- Ходим. Даже на детские сеансы, - необычайно вежливо сказал оператор.
- Ну так вот, - кивнул гость, - вам на экране все кажется легким, простым. Так ведь?
- Угу, - ответил наш оператор.
- И вот перед вами ходят актеры, спорят, едят, пьют. Кадры меняются перед вами, действие бежит или тянется нудно и долго, если фильм скучный. Вы не замечаете постановки маленького кадра, не знаете, что порой все мгновенные позы героев составляет, придумывает, рисует главный человек в кино - режиссер.
- Не замечаем, - вздохнул оператор.
- А для меня каждый кадр - это маленькое живописное произведение, созданное большим художником. Или ремесленником!.. Иногда кадрик живет секунды, но по тому, как он скомпонован, освещен, в какой крупности взят, можно видеть руку создателя… Кино делают иногда великие живописцы, но встречаются нередко мазилы, пачкуны.
- Значит, кино, которое мы с вами только что видели… - начал Шеф.
- Сработано плохо, неряшливо. Неряшливо! На левой стороне кадра зияла пустота, хотя фигура шла вправо. Над головой женщины слишком большое пространство. Ноги могли срезаться в любой момент. А ноги у нее необычайно красивы. Такую походку прятать… Затем ограда, кусты, ненужные тени, все движение было на правой, перегруженной стороне. Я бы взял крупнее, много левей, чуть выше, но в противоположной диагонали.
- Вы заметили даже тени?
- Конечно.
- Вам и такая мелочь не понравилась?
- В кино мелочей нет… Вы не представляете, что иногда не ко времени вымытая голова героини фильма заставляет прекращать съемку на три-четыре дня!
Горластый, небольшого роста, с резким движением рта, напористый человек, он распушил, унизил наши картинки, наше маленькое чудо.
Мне стало грустно. Я видел, как оператор вот уже минут пятнадцать усиленно трет бархоткой зеленый глазок на пульте. Наверное, всегда так бывает, если кто-нибудь шутя сделает неказистым, жалким твое маленькое тайное чудо.
- В нашей передаче вы заметили руку мазилы, так?
- Во всяком случае, никакая солидная студия такие кадры не выпустит. Похоже на скверную любительскую съемку.
- Но рука любителя могла сделать игровой, художественный фильм. А вы сказали, что кадры документальны. Вы уверены?
- Конечно… Почему я так решил?.. Во-первых, не было ритма. Камера неподвижна, действие затянуто. Не было игры, постановки. Но главное - звуки. Все было перемешано: стук и шелест, плеск и голос. Была так называемая звуковая грязь.
- По-вашему, передача все-таки была телевизионной? - вкрадчиво спросил я.
- А как же иначе? - ответил он. - Экран, телевизор…
Вот оно что! Просто не может представить себе ничего другого.
- Большое вам спасибо.
Консультант вежливо тронул кармашек у себя на груди.
- Не стоит благодарности… Подпишите, пожалуйста, пропуск. До свиданья! - громогласно, почти скомандовал он и ушел.
- Ну как? О чем думаешь? - спросил меня Шеф, когда гость удалился.
- Да так, ни о чем, - ответил я. - Думаю, как тебе удалось провести сюда постороннего.
- Он еще недоволен!
- Мне мало, ты уж меня извини, - сказал я.
- Попа хочешь? Все-таки попа?
- Да, его, преподобного батюшку.
- А ты не замечаешь, как странно звучит "поп" в этой комнате, у этих приборов?
- Замечаю, но мне плевать на звуки. Я предпочитаю свет… Пусть будет кто угодно, батюшка или сам нечистый, плотник или сапожник, маляр, садовник, портной. Пусть приходит кто хочет, кто может.
- Кто хочет, кто может… У нас не проходной двор.
- Но ты не хуже меня понимаешь, зачем они могут понадобиться.
- Не упрекай невиноватого, - сказал Шеф. - Я понимаю.
Только тебя никто убедить не сумеет.
- Помогло?
- Да как тебе сказать… Когда мы с ним побеседовали, я вдруг подумал: мои картинки не могут быть отражением телевизионных передач. Просто не могут.
- Не понимаю, что переменилось. Почему не могут?
- Беседа подсказала мне лишний довод.
- Какой?
- Вспомни главные сюжеты современного телевидения.
Он улыбнулся.
- Футбол!
- Ну и что?
