Все эти занятия нисколько не утомляли. Арье нравилось и бегать по утрам, и участвовать в отработке приемов рукопашного боя, и помогать студентам-заочникам решать задачи по известным ей предметам. Молодые парни и девушки, кто младше, а кто и постарше поручика Новак, безукоризненно слушались, и, вероятно, относились к командиру с естественной, а не деланной симпатией.
Удивления и недоумения, постоянно преследовавших ее, это не отменяло. Состав солдат - слишком уж часто он меняется. У ребят контракты на два или три года, но в гвардейском полку имени Ставровской они служат, скажем, год. Три месяца учебки, девять месяцев службы, а потом перевод в другую часть. Зачем? Солдат он и есть солдат, в чем смысл таких перемещений? Десятником или четаржем он может стать и на месте, тоже мне, немыслимое повышение, требующее всех хлопот, связанных с переводом…
Ротация офицеров не так заметна, но если присмотреться и посчитать, то получается, что за три года состав механиков, безопасников, снабженцев обновляется полностью. Летного состава это касается в меньшей степени, но добрая треть перешла в другие гвардейские полки "на повышение". Это идет вразрез со всеми традициями армии Вольны. Перевод в другие части практикуется достаточно редко, большинство заканчивает службу там, где начали. Перспективы для службы не самые радостные - но так уж сложилось с первых дней существования армии.
Арья не понимала, что происходит вокруг. Неясно было, для чего нужно носиться со своим отделением и "всемерно способствовать выработке позитивного отношения к военной службе". Особенно если речь идет о контрактниках. Негативное отношение? Иди мимо, на твое место найдется куча желающих из срочников, и без того с каждым годом понижается процент подлежащих призыву на обязательную службу, а потому "бедненьким" срочникам дается право выбора. Типа, не повезло деточкам, попали в сети военкоматов, так нате вам конфетку, чтоб жизнь совсем уж горькой не казалась.
Должно быть, обласканным не менее офицеров, хоть и согласно положению, солдатам в других полках приходилось туго. Что такое обычная военная часть, Арья отлично знала. Система, где каждый, от командира полка до новобранца-контрактника, в первую очередь интересуется, что ценного, полезного и приглянувшегося можно перевести из государственного имущества в личное, и как за это не поплатиться. Система, в которой довлеет специфический "этикет" под девизом "хорошо отбитая голова не болит", а потому кромешная нецензурщина, рукоприкладство и унижения уже не только никого не ужасают - воспринимаются нормой.
Ротмистр каждое распоряжение сопровождает пинком или подзатыльником? Все нормально, так быстрее дойдет, считает его непосредственное начальство. От легкого удара ботинком по заднице еще никто не умер, а эффективность повышается многократно. Поручик взял ротмистра за шиворот и макнул мордой в жидкую и подгорелую кашу, которую настряпали на полевых учениях его подчиненные? Торжество справедливости: он раздает пинки, а его самого - по морде. Старший по званию орет на младшего, и так по цепочке до новобранца-воина, которому орать уже не на кого, а потому он с особой яростью лупит боксерскую "грушу", тем самым повышая обороноспособность армии Вольны.
Если бы Арья дала кому-то пинка или отвесила оплеуху… Пожалуй, вышло бы ЧП. Денежное взыскание, понижение в звании, еще пяток неприятностей. Для нее, разумеется, а не для нерадивого солдата. Начни Мася Ковальска разговаривать с подчиненными матом - не видать Масе капитанских погон, как своих ушей…
С одной стороны - служи и радуйся. Арья и радовалась, потихоньку забывая порядки в училище и учебную практику. С другой - все время казалось, что вокруг происходит нечто сомнительное, и, вероятно даже, противозаконное. Арья всю жизнь отличалась ненормально острым обонянием, могла ориентироваться в толпе с закрытыми глазами и находить нужного человека по запаху. Сейчас ей казалось, что в полку имени Ставровской попахивает заговором. Подготовкой к военному перевороту или чем-то в этом роде. Однако ж, никаких очевидных признаков она найти не могла. Просто бродило по голове такое смутное подозрение.
