Еще при поступлении ему пришлось выбрать специализацию, и после недолгих колебаний Фархад выбрал клиническую психологию. Это направление должно было приблизить его к заветной цели - частной практике. При всем удовольствии от работы в клинике ему хотелось практиковать дома. Сдав экзамен, он собирался жениться и не хотел ни снимать квартиру в столице, ни подолгу отсутствовать в родном доме, как это делал отец.
Вся компания ординаторов психиатрического отделения Фархаду очень понравилась. В университете он ни с кем близко не сходился, но совместные дежурства помогли сдружиться с ровесниками. Тот же возраст, то же положение, куча общих знакомых и даже любимые заведения - вполне достаточная основа для легкого приятельства. Квартиру он по-прежнему снимал в одиночестве, не желая делить с кем-то жизненное пространство, но не без интереса прислушивался к рассказам Атару и Рока о развеселом холостяцком быте.
- Угадай, Фархад, чем мы сегодня завтракали? - Рока закрывал дверь ординаторской, чтобы хохот не разносился по всему коридору.
- Кашей, наверное?
- Если бы. Этот умник додумался приготовить сосиски с молочным соусом… - Рока делал многозначительную паузу, ожидая реакции, но Фархад знал, что ему хочется рассказать шутку до конца.
- И что же тут достойного внимания? - делал наивное лицо Наби.
- Он берет сосиску. Длинную такую сосиску. Держит ее за кончик, макает в соус, потом держит перед носом и этак облизывает… И тут я ему говорю: не хочешь ли ты пройти анализ? Угадай, что он ответил?
Фархад сделал вид, что пребывает в полном ужасе от драматической картины, нарисованной Рока, потом изобразил живейший интерес к окончанию истории.
- А он мне говорит, - Рока зажал нос, передразнивая низкий и чуть гнусавый голос приятеля, - "Я просто люблю молочный соус, Рока. А он у тебя с чем-то ассоциируется?"
- Никакого почтения к старшим, только пустые шутки и глупый смех! - в ответ Фархад передразнил храмового служку, который часто приходил в клинику за рецептами, а, считая себя особой, приближенной к жрецу, вечно делал дурацкие замечания.
Легкий профессиональный цинизм и специфическое чувство юмора порождали бездну мелких издевок, с которыми вся компания постоянно приставала друг к другу. Любое слово, любой жест подвергались безжалостному пародийному "анализу". Иногда к концу дежурства Фархад начинал уставать от потока узкоспециальных анекдотов, которыми сыпал Рока. Ординатору Наби казалось, что некоторые из них заметно старше, чем отпечаток ноги первого колониста на поверхности Синрин.
- Почему никто не любит регулировщиков движения?
- Тому есть две причины, - на автомате отвечал Фархад. - Первая - подсознательная субъективная психологическая интолерантность, основанная на половых предрассудках. Вторая - то, что у них бабьи мозги. Я эту байку слышу уже восьмой раз. Твоя навязчивость вызывает у меня тревожность.
- Уел, - веселился Рока, потом резко обрывал смех, словно отключал звук у телевизора. - Я никак не могу закончить свою работу. Третий раз переписываю, исправляю, никак не могу довести ее до совершенства…
- А твой деланный невротический перфекционизм не вызывает у меня доверия, - отмахивался Фархад, привыкший к постоянным подначкам.
- Да нет, я серьезно.
- Я тоже.
- Фархад, я на самом деле… Без дураков. Я ее правда третий раз переписываю. Мне все время кажется, что получается какая-то ерунда. Я же могу лучше, я же не совсем бездарь.
Написание шести научных работ за два года входило в программу обучения Всепланетной коллегии. Наби еще не получил тему, но не сомневался, что особых проблем у него не возникнет. Рока же обладал двумя забавными манерами: способностью написать за ночь текст, которого хватило бы на диплом, а потом в минутной вспышке самокритичности уничтожить документ так, что восстановление было уже невозможно.
- Ты показывал черновик доктору Шанидзе? Что он сказал?