- Мир сходит с ума! Ты не находишь? Но мои картинки не отражают это, не показывают самые популярные сюжеты.
Он поднял брови, не отвечая. Но я ждал.
- Пожалуй, твои слова не лишены смысла, хотя никаких доказательств пока нет.
- Почему? - возразил я. - Мы наблюдаем сюжеты. Бесконечные моления, шествия, ритуалы, погребальные звоны, молитвы. Я даже во сне вижу. Так их много в этих нелепых программах.
- А если мы ловим одну и ту же станцию?
- Какую? Набожную? Религиозную?
- Могут быть и церковные передачи.
- Но какой церкви, с какими молитвами?
- Не знаю.
- Ага! - воскликнул я. - Нужен все-таки поп! Самый настоящий поп, ученый батюшка… Есть у них такие академики.
Шеф рассмеялся.
- Ну и ну. Послушай, ты знаешь, кто ты?
- Физик из ящика.
- Кто?
- Я физик из ящика, и ты физик из ящика. Мы оба с тобой физики из ящика.
- Ну и жаргончик.
- Одна знакомая подсказала.
- Какая знакомая?
- Совсем, я тебе скажу, непроверенная девушка. Случайная спутница.
- Дорогой мой, ты ученый, - ласково сказал Шеф. Он всегда говорит ласково, если начинает подробно и долго убеждать. Бог с ними, с девушками, но поп… Неужели тебе не покажется диким привести в храм электроники… Научный консультант профессор духовной академии…
- Высокие мотивы, громкие слова. Будет у нас когда-нибудь этакий проверенный батюшка - никто не станет возражать… А мне все равно кто придет и посмотрит: булочник или медик, парикмахер или… Хочу понять - кто на картинке, что на картинке.
- Допустим. Но ради чего? Лишний раз убедиться, понять, какая станция мешает, когда можно легко выключить эти помехи. Ради чего? Получить возможность послать куда-нибудь в Рим, Ватикан: извещаю, синьоры, вас о том, что я видел программу вашей станции, передача доставила нам эстетическое наслаждение… Так, по-твоему? - спросил он. - Ради чего требовать консультации попа? Ради чего тебе открывать Америку, малыш?
- Не моя вина, что непонятное магнитное склонение падает на материк Америки. Не моя вина, что мы не можем взять и просто-напросто позвонить ученым Америки: найдите нам луч отклонения.
- Поэтому, ты хотел бы поехать туда с приборами, на которых стоит гриф "Государственная тайна"? Без них твоя поездка ничего не даст… И хочешь получить разрешение?
- Но ловушку можно спрятать в обыкновенную кинокамеру.
- Допустим. Допустим, тебе разрешат. И пока разрешат, - ласково предположил Шеф. - Но, повторяю, ради чего? Есть авторитетные свидетельства, что к твоим лучам примешиваются программы далеких телевизионных станций.
- Не дави на меня.
- Хорошо, не буду. Но сколько их на земле, ты знаешь? Несть им конца и края. В одних Соединенных Штатах пятьсот восемьдесят шесть! Они работают с пяти-шести утра до трех часов ночи. А некоторые - почти круглые сутки. Воздух нашпигован электронными сигналами. Сквозь них почти невозможно продраться, как в паутине. Ради чего ломать копья? Твоя система решена превосходно, великолепно. Работа кончена. И какая работа!
Шеф при этих словах почему-то укоризненно покачал головой.
Вошла Маринка, подала какие-то бумаги. Шеф мельком взглянул на них и отложил в сторону.
- Хочешь найти что-нибудь новенькое, - сказал он, - докажи сначала, что это не обычные помехи, а… ну я не знаю что.
- Разве непонятное, необъясненное плохая причина для поиска? Ты, например, знаешь, как могут примешиваться программы телестанций к лучам? Не знаешь. Я могу тебе объяснить? Не могу. Вычислительные машины могут? Не могут… В одиночку не осилить эту загадку. Нужна скрупулезная, дотошная проверка всех мелочей, нужна помощь разных ученых, самых разных.
- Ученых, а не попа. Тебе дадут ученых, если будет важная причина. Пошлют куда нужно людей. Но рисковать буйной твоей головушкой ради пустяковой затеи вряд ли мне кто позволит.
- Пустяковая затея?
- Конечно. Предположим, твои загадочные картинки что-то другое. Но что? Где? Кто передает их?