На все подозрения полагалось жаловаться майору-безопаснику, а уж ежели была возможность, так и генералплуковнику Кантору, но Арья с трудом представляла себе, что может сказать. Впрочем, один раз она попыталась.
- Мне кажется, здесь творится что-то… не то, - сказала она во время обычного трепа с приезжавшим раз в три месяца в часть Кантором.
- Что именно? - с интересом обернулся он, швырнув сигарету в форточку.
Глаза блеснули в полумраке: закатный луч отразился в небесной голубизне радужки, и Арья вздрогнула. Показалось, что во взгляде мелькнули азартные алые искорки, не сулившие девушке ничего хорошего. "Наш полк - его любимая игрушка", вспомнила Арья давешние слова Маси. Она описала свои наблюдения и логику рассуждений, постепенно все ниже опуская голову. Девушка прекрасно понимала, что полезла не в свое дело и, скорее всего, поплатится за это.
- Ну что ж… - кивнул он наконец. - Глаза у тебя на месте. Твои выводы?
- Обработка кадров. Для кого-то… Для тебя?
- Допустим… - протянул Анджей. - И что тогда?
- Ничего… не знаю… это было бы хорошо. Люди за тобой пойдут. Все. Нет, ну не все, - Арья вспомнила Аннуша: тот ненавидел и самого Кантора, и всех, связанных с НТР. - Но почти все. Куда скажешь, туда и пойдут. И если их много, по разным полкам, это же прекрасно. Ты только прикажи… Ребенку же понятно, за кем стоит идти, а кто - фуфло…
- Отлично, - кивнул генералплуковник Кантор. - Так и запишем, что двадцать первого серпня восемьсот девяносто второго года гвардии поручик Арья Новак, находясь в состоянии легкого алкогольного опьяненья, призывала меня к противозаконному захвату власти…
Арья открыла рот, потом закрыла его и прикусила губу. Да уж, прослушай кто-нибудь запись разговора, ей головы не сносить. Трибунал обеспечен. Да и Анджею такой милый эпизод добра не принесет, потому что его повышенное внимание к нескольким полкам легко можно назвать именно подготовкой переворота или чем-то в этом роде. Поболтали, ничего не скажешь.
- Поняла? - спросил внимательно следивший за сменой выражений на ее лице Кантор, и тут же кивнул:
- Вижу, поняла. Дальше думай сама.
Девушка кивнула, потом растерла покрасневшие от стыда щеки. Все она поняла - и по чьему приказу или намеку все делается, и кто без особых колебаний пожертвует ей для сохранения секретности. Арья не могла его осуждать. Если делается большое дело, то нельзя допускать, чтобы оно провалилось из-за одной болтливой дуры, вовремя не сообразившей, о чем запрещено говорить даже наедине.
Уже позже, лежа рядом, с очередным бокалом вина в руках, Арья вдруг вздохнула:
- Ингу все-таки жалко…
Анджей дернул плечом - излюбленный жест, выдававший умеренное раздражение. Девушка осторожно поставила стакан и опустила ладони ему на спину. Так, изображая массаж, она могла надеяться на то, что ее хотя бы выслушают. На самом деле получалось у нее неплохо, всем нравилось, один только Анджей воротил нос и жаловался, что после ее разминки спина болит сильнее, чем до того.
- Понимаешь, так неправильно. Она просто поломалась. Война - не игрушки. Даже не практика в училище. Я не знаю, может, у нас в отборе что-то не так, но зачем вообще нужна армия? Чтобы убивать. А если человек не может убивать… ну, значит, нечего ему тут делать. И все. Если для нее так важны всякие абстрактные слова - вина, безоружные, справедливость - значит, пусть идет отсюда нафиг… Открыть ворота, и пусть идет. А трибунал-то зачем?
- К вопросу о психической адекватности личного состава, - хмыкнул Кантор. - Когда ты рассуждаешь о жизни, мне хочется померить тебе температуру…
- Когда-то ты меня понимал, - обиделась Арья.
