- О, не беспокойтесь! - от всего сердца сказал Витроу. - Я позабочусь, чтобы вас одели, как пристало братьям Солнце-героя!
- Может быть, вы знаете, что случилось со Стэггом?
- Как, вам не рассказали? Ах да, конечно, нет. Мы поговорим сегодня вечером. Очевидно, что вам неизвестно многое, ибо вы покинули Землю так фантастически давно. Неужто это правда? Восемьсот лет! Да хранит нас Колумбия!
Робин сняла куртку и осталась обнаженной до пояса. У нее был великолепный бюст, но она обращала на это не больше внимания, чем на все прочие свои стати. То есть она знала, что на нее стоит посмотреть, но никак не позволяла этому знанию влиять на грациозную и лишенную кокетства непринужденность своих движений.
На Сарванта это явно произвело впечатление, хотя он не позволял себе остановить на ней взгляд больше чем на краткое мгновение. "Странно, - подумал Черчилль. - Сарвант, как ни осуждал одежду дисийских девственниц, оставался равнодушным, видя, как они ходят по улицам, выставив груди. Может быть, он глядел на них безлично, как на диких туземок чужой страны, но знакомая девушка - это дело другое?"
Они поднялись по ступеням на набережную, где ждал экипаж. Он был запряжен парой красно-рыжих оленей, и, кроме кучера, при нем были еще двое вооруженных людей на запятках.
Витроу с сыном сели и пригласили Сарванта занять место рядом с ними. Робин без колебаний села рядом с Черчиллем почти вплотную. Одна ее грудь уперлась ему в плечо. Он почувствовал, как от плеча к лицу поднимается горячая волна, и про себя выругался, что не может скрыть волнение.
Они промчались по улицам, причем кучер принимал как должное, что пешеходы должны сами убираться с дороги, а не успеют - тем хуже для них. За пятнадцать минут они миновали район правительственных зданий и въехали туда, где располагались резиденции богатых и влиятельных. Завернув на длинную усыпанную гравием аллею, они остановились перед большим белым домом.
Черчилль спрыгнул и протянул руку, чтобы помочь сойти Робин. Она, улыбнувшись, сказала "спасибо", но Черчилль в этот момент рассматривал стоящий во дворе тотемный шест. На нем были изображены стилизованные головы животных, среди которых чаще всего попадалась кошка.
Витроу перехватил его взгляд и сказал:
- Я - Лев, а мои жена и дочери принадлежат к сестричеству Дикой Кошки.
- Я просто смотрел, - ответил Черчилль. - Мне известно, что в вашем обществе тотем играет важную роль, хотя сама идея для меня несколько странна.
- Я заметил, что у вас на одежде нет знаков никакого братства, - сказал Витроу. - Думаю, что мне, быть может, удастся помочь вам вступить в мое. Лучше быть членом братства. На самом деле я даже не знаю никого, кроме вас двоих, кто бы не имел своего братства.
Их прервали пятеро детей, вылетевшие из дверей и бросившиеся на шею к отцу. Витроу представил голых мальчиков и девочек, а когда они подошли к портику, он представил свою жену - Анджелу - толстую женщину средних лет, которая, вероятно, была когда-то красавицей.
Они вошли в небольшую переднюю, а оттуда - в комнату, тянувшуюся вдоль всего дома. Это была гостиная, комната отдыха и столовая одновременно.
Витроу поручил Бобу проводить гостей умыться. Они прошли внутрь дома, где приняли душ и надели одежду, которая, как настоятельно повторил несколько раз Боб, теперь принадлежала им.
Потом все вернулись в большую комнату, и Робин поднесла гостям два бокала вина. Черчилль предупредил отказ Сар-ванта:
- Я знаю, что это против твоих принципов, - прошипел он, - но отказ может их оскорбить. Пригуби по крайней мере.
- Если я уступлю в малом, я потом могу уступить и в главном, - ответил Сарвант.
- Ладно, будь упрямым ослом, - прошипел Черчилль. - Но ты ведь не напьешься пьян с одного бокала.
- Я коснусь бокала губами, - сказал Сарвант. - На большее я не пойду.