- Да мне стыдно ему нести такую чушь…
- Зачем ты пишешь чушь? - поднял глаза от карты, которую заполнял, Фархад. - Напиши что-нибудь приличное…
- Например?
- Ман, награди мя смирением, ибо испытывают меня нечестивые, - пробухтел Наби. - Сначала рефератирование и конспектирование литературы. Список тебе выдали вместе с темой. Это первая половина. Потом пишешь свои соображения - то же самое, но другими словами. Потом результаты наблюдений и заключение. Работы на три вечера, полдекады на сбор результатов. То же, что в университете…
- Мне скучно пережевывать эту жвачку, - признался Рока. - Это все делали до меня лет сто, одно и то же. Ну, появилась в списке новых пара книг. Кто-то же их писал. А я чем хуже?
- Опытом, - коротко ответил Фархад, вновь утыкаясь в карту.
Амбиций Сайто Рока Фархад не разделял, равно как и его энтузиазма по поводу любой высказанной кем-то из авторитетов идеи, прочитанного рецепта или метода лечения. Черноглазый красавчик, любивший выкладывать на лоб пару туго закрученных локонов - по мнению Рока, это прибавляло ему обаяния, по мнению остальных, придавало ему вид подростка, - легко загорался и так же быстро остывал. Фархад сомневался, что хоть одна из идей задерживается у него в голове в виде сухого остатка. Скорее уж в один рукав кимоно с фамильным узором, птицами Хо-оу, влетает, из другого тут же вылетает. Но при всех недостатках Рока был хорошим товарищем.
Легкость на подъем, бездна энергии и способность моментально впасть в уныние - пожалуй, семейные черты всех Сайто, решил Фархад, пару раз съездив с приятелем в гости к его родителям. Отец Рока, его дядя - близнец отца и сам наследник казались зеркальными отражениями друг друга. Старшее поколение отличалось только морщинами у глаз и сединой на висках, но оба Сайто напоминали языки пламени, которое вспыхивает и тут же опадает. Фархаду показали сестер Сайто, застенчивых девушек-погодков в легких домашних кимоно и невесомых накидках. Обе на пару минут выглянули из-за ширмы и тут же спрятались обратно.
Приверженность дома Сайто традициям изумляла и вызывала глубокое уважение. Фархад слишком хорошо помнил историю колонизации, чтобы не знать, каких трудов стоило следовать обычаям предков. Первые колонисты во время перелета не носили ни кимоно, ни сауба; они были вынуждены облачиться в одинаковые комбинезоны, делавшие мужчин неотличимыми от женщин. Даже от хиджабов женам колонистов пришлось отказаться, и тогда супруга главного механика, не перенеся унижения, наголо обрила голову, сказав, что хоть так сохранит верность принципам и соблюдет обычай.
Каждая деталь дома, каждый узор на одежде были восстановлены - по памяти, по записям, ради которых переселенцы жертвовали самым необходимым. Точно так же передавались традиции в доме семьи Наби - от отца к сыну, от матери к дочери, каждый оставлял потомкам свои сокровенные тайны, и поддержание уклада стоило всех сил, которые на него тратились. В этом была сила, позволявшая выживать в каменных лабиринтах под толщей снегов.
- О чем ты задумался, Фархад-кун? - подошел к стоявшему у окна гостю Сайто-средний, дядя Рока.
- Думаю о том, что нас объединяет. О почтении к традициям…
- Вот как, - резко улыбнулся брат хозяина. - А тебе не кажется, что все это только шины, которыми мы пытаемся скрепить безнадежный перелом?
- Такие переломы не скрепляют шинами, - вежливо наклонив голову, уточнил Фархад. - Если я правильно понял вашу мысль, то нужно обнажить место перелома, зачистить концы кости и ввести регенерирующий раствор.
- Ты правильно понял. Мы нуждаемся не в подпорках, а в умелых руках хирурга, который сделает все это.
Фархад посмотрел за окно - там буря неистово билась в зыбкую розоватую пелену защитного поля. В такие вечера молодому ординатору казалось, что окружающий мир удивительно, трепетно хрупок и нуждается в непрестанной опеке. Хотелось взять все сущее в ладони и укрыть от бури, согреть, приласкать…
- Я не понимаю вас, Масака-сан, - не без усилий припомнил он вежливое обращение к старшим в домах "нихонс".