- Не знаю.
- Тогда сиди не рыпайся.
- На добром слове спасибо.
- Ну потерпи, неугомонный. Вот научимся фотографировать эти кадры, наделаем снимков и разошлем академикам, сапожникам и булочникам.
- Ты понимаешь, как это сложно, фотография…
- Думаю, когда-нибудь сумеем.
- А я не хочу ждать. Хоть убей, не хочу. Мои помехи не связаны с главной работой, не имеют грифа секретности, поэтому заниматься ими я буду сам. Поеду сначала к одному церковнику, сам поеду, покажу зарисовки, на словах объясню картинки.
- Значит, не веришь?
- Не верю.
- Молитвы батюшке своему как изображать будешь?
- Руками, ногами.
- Ну ладно, больше мне с тобой спорить некогда… Будь здоров… Что-то я хотел тебе сказать, не помню… Да, мама тебя разыскивала по телефону. Пока…
Мама.
Надо заехать к ней. Может быть, рано утром, если я буду в городе.
Представляю, как она входит с кошелкой в ту самую телефонную будку, с вечно разбитыми стеклами, рядом с двухэтажной поликлиникой Жевлюка. Входит, вешает сумку на левую руку. Поставить она боится, там очень грязно. Крюки давным-давно выдернуты кем-то из моих прежних уличных корешков,
Она входит, закрывает потресканную дубовую неостекленную дверь, как будто шум от этого станет хоть немного легче. По скованной булыжником земле гремят самосвалы, туда, к темной громаде мясокомбината, который все мое детство, я помню, давил на раскиданные вокруг него груды почерневших, деревянных, уютных домишек.
Она входит, она прижимает к себе трубку и сумку с молочной бутылкой (потом она пойдет в магазин). Она кричит: "Миленькая, дай мне два девяносто три…"
3
В пятницу динамик девичьим голосом позвал меня к Шефу.
- Привет, Искатель чудес.
Он стоял у окна. Кажется он всегда разговаривает, стоя перед своим окном. Непроглядные сосны прячут небо и делают внешний мир зеленым, пушистым, иглистым. Солнце не может пробиться к нему в кабинет. Шеф любит сумрак.
- Вот посмотри, мы подготовили для тебя сводку о телеспутниках.
Он подошел к столу и протянул мне сложенные в папку листы с отпечатанным текстом.
- Спасибо, - сказал я.
- Там показаны все траектории, даются некоторые совпадения. Взгляни.
- Ты предполагаешь, они виноваты?
- Я пока ничего не предполагаю. Даю тебе в руки ниточку. Проверь. Куда приведет - не знаю. Свое мнение навязывать не буду. Скажу только: подобные спутники появились недавно, помехи также обнаружены, открыты нами недавно.
- К сожалению.
- Не спорю. Возможно, помехи могли быть и прежде… Но спутник все-таки посолидней всех твоих средневековых палочек. Можно понять, - он подмигнул. - Обрати внимание, там будет "Синком-два", новый американец. Он синхронный, висит в пределах Бразилии. Рекорд связи для него пока двенадцать тысяч триста двадцать километров. Он совпадает иногда с твоими сигналами. Программы получает… Основная станция в Андовере. Своя станция. Другие две: в Племер Боду и в Гуахили, на западе Англии, вторая… Всем этим станциям через наше телевидение послан запрос о количестве, о содержании программ в последние три недели. Станция в Гуахили работает на трех растрах: английском, европейском и американском…
Я унос папку. Ну что же, спутники так спутники, можно проверить.
* * *
Ко мне приклеилось это название. Кличка не кличка, но Искатель чудес так и ходит за мной, как моя собственная фамилия. Не помню, кто первый, кто пустил по кругу, но им понравилось, они подхватили. Моего деда называли так - Искателем чудес.
Я негодовал, кипятился: не уважаете внука, пожалейте хотя бы светлую память великого деда.
Как бы не так! Бедный дед.
Им это смешно, я привык. Шеф улыбается. Он говорит: ученый должен искать, это понятно, искать, искать. Но кое-кто забирается в бесполезных поисках от главной своей дорожки в туманную даль, кое-кто сбивается на мистику.
Это про меня.
Виновен, други мои, виновен. Я стал искать созвучия, намеки там, где, наверное, никто, конечно же, никто не будет искать. Вы умные, толковые, решительные. Вас не удивишь никаким открытием. Логика прежде всего, но…
Шеф говорит: он фокусник, он сначала называет объяснимое необъяснимым, а потом хочет свое же необъяснимое растолковать необъяснимым.