Черчилль разозлился, но не настолько, чтобы не оценить исключительный букет вина. Когда он допил свой бокал, их позвали к столу. Здесь Витроу показал им места справа от себя - для почетных гостей. Черчилля он усадил рядом с собой.
Робин сидела напротив, и ему это было приятно: глядеть на нее было одно удовольствие.
Анджела сидела на другом конце стола. Витроу произнес молитвы, разрезал мясо и раздал его гостям и своей семье. Анджела говорила много, но своего мужа не перебивала. Дети, хотя хихикали и шептались между собой, следили за тем, чтобы не вызвать у отца неудовольствия. И даже двадцать с лишним домашних кошек, шнырявших вокруг, вели себя как следует.
Судя по угощению, в стране отсутствовала карточная система. Помимо обычных фруктов и овощей, здесь были оленина и козлятина, цыплята и индейка, ветчина, жареные кузнечики и термиты. Слуги все время подливали в бокалы вино или пиво.
- Мне хотелось бы послушать о вашем путешествии среди звезд, - гудел Витроу. - Но это потом. За едой у нас принято просто болтать. Я вам расскажу про нас, чтобы вы нас знали и держались свободно.
Витроу засовывал в рот большие куски еды и во время разговора жевал. По его словам, он родился на маленькой ферме в Южной Виргинии, недалеко от Норфолка. Отец его был почтенным человеком, поскольку разводил свиней, а каждый, кроме, быть может, звездолетчиков, знает, что свиновод в Дисии - личность весьма почитаемая.
Но Витроу со свиньями не поладил. У него была склонность к кораблям, и, окончив школу, он бросил ферму и направился в Норфолк. Школьное образование соответствовало восьми классам во времена Черчилля. Витроу подразумевал, что образование не было обязательным и что его отцу оно обошлось в солидную сумму. Большинство населения было неграмотным.
Витроу уплыл на рыбацком судне учеником матроса. За несколько лет он накопил достаточно денег для поступления в школу навигации в Норфолке. По рассказанным им историям Черчилль понял, что компас и секстант все еще в ходу.
Витроу, хотя и был моряком, не был посвящен ни в одно из моряцких братств. Даже в юном возрасте он рассчитывал далеко вперед. Ему было известно, что самое сильное братство в Вашингтоне - Львы. Для сравнительно бедного юноши туда попасть было непросто, но ему улыбнулась удача.
- Сама Колумбия приняла меня под Свое крыло, - сказал он и, три раза стукнув по крышке стола, добавил: - Я не хвастаюсь, о Колумбия, я лишь извещаю людей о Твоей доброте.
Да, я был всего лишь простой моряк, несмотря даже на Математический Колледж Норфолка. Чтобы получить место офицера-на-обучении, нужно было покровительство богатого человека. И я нашел своего патрона. Я тогда плавал на торговой бригантине "Петрел", приписанной к Майами во Флориде. Флоридиане как раз только что проиграли большое морское сражение и искали мира. Наш корабль был первым за десять лет дисийским судном с грузом для Флориды, и мы рассчитывали на колоссальную прибыль. Флоридиане обрадовались бы нашим товарам, даже если бы им не понравились наши рожи. Только по дороге на нас напали карельские пираты.
Черчилль было подумал, что ослышался и имелись в виду жители Каролины, но по некоторым деталям рассказа Витроу понял, что ошибся. Скорее всего это были люди из-за океана. Если так, то Америка не была так изолирована, как он думал.
Карельский корабль протаранил бригантину, и пираты пошли на абордаж. В схватке Витроу спас богатого пассажира от удара карельского меча, грозившего разрубить его пополам. Карелы были отбиты, хотя и с большими потерями. Убиты были все офицеры, и Витроу принял командование. Он не повернул обратно, а привел корабль в Майами, где продал груз с прибылью.
С этого дня он быстро пошел вверх.
Он получил собственный корабль. У капитана всегда есть возможности увеличить свое состояние. К тому же спасенный им человек хорошо знал мир бизнеса Вашингтона и Манхэттена и не раз указывал Витроу на выгодные сделки.