- Я работаю в теплицах, которые кормят всю столицу. Не снятый с ветки плод сначала кажется прелестно спелым, потом - готовым лопнуть от сладкого сока… но еще через день или два он сохнет или подгнивает.
Наби поднял голову и взглянул на собеседника в упор. Может быть, не слишком вежливо, и если Сайто-средний обидится, то второй раз в этот дом Фархада не пригласят. Но он не был не слишком силен в языке недомолвок и намеков.
- Плоду Синрин настала пора оторваться от ветки, - проговорил Масака, человек по имени "Не может быть!", прозванный так за то, что родился близнецом старшего сына, но сумел выжить.
Фархад с удивлением ощутил, что согласно кивает.
19
У поломойной машины была слишком широкая щетка, и углы приходилось оттирать руками. Работа, бесконечная и почти бессмысленная, но на редкость спокойная, Аларье нравилась. Вместо положенных по графику трех раз - до открытия поликлиники, в обед и после закрытия - она убирала свои этажи четыре, пять раз в день. Старшая сестра удивлялась и прямо при уборщице гадала, надолго ли хватит такого усердия.
Пока что Аларьи хватило на четыре месяца, и ей казалось, что хватит еще на четыре года. В выходные она тоже приходила на работу. Мыла холл, хоть ее уже предупредили о том, что по правилам профсоюза медработников сверхурочные платить будут только через полгода. Убиралась в детских палатах, с особенным удовольствием расставляла по местам игрушки. Иногда подбирала альбом, брала черный карандаш и пыталась рисовать.
Галина, старшая сестра, нашла на полке в подсобке стопку рисунков и методом исключения установила, чьих это рук дело.
- Твое? - услышала Аларья однажды утром.
Рисунки ворохом рассыпались по столу - немного неловкие, отчаянно мрачные и большей частью незаконченные. Аларья внутренне сжалась в комок. Она была уверена, что Галина решит вычесть из ее зарплаты стоимость альбомов и карандашей.
- Да. Я заплачу…
- Что-нибудь менее мрачное нарисовать можешь? Зверушек там, птичек? Гномиков? - не слушая ее лепета, спросила Галина.
- Да, конечно… - закивала Аларья.
- Денег не будет, нам оформитель по штату не положен. Но премию постараюсь выбить. Не обещаю, не обессудь. Детское отделение разрисуй, краски завтра принесу. На выходных.
Аларье было наплевать и на приказной тон, и на отсутствие немедленной выгоды. Не наказали - уже счастье, но ведь еще и дадут работу…
Разговор состоялся в середине недели, и до выходных Аларья плохо спала. Заснуть мешали возбуждение и нетерпение. Все уже было готово, Галина купила краски и бумагу, объяснила, что хочет видеть. Девушка сделала два десятка эскизов, Галина приняла их и даже похвалила, отчего Аларья на несколько часов утратила дар речи - от суровой начальницы доброго слова не слышал никто.
Все два дня она провела в поликлинике, стараясь закончить к вечеру, чтоб к утру не только просохли рисунки, но и выветрился запах краски. До прихода Галины Аларья успела полюбоваться на дело своих рук. Казенные блекло-голубые стены расцвели огромными цветами, заполнились добрыми птицами и хитрыми гномиками в красных колпачках.
Через полчаса с первого этажа послышался изумленный вопль главврача.
- Что это за чудеса? Это еще откуда?
Девушке захотелось спрятаться, запереться в туалете, но пока она выключала машину, снизу примчалась санитарка.
- Тебя главный зовет!!!
Аларья спускалась по лестнице медленно, с трудом отрывая руку от перил. Кшися подпихивала ее в спину, понукая идти быстрее, но художница едва переставляла ноги.
- Это ты сделала? - завидев ее, заорал главврач.
- Мне велела пани Галина-аа… - слезы хлынули ручьем, но не было сил даже руки поднять.