Это про меня.
Говорите, смейтесь, я не обижусь. Я пока ничего не объясняю. Просто мне захотелось найти, собрать, записать в одной тетрадке все непонятные до сих пор явления, связанные с магнетизмом, приглядеться к ним. А вдруг они, собранные вместе, откроют мне таинственные связи между собой, откроют мою загадку. Она с ними одного, поля ягода. У них один великий покровитель - Магнетизм.
Вы утверждаете: электромагнитные волны телестанций примешиваются к лучам. Но вы не можете объяснить, как это происходит. И я не могу.
Поэтому давайте подождем.
Согласен, конечно, смешно. Мой плакатор и сосновая средневековая палочка.
Сегодня вечером я перелистывал эти пожухлые, старые книги деда.
"Лучи мiрозданiя", "Тайны магнетизма", "Управленiе на расстоянии", "ЗЪмля - магнитъ".
Слегка наивные как будто сочетания слов, с ятями, с твердыми знаками. Но до чего ж они перекликаются прямо-таки со всем тем, за что я, грешный внук, получаю зарплату! Он тоже, если говорить современным языком, был, как и все мы, "электронщиком". Но тогда и слова такого не было, поэтому в Искателя чудес попасть ничего не стоило. Какую книгу ни открой, все по тем временам чудо.
Разбираю мои зарисовки, сделанные с экрана. Художник из меня так себе, но кое-что понять можно.
4
С бетонки я повернул к лесу.
Деревья соткали над просекой мохнатый просвеченный свод. Я знаю, когда лесная дорога выйдет в открытое небо, слева до самого горизонта ляжет синяя равнина, с далеким золотым гребешком Лавры. Потом на излучине дороги будет щербатая колоколенка над сельским, затерянным среди бесконечных полей кладбищем. Блеклые, как стога сена, поникшие вязы над блеклым прудом.
Стало зябко. Ветер кольнул в открытые стекла. Машина взлетела на гребень холма. Дорога падала вниз, потом с отчаянной крутизной бежала к небу, к сизым облакам над куполами церквей.
Там, на холмистой гряде, стоял неожиданный сверкающий белый замок, с тонкими золотыми колокольнями, с далеким гулким перезвоном.
Под колесами громыхнул мостик. Пешеход в рясе машинально посмотрел в мою сторону. Закрестились бабки в темных одеждах. Я резко затормозил. Мой рыжий пес кувырнулся, как подстреленный.
- Батюшка! - закричал я вдруг. - Садитесь, подвезу!
Поп остановился.
- Подвезу, пожалуйста…
- Вы, однако, добрый, хороший человек, - молвил он, протискиваясь в машину, - добрый человек.
Мы поднимались в этот маленький, такой несовременный город, мимо двухэтажных домов, зеленых ларьков и розовых стен к синим от золота куполам, к черным от воронья березам.
Я не думал, что попаду сюда, в пряничный, в золотой фольге, в синих обертках, вылепленный город, именно теперь. Да, у меня было желание, но мне казалось это необязательным, отложенным на "когда-нибудь". И если бы не асфальтовые катки, перекрывшие бетонку, заставившие меня поехать кружным путем, если бы не этот поп, кто знает, пришел бы я сюда или нет.
У главных ворот я вышел вместе с ним. В гудящий колокольный звон проник отчаянный осенний крик ворон. Я сказал, тронув его за широкий черный рукав:
- Мама у меня, знаете, верующая.
- Похвально, - кивнул он, - похвально.
- Помогите мне.
- Чем я должен вам помочь?
- Вы знакомы с ректором академии?
- Да, я знаком, - ответил он. - Это необыкновенной глубины, мудрый, достойный человек.
- Мне во что бы то ни стало надо с ним поговорить.
- Мирянам попасть к нему чрезвычайно сложно и трудноисполнимо. Вряд ли получится.
- Ну постарайтесь, - я машинально сложил просительно руки. - Постарайтесь, пожалуйста.
- Не в моих силах требовать аудиенции для вас.
- Тогда передайте всего два слова…
- Кому вы хотите передать? Его преосвященству?
- Да, ему…
От любопытства или, может быть, удивления этот белесый моложавый человек в рясе даже