- Я часто бывал гостем в его доме, - продолжал Витроу, - и там я встретил Анджелу. Когда мы поженились, я стал компаньоном ее отца. И вот я перед вами, владелец пятнадцати торговых кораблей и многих ферм и счастливый отец этих здоровых и красивых детей, да не оставит нас Колумбия своим попечением.
- Выпьем за это! - провозгласил Черчилль, поднимая бокал, уже десятый. Он пытался было проявить умеренность, чтобы не утратить ясность мысли, но Витроу настаивал, чтобы гости пили, когда пил он. Сарвант отказался. Витроу ничего не сказал, но более с Сарвантом не разговаривал, кроме тех случаев, когда Сарвант обращался прямо к нему.
За столом стало шумно. Дети пили вино и пиво, даже младший - шестилетний мальчик. Они уже не хихикали, а смеялись в голос, особенно когда Витроу отпускал шутки, которые пришлись бы по нраву Рабле. Стоявшие за креслами слуги смеялись до слез и хватались за бока.
По-видимому, запретов у этих людей было мало. Жевали они шумно и не стеснялись говорить с полным ртом. Отец громко рыгнул, и дети тут же постарались его превзойти.
Поначалу от вида прекрасной Робин, жрущей, как свинья, Черчилля затошнило. Он понял, какая их разделяет пропасть, пропасть, состоящая не только из лет. После пятого бокала его отвращение растаяло. Он сказал себе, что их отношение к еде естественнее, чем в его время. Кроме того, застольные манеры не бывают хороши или плохи сами по себе. Что приемлемо, а что нет, определяется обычаем страны.
Сарвант, похоже, так не думал. За время застолья он стал еще молчаливее, а в конце не поднимал глаз от своей тарелки.
Витроу все больше расходился. Когда жена проходила мимо него, распоряжаясь слугами, он отвесил ей любовный, но тяжелый шлепок по широкому заду, расхохотался и сказал, что это напомнило ему ночь, когда была зачата Робин. И тут же пустился в подробные воспоминания об этой ночи.
Вдруг в середине рассказа Сарвант встал и вышел из дома. Воцарилось полное молчание.
Наконец Витроу спросил:
- Ваш друг болен?
- В некотором смысле, - ответил Черчилль. - Он родом из такого места, где разговоры о половой жизни - табу.
Витроу изумился:
- Как… как может такое быть? Что за нелепый обычай!
- У вас, наверное, есть свои табу, - сказал Черчилль, - и ему они могли бы показаться столь же странными. Если вы извините меня, я бы пошел спросить его, что он собирается делать. Но я вернусь.
- Попросите его вернуться. Хотелось бы еще раз взглянуть на человека с таким искривленным образом мыслей.
Черчилль застал Сарванта в очень пикантной ситуации. Тот сидел на середине тотемного столба, вцепившись изо всех сил в голову какого-то зверя, чтобы не свалиться.
Черчилль бросил взгляд на залитую лунным светом сцену и бросился в дом:
- Там львица! Она загнала Сарванта на столб!
- А, это Алиса, - ответил Витроу. - Мы ее выпускаем после заката для отпугивания грабителей. Я попрошу Робин - она и ее мать куда лучше меня обращаются с большими кошками. Робин, ты не отвела бы Алису на место?
- Я лучше возьму ее с собой, - ответила Робин.
Она посмотрела на отца:
- Ты не против, если мистер Черчилль повезет меня на концерт? Ты с ним можешь поговорить позже - я уверена, что он примет твое приглашение быть нашим гостем.
Что-то промелькнуло во взглядах, которыми обменялись отец и дочь. Витроу улыбнулся и сказал:
- Разумеется. Мистер Черчилль, не согласитесь ли вы быть гостем в моем доме? Мы просим вас жить у нас, сколько вам захочется.
- Это честь для меня, - ответил Черчилль. - Касается ли это приглашение и Сарванта?
- Если он захочет его принять. Но я не уверен, что он будет с нами чувствовать себя свободно.