- Когда-то это входило в условие задачи. А теперь, к моей огромной радости, не входит. Если всех, кто совершает преступления, просто отпускать за ворота, хорошо же мы будем жить…
- А оттого, что она в штрафбате, мы стали лучше жить? За что? За драку с плуковником? Он, причем, ее сам довел, три месяца издевался, дразнил пацифисткой и свистушкой, вот она и… Понятно, что так положено, но какой во всем этом смысл?
- Понижение числа битых морд среди высшего офицерского состава, - рассмеялся Анджей. - Ладно, Аннушу я фитиль прикручу, он мне давно надоел. Но про твою подружку больше при мне не упоминай, не то я решу, что ты ей завидуешь.
- Чему там завидовать?
- Проявленной отваге. Ты, помнится, не решилась на такой подвиг…
- Ты меня вообще всерьез не принимаешь?
- Принимаю. Местами, - он ловко повернулся на спину и прикосновениями руки четко обозначил эти места. - Слушай, я приезжаю сюда, чтобы проверить общее состояние дел и провести время с красивой девушкой, а не для философских диспутов. Неужели это так трудно понять? Мне плевать и на твою Ингу, и на твои соображения по ее поводу…
"И на меня", - едва не добавила Арья, но вовремя прикусила язык. О чем бы она ни пыталась заговорить, все заканчивалось вежливыми или не очень просьбами не утомлять любовника. У него легко было выпросить все, что угодно - хоть новое звание, хоть неприятностей для кого-то, но все, кроме прямых просьб, Анджей пропускал мимо ушей.
Что ей теперь толку в том, что Иштван Аннуш получит свою порцию неприятностей? В справедливость и воздаяние Арья не верила. Аннуш, конечно, на редкость противный мужик, и у самой Арьи попил кровушки, но ведь Инге так не поможешь. Из всех, кто участвовал в злополучном вылете, подпоручик Эспин приняла случившееся тяжелее всех. Если Арья перестала волноваться уже на корабле, решив, что свою задачу они выполнили отлично, а там уж пусть штаб сам выясняет, кто ошибся, почему и ошибся ли вообще, или все было так задумано, то Инга успокоиться не могла, и это было заметно по ее лицу.
Иштван нашел себе жертву и с радостью принялся ее прилюдно воспитывать. Все было безупречно вежливо, в лучших традициях полка, но приказ зачитать наизусть ту или иную статью Устава чередовался с абстрактными рассуждениями о "модном ныне пацифизме" и "столичной шантрапе". Инга действительно была родом из Надежды, и всем было ясно, о ком рассуждает плуковник. Закончилось все тем, что Аннуш лишился половины зубов. При свидетелях, что было отягчающим обстоятельством.
Дух и буква Устава были на стороне потерпевшего, но Арья видела и подоплеку ситуации. Инга сломалась еще над Синрин, а каждая насмешка Аннуша подкрепляла ее уверенность в том, что все плохо. Плохо в государстве вообще, в армии особенно, да и во 2-м полку что-то неладно. Вместо того, чтобы уволиться в запас и пополнить ряды правозащитников (туда бы ей и дорога), Инга сорвалась, позволив спровоцировать себя…
Анджей сжал пальцы и больно потянул девушку за волосы на затылке.
- Ты здесь, или мне уйти?
- Прости, я задумалась…
Тихим страдальческим стоном любовник показал все, что сам думает об Арье, ее способности думать вообще и в постели - в частности. Она опять покраснела, прижалась всем телом, стремясь торопливыми движениями заполировать неловкую паузу, и только много позже поняла, чем эта встреча отличалась от всех предыдущих.
Арья впервые осталась при своем мнении, несмотря на то, что это мнение категорически разошлось с высказанным Анджеем.
2
Фархад замер перед Масака-сан, судорожно вцепившись в ограду балкончика.
- Ты понял, малыш? Ты поменяешь эту ампулу. В самом конце дежурства, за пять минут до ухода, не раньше.