- Ты что ревешь? Вот истеричка на мою голову, - опешил главврач. - Хватит реветь! Я тебя похвалить хотел, да уймись же ты, фонтан недоделанный…
- Я нечаянно!
- А я сдуру подумал - нарочно, а она говорит - нечаянно, - развел он руками. - Галина! Да заткни ты этот брандспойт!
Прибежавшая старшая сестра парой пощечин привела Аларью в чувство, усадила в кресло и накапала успокоительных капель. Главврач замер у окна с предынфарктным видом, обмахиваясь платочком. Он боялся лишний раз взглянуть в сторону зареванной уборщицы.
- Вы идите, пан Степнов, идите, - помахала Галина рукой в сторону двери. - Я ее потом к вам приведу. Ты чего ревешь, сущеглупая? Убивают тебя, что ли? Ему же понравилось…
- Я испугалась… он так кричал!
- Вот так вот нашкодят, а потом каждого чоха шугаются, - вздохнула старшая сестра. - Иди умойся, бестолковщина.
Аларья покорно вымыла лицо холодной водой, высморкалась под бдительным взглядом Галины и принялась растирать лицо крахмальным полотенцем.
- Что ты глаза расцарапала? Тьфу, выглядит, будто я ее тут била… - скривилась Галина и тут же осеклась, видя, как результат умывания сходит на нет. - Все. Все, хватит!
В кабинете главврача Аларья была впервые и, сидя в кресле, принялась осторожно разглядывать интерьер. Все те же бледно-голубые стены, казенная мебель, даже на столе ничего лишнего. Терминал и пара стопок распечаток, карты на контроле, термометр. Едва уловимо пахло дешевым мужским одеколоном, куда сильнее - дезсредством.
- Доработаешь у нас до конца месяца, а потом уйдешь, - сообщил, отрываясь от терминала, пан Степнов.
- За что?
- Не "за что", а куда.
- Куда?
- В Центр профилактики наркомании среди несовершеннолетних. Художником. И не вздумай реветь, я уже договорился. Там оклад в два раза выше и работа тебе больше подойдет. Полы мыть у нас любая может…
- Я же по программе реабилитации, я не могу… и у меня диплома нет.
- Ничего, там все в курсе, а что по программе - это они любят. Тема тебе знакома… - ехидно подмигнул он Аларье. - Будешь бороться с хорошо известным бедствием. Послужишь живым примером.
- Спасибо, - неловко кивнула Аларья. - А там общежитие есть?
- Все там есть. Иди, Новак. Успехов. А сегодня тебе выходной.
Аларья вышла из подъезда поликлиники, прошла метров двадцать и плюхнулась на первую же скамейку. Она забыла снять и форму, и наколку, но не замечала этого. Свежий весенний ветер гонял по дорожкам пыль и мелкий мусор. Пронзительная бирюза неба просвечивала сквозь блестящую листву. Жизнь выглядела невероятно, незаслуженно прекрасной.
С первого же дня выхода из колонии мир словно решил повернуться к Аларье самыми лучшими сторонами. Доктор Чех написал ей такую рекомендацию (и заставил подписать ее остальных), что проблем с трудоустройством не возникло. Вакансия уборщицы в районной поликлинике Надежды, а не высылка куда-нибудь за тысячу километров от столицы. Место в общежитии. Грошовая зарплата, но в столовой поликлиники кормили бесплатно. Симпатия и грубоватая снисходительность персонала…
Галина называла ее шалавой и расспрашивала, как Аларья проводит свободное время, не спуталась ли с кем не надо, но было очевидно, что так же она вела бы себя и с родными дочерьми. Санитарки и медсестры не шпыняли и не пакостили, не придирались понапрасну. Соседки по общежитию, незамужние тетки хорошо за тридцать, жалели "непутевую" и то подкармливали ее сладостями, то дарили пусть поношенные, но симпатичные вещи.