Черчилль открыл дверь и пропустил Робин вперед. Она без колебаний вышла и взяла львицу за ошейник. Черчилль крикнул:
- Слазь, Сарвант! Еще не пришло время бросать христиан львам.
Сарвант неохотно спустился.
- Я не должен был поддаваться панике. Но это было совершенно внезапно. Такого я ожидал меньше всего.
- Никто тебе не ставит в вину, что ты забрался туда, где тебя не достанут, - заверил его Черчилль. - Я бы так же поступил. Горный лев - это не то, к чему можно отнестись наплевательски.
- Погодите минутку, - попросила Робин - Я возьму Алисин поводок.
Она погладила львицу по голове и почесала под подбородком. Большая кошка замурлыкала, как отдаленный гром, а потом по команде своей хозяйки пошла за ней за угол дома.
- Ладно, Сарвант, - начал Черчилль, - чего ты сорвался, как птица из поговорки? Ты знаешь, как ты серьезно оскорбил хозяев? Счастье, что Витроу не взбесился Ты мог испортить самую большую удачу, что нам пока попалась.
Сарвант принял гневный вид.
- Ты же не думаешь, что я мог вытерпеть подобное скотское поведение? И его нецензурные описания соитий с собственной женой?
- Мне кажется, что в этом ничего нет неправильного с точки зрения обычаев этого времени и места, - ответил Черчилль. - Эти люди, они просто, что ли, земные. Они радуются хорошей возне в койке, и им приятно это вспомнить в разговоре.
- Господь Всемогущий, ты их защищаешь?
- Сарвант, я тебя не понимаю. Ты видел куда более отвратительные обычаи, просто тошнотворные, когда мы были на Виксе. И я ни разу не видел, чтобы ты покраснел.
- Это было другое. Виксанцы не люди.
- Они гуманоиды. Нельзя судить этих людей по нашим стандартам.
- По-твоему, я должен с удовольствием слушать истории из его сексуальной жизни?
- Мне стало слегка не по себе, когда он рассказывал о зачатии Робин. Но лишь потому, что сама Робин была тут же. А ей не было неприятно - у нее самой от смеха чуть живот не лопнул.
- Эти люди - выродки! Бич Божий на их головы!
- Я думал, что ты - служитель Князя Милосердия.
- Как? - переспросил Сарвант. Он на минуту замолчал, потом заговорил спокойнее: - Ты прав. Я ненавидел там, где должен был любить. Но я, в конце концов, всего лишь человек. И даже такой язычник, как ты, имеет право упрекнуть меня, если я призываю бич.
- Витроу просил передать тебе просьбу вернуться.
Сарвант покачал головой:
- Нет, мне этого не выдержать. Бог знает, что будет, если я проведу ночь под этой крышей. Не удивлюсь, если он предложит мне свою жену.
Черчилль рассмеялся:
- Не думаю. Витроу - не эскимос. И не стоит думать, что свобода в разговоре обязательно означает отсутствие строгой половой морали, подобной той, что была в наше время. Ну ладно, а что ты будешь делать?
- Пойду в какой-нибудь мотель и там переночую. А ты что собираешься делать?
- Сейчас Робин везет меня в город. Потом я собираюсь здесь ночевать. Такими возможностями я бросаться не буду. Витроу может оказаться нашим шансом занять приличное положение в дисийском обществе. В некоторых смыслах Вашингтон не изменился - здесь по-прежнему выгодно быть знакомым с влиятельными лицами.
Сарвант протянул руку. Физиономия-щелкунчик стала серьезной.
- Да пребудет с тобой Бог, - произнес он, повернулся и ушел в темноту улицы.
Из-за угла дома вышла Робин. В одной руке она держала поводок, а в другой - большую кожаную сумку. Очевидно, она успела не только прицепить поводок к ошейнику львицы. Даже при свете луны Черчилль мог заметить, что она переоделась и накрасилась. Еще она сменила сандалии на туфли с высокими каблуками.
- А куда ушел ваш друг?
- Куда-нибудь переночевать.
- Отлично! Мне он не очень понравился. И я боялась, что мне придется быть грубой и не пригласить его с нами.