Прозрачный пакетик маячил перед носом Фархада. Сайто Масака держал его за самый краешек. Что именно содержится в ампуле, ординатор второго года не представлял, но был уверен, что не витамины и не препарат, укрепляющий здоровье. Какой-то яд, несомненно.
Перед глазами метались цветные пятна. Через их пелену Фархад едва различал лицо собеседника. Струйка холодного пота пробежала от затылка к лопаткам. Казалось, что из комнаты нестерпимо остро пахнет горелым, и от этого запаха режет глаза. Под веки словно засыпали горсть пыли.
Он молча рухнул на колени, закрывая ладонями лицо, и застыл у ног Масака.
- В чем дело, Фархад-кун?
Парень не отвечал, прижав основания ладоней к губам и думая лишь об одном: не закричать, не заплакать, ни словом, ни жестом не выдать страха…
Мужчина наклонился к нему вплотную. Фархад чувствовал его дыхание, прикосновение выбившейся из прически пряди к ладони, тонкий и пряный незнакомый аромат. От Сайто Масака веяло жаром, словно его лихорадило. Горячее дыхание, запах раскаленного сухого камня. Огонь.
- Отвечай, малыш, - в голосе проскользнула острая нотка еще не приказа, но уже настоятельной просьбы.
Фархад склонился еще ниже, утыкаясь лицом в колени Сайто, не смея молчать дальше, не смея заговорить.
- Что случилось, Фархад? Ты заставляешь меня беспокоиться.
- Масака-сан! Простите, что смею осквернять ваш слух недостойной речью, но я… я полон страха!
- Продолжай.
- Ваше поручение, которое вы дали тому, кто слишком жалок, чтобы иметь силы его выполнить… Я боюсь, Масака-сан. Я единственный наследник рода, и я рад пожертвовать своей жизнью для вас, но я не вправе делать это. Я в ответе за свою мать. В палате установлены камеры наблюдения, а если это вещество действует быстро…
- Фархад, неужели ты думаешь, что я так легко пожертвую тобой? - отчетливая укоризна в голосе хлестнула по лицу пощечиной.
- Простите, Масака-сан, умоляю, простите меня!
- Должно быть, ты полагаешь, что я использую тебя вслепую?
- Не-еет… - Фархаду уже хотелось умереть, лишь бы не слышать таких слов. - Я сделаю для вас все, что угодно. Но я боюсь! Боюсь, что буду неловок, и меня разоблачат, и тогда мне придется умереть, чтобы не выдать вас, но я единственный наследник… Я не могу!
- Опусти руки. Посмотри на меня.
Фархад уронил руки и медленно поднял голову. Тонкое, словно из полупрозрачного камня вырезанное лицо Сайто Масака было очень печальным, у губ залегла глубокая складка. Парень знал, что это он причинил старшему боль, оскорбил его подозрением и недоверием. Требовалось слишком много сил, чтобы смотреть ему в глаза, чтобы не опускать веки, чтобы находиться рядом с ним. Беспощадное пламя обжигало недостойных.
- Если бы в том, чего я прошу, была хоть малейшая угроза для тебя, разве я обратился бы к тебе с этой просьбой?
Дважды повторенное слово "просьба" врезалось в уши осколками стекла, заставило сжаться и заледенеть. Фархад спрятал ладони в широкие рукава домашней куртки и вцепился ногтями себе в предплечья. Масака-сан обратился к нему даже не с приказом, с просьбой. Как равный к равному. Фархад оказался слабым, жалким трусом, позволил себе усомниться. Смерть сейчас казалась уже не страшной, желанной: блаженным избавлением от мук стыда.
- Камеры будут отключены. Это вещество действует долго, очень долго. Жреца Мани-ана выпишут на следующий день, ему станет намного лучше. Заподозрят совсем другого человека. Он тоже должен умереть. Ты веришь мне?
- Да, да!
- Тогда встань и приведи себя в порядок… - кончики пальцев скользнули по щеке младшего, смахивая капли слез.
