отдыхать и расслабляться. То есть до заката. А потом должен выступать, как вчера.
Стэгг поглядел вниз и впервые сообразил, что он до сих пор голый.
- Ты видел меня вчера ночью? - Он умоляюще взглянул на старика.
Пришла очередь Калторпа потупиться:
- С приставного сиденья - частично. Я прокрался в какой-то дом через толпу и смотрел на оргию с балкона.
- У тебя есть хотя бы какое-то понятие о приличиях? - гневно спросил Стэгг. - И без того плохо, что я не смог справиться с собой. И того хуже - ты был свидетелем моего унижения.
- Ничего себе унижение! Да, я тебя видел. Я же антрополог. И впервые я смог увидеть обряды плодородия вблизи. Ну а как твой друг, я за тебя волновался. Хотя нужды в этом не было: ты смог о себе позаботиться. Да и другие тоже.
- Ты надо мной смеешься? - вспыхнул Стэгг.
- Упаси Господь! Нет, это не насмешка, лишь любопытство. Может быть, зависть. Все дело, конечно, в пантах, которые дали тебе такое желание и такие возможности. Интересно, не вкололи бы они и мне немножко того, что вырабатывают эти органы?
Калторп поставил перед Стэггом поднос и снял с него покрывало:
- Тут такой завтрак, какого ты в жизни не видел.
Стэгг отвернулся:
- Убери. Меня тошнит. И желудок выворачивает, и с души воротит, как подумаю, что я ночью творил.
- А казалось, что тебе это нравится.
Стэгг зарычал в ярости, и Калторп выставил перед собой ладони:
- Я не хотел тебя оскорбить. Но я просто тебя видел, и это факт. Давай, парень, поешь. Посмотри, что мы тебе принесли! Свежий хлеб. Свежее масло. Варенье. Мед. Яйца, бекон, ветчина, форель, оленина - и кувшин холодного эля. И добавку любого блюда.
- Тошнит меня, я же тебе сказал! Есть не могу.
Несколько минут Стэгг молча сидел, глядя на яркие палатки на другой стороне дороги и снующих между ними людей. Калторп присел рядом и закурил большую зеленую сигару.
Вдруг Стэгг схватил кувшин и мощным глотком осушил его наполовину. Поставив кувшин, утер тыльной стороной ладони пену с губ, рыгнул и схватил нож и вилку.
Ел он как будто первый раз в жизни - или в последний.
- Приходится есть, - извиняющимся тоном вставил он между двумя кусками. - Я слаб, как новорожденный котенок. Посмотри, как руки дрожат.
- Тебе придется есть за сто человек, - ответил Калторп. - Да ты и поработал за сотню - даже за две!
Стэгг потрогал панты:
- Здесь они, никуда не делись. Эй! Гляди, они уже не стоят, как вчера вечером! Стали мягкими! Может, они скоро сморщатся и отсохнут?
- Нет. - Калторп покачал головой. - Когда к тебе вернется сила и кровяное давление повысится, они снова встанут. Это не настоящие панты. У оленя это костяные наросты, покрытые роговицей. У твоих, кажется, есть костное основание, но состоят они в основном из хряща, покрытого кожей и кровеносными сосудами. Потому не странно, что они повисли. Странно, как у тебя ни один сосуд не лопнул.
- Что бы эти рога в меня ни качали, - ответил Стэгг, - все выветрилось. Если не считать слабости и усталости, я чувствую себя нормально. Вот если бы от рогов избавиться! Док, ты не мог бы их убрать?
Калторп грустно качнул головой.
Стэгг побледнел:
- Так это повторится снова?
- Боюсь, что да, мой мальчик.
- Сегодня ночью, в Фэр-Грейсе? А следующей ночью в другом городе? И так до… до чего?
- Прости, Питер, но я понятия не имею, сколько это продлится.
Калторп вскрикнул от боли, когда могучие руки сжали оба его запястья. Стэгг ослабил хватку:
- Прости, док. Я завелся.