Аларья не понимала, за что вдруг на нее свалилась вся эта доброта и приязнь окружающих. До колонии те же тетки плевались ей вслед, беспардонно обсчитывали и не гнушались толкнуть или "нечаянно" наступить на ногу. В колонии ее выдрессировали, научили пересыпать речь бесконечными "спасибо" и "пожалуйста", разговаривать со старшими почтительно и молчать в ответ на любую подначку или колкость. Но связи между этим и отношением посторонних, совершенно чужих ей людей она не понимала.
- Золото, а не девка, - говорила комендант общежития, видя, как Аларья не высовывается из комнаты, постоянно моет и убирает не только свой угол, но и прилегающий к комнате коридор.
Девушка не отшатывалась от ее прикосновений. Полтора года назад она бы с омерзением сбросила с головы не слишком чистую грубую руку с аляповатым маникюром. Сейчас ей не приходило в голову ничего подобного, хотя по-прежнему было не слишком-то приятно.
Где-то внутри копился протест против поглаживаний и грубовато-ласковых словечек, против бесцеремонного сочувствия и непрошеной доброты, но доктор Чех научил Аларью смотреть глазами других людей. Все эти тетки не могут проникнуть в ее чувствительную душу и выражают симпатию, как могут. Что же - плевать им в лица?
Рано или поздно жизнь наладится. Аларья не будет мешать окружающим, перестанет жить за чужой счет. Придет и независимость, и отсутствие обязательств - и никто не сможет придраться, обвинить в тунеядстве и прочих противозаконных деяниях. Пока же предел мечтаний был - отдельная комнате в общежитии…
"Центр профилактики" ее испугал. Небольшое здание - два этажа, всего восемь комнат - было битком забито людьми. Добрая половина из них отчаянно напоминала старых знакомых "свистков". Серые балахоны и короткие волосы женщин, стилизованные под мундиры костюмы и длинные косы мужчин. Сизый от табачного дыма воздух, речь, густо приправленная жаргоном - даже Аларья не всегда понимала, что говорят окружающие.
Однако было и хорошее. Ей выделили отдельный кабинет, и она понимала, что одна из восьми комнат - огромная жертва в адрес сотрудницы, работающей без году неделя. Когда она прикрывала дверь, никто не заходил без стука. Работы была бездна, правда, совсем не той, что ожидала Аларья. Чаще всего ей приходилось верстать буклеты Центра. Пришлось наскоро выучить азы предпечатной подготовки и все прочее, чего требовала работа верстальщика.
Непонятно было, кто здесь работает постоянно, кто - на добровольной основе, а кто является скорее уж целевой аудиторией. Все подозрительно походили друг на друга. Некоторые казались смутно знакомыми, но не лицами, а манерами, и Аларья подозревала, что в их биографиях тоже был пункт "клиника-колония для наркозависимых".
В Центре работали четыре группы реабилитации, но Аларья, памятуя свой опыт, от них шарахалась. Ей часто хотелось подкрасться к двери и подслушать, о чем здесь говорят, но каждый раз сердце начинало слишком быстро колотиться, как только она приближалась к гостевой комнате.
С директором она познакомилась только через месяц - до того он был не то в отпуске, не то в командировке. Зайдя с утра в свой кабинет, она увидела мужчину лет сорока, просматривавшего файлы на ее компьютере. Аларья замерла в дверях, наблюдая, как незнакомец открывает то один, то другой макет, кое-где кивает, чаще морщится и неодобрительно качает головой.
Незваный гость поднял глаза и тут же встал из-за стола.
- Твоя работа?
- Да.
- Значит, ты наш новый художник?
- Ага…
Девушка отвечала рефлекторно, во все глаза таращась на пришельца. Высоченный - долговязая Аларья была ему едва по грудь, тощий, но широкоплечий. Узкое лицо, словно вырубленное топором. Необычная осанка - не то полупоклон, не то атака. Почти белые волосы накоротко сострижены, а на висках и вовсе сняты под машинку.
- Меня зовут Глор.
- Как? - изумилась Аларья и тут же прикрыла рот ладонью. - Извините…
- Глор Давенант, - четко повторил он. - Директора нужно знать в лицо и по имени, панна Аларья.
- Простите.
- Ерунда, - отмахнулся он. - Иди сюда, будем разбирать твои труды праведные и не очень.