Фархад вздрогнул и замер, вновь закрывая глаза и чувствуя, как камень балкона уходит из-под ног, как неведомая сила тянет его под землю. Мучительно кружилась голова, и не было сил подняться, потому что это означало - встать с Сайто Масака лицом к лицу, нечаянно коснуться его рукава.
- Или это еще не все? Говори! - а вот это уже приказ.
- Я не смею осквернять ваш слух своими… своими…
- Что еще случилось, малыш? Говори же. Или ты язык проглотил? - Пауза. Потом движение, шелест одежды, скользнувший по лицу едва уловимый поток воздуха. - Или… я попробую угадать сам. Когда ты рядом со мной, тебя бросает то в жар, то в холод. Случайное прикосновение заставляет дрожать. Мысли путаются, слова застревают в горле. Тебе кажется, что ты горишь в невидимом огне. Так? Отвечай!
- Да, да… простите недостойного!
Короткий сухой смех, щелчок пальцев.
- Встань, ты не жена и не служанка, чтобы стоять передо мной на коленях. Сядь в кресло, и давай поговорим.
Фархад поднялся, судорожно хватаясь за перила и поручни кресла. Перед глазами по-прежнему мельтешили цветные пятна, а ноги подкашивались. Он едва не сшиб кресло, но все же каким-то чудом ухитрился усесться в него.
- У тебя нет оснований сомневаться в своей мужественности, Фархад-кун, - с усмешкой в голосе сообщил Масака. - Ты никогда не спрашивал, в каком качестве я вхож в храм, я ведь посвященный того же круга, что и ты… но куда ближе к высшим посвященным, ты это знаешь. И ты, и я озарены одним и тем же Светлым Пламенем Мана. Это дар свыше. В тебе он еще спит, но те, кого коснулось Светлое Пламя, узнают друг друга. Все, что ты чувствуешь, нормально. Пламя тянется друг к другу. В этом нет греха, это благословение Мана. Я ищу таких, как ты, ибо чувствую их. Этот жар, этот трепет - только плеск языков пламени. Вовсе не то, что ты подумал, глупый мальчишка…
- Простите, что посмел…
- Прощаю, - вновь усмехнулся Сайто Масака. - Я наблюдал за тобой полгода. Подметил, что ты и тянешься ко мне, и избегаешь; не хочешь уйти, не можешь остаться. Почему же ты раньше не рассказал? Ты не доверяешь мне?
- Но как я мог оскорбить вас?..
- А ты не думал, что недоверие куда оскорбительнее, чем признание в порочном влечении?
Фархад тихо застонал. Сайто Масака казался ему опытным храмовым стражем, превосходно умеющим разоблачать преступников, не оставляющим жертве ни единого шанса ускользнуть. Чувство вины, апелляция к общественным догмам и правилам, манипуляции. Простой и действенный набор приемов.
В разговоре с коллегами, со старшими врачами он мог быть собой - уже весьма неплохим специалистом, видящим большинство мотивов собеседника. В доме семьи Сайто Фархад забывал обо всем, что выучил, и становился игрушкой Масака-сан. Беспомощным мальчишкой, марионеткой в умелых руках… и это ему нравилось. Он был достаточно честен перед собой, чтобы понимать, что не сопротивляется, не пытается взглянуть на происходящее трезво и рационально. Ему нравилось плавиться от жара перед Сайто Масака, отступать под его яростным натиском, путаться в сетях слов.
Вплоть до сегодняшнего вечера все так легко было объяснить. Порочные склонности, запретное влечение - то, с чем можно бороться всю жизнь, но это проклятье вечно и необоримо. Все, что Фархад разыскал в библиотеке и прочел, говорило ему, что он - один из презренных мужеложцев, тайный изгой. Сайто Масака играл с ним, наслаждаясь страхом и паникой младшего, но он же и подарил ему освобождение.
В этом был весь Масака-сан. Игрок, кукловод, которому нравилось повергать других в пучину отчаяния, а потом спасать десятком слов.
- После того, как будет выбран новый жрец, я сообщу о тебе в храм. Твой дар невелик, но и он может послужить на благо Синрин.
- Благодарю.