- Не могу себе представить вас грубой - и не надо тратить на него слишком много сочувствия. По-моему, он любит страдать. Куда мы идем?
- Я думала пойти на концерт в парк. Но там так долго придется сидеть… Может быть, пойдем в парк развлечений? В ваше время такое было?
- Да. Интересно было бы посмотреть. Только мне все равно, куда мы идем. Лишь бы с вами.
- Я так и думала, что вам понравилась, - улыбнулась она.
- А кому бы вы не понравились? Только, должен признать, я удивлен, что и я вам настолько понравился. Я не очень привлекателен - просто рыжеволосый борец с лицом младенца.
- Младенцев я люблю, - ответила она со смехом. - Только не надо изображать удивление. Спорить могу, что вы не одну девицу уложили в койку.
Черчилль вздрогнул. Он оказался не настолько нечувствительным к прямым выражениям дисийцев, как думал Сарвант.
Но ему хватило ума не хвастаться. Он ответил:
- Я могу честно поклясться, что вы - первая женщина, которой я коснулся за последние восемьсот лет.
- Великая Колумбия, диво еще, как это ты на месте не лопнул и всех не забрызгал!
Она весело расхохоталась, но Черчилль вспыхнул. Хорошо еще, что они были в темноте.
- У меня есть мысль, - сказала она. - А почему бы нам сегодня ночью не походить под парусом? Луна полная, и Потомак будет красив. Заодно и от жары спасемся - над водой всегда бриз.
- Хорошо, но только далеко идти.
- Да хранит нас Виргиния! Ты что, думаешь, мы пойдем пешком? Вон там наш экипаж стоит и ждет.
Она сунула руку в карман юбки-колокола и достала маленький свисток. В ответ на пронзительный свист тут же раздался стук копыт и хруст колес по гравию. Черчилль помог ей подняться в коляску. За ними вспрыгнула львица и улеглась в ногах. Кучер крикнул "Гей-йя!", и коляска понеслась по залитой лунным светом улице. Черчилль подумал: зачем было брать с собой львицу, если на запятках стояли двое вооруженных слуг? Наверное, для лучшей охраны. В драке она стоила бы десятерых.
Они втроем вышли из экипажа. Робин приказала слугам подождать, пока они вернутся с прогулки. Спускаясь по широким ступеням к судну, Черчилль спросил:
- А они не заскучают, ожидая нас?
- Не думаю. У них с собой бутылка молнии и кости.
На борт яхты Алиса вспрыгнула первой и устроилась в маленькой каюте, по всей видимости надеясь, что там вода ее не достанет. Черчилль отвязал судно, оттолкнул от причала и вспрыгнул на борт. Там они с Робин занялись парусами и прочей работой.
Прогулка была восхитительна. Света полной луны было более чем достаточно, а бриз был настолько силен, яхта скользила по воде на приятной скорости. Город смотрел черным чудовищем с тысячей мигающих огненных глаз - факелов в руках прохожих. Держа в руках румпель, Черчилль рассказывал сидящей рядом с ним Робин, как выглядел в его времена Вашингтон.
- Множество стоящих вплотную башен, соединяющих их мостов и подземка с кучей туннелей. Башни уходили на милю в небо и еще на милю в землю. Ночи не было - так ярко горели огни.
- И все это умерло, рассыпалось и покрылось прахом, - сказала Робин.
Она поежилась, как будто подумав о блеске и величии камня и стали и миллионах людей, более не живущих, и от этой мысли похолодев Черчилль обнял ее за плечи, она не противилась, и он ее поцеловал.
Он подумал, что самое время было бы спустить парус и встать на якорь. Интересно, не будет ли возражать львица, но он решил, что Робин лучше знает, как та будет действовать в подобных обстоятельствах. Может быть, они с Робин спустятся в каютку, хотя он предпочел бы остаться на палубе. Может быть, львица не возразит, чтобы ее заперли в каюте.
Но этому не суждено было случиться. Когда он ей прямо сказал, зачем он хочет спустить парус, то получил ответ, что это невозможно. По крайней мере сейчас.
Робин говорила спокойно и улыбалась. Она даже сказала, что ей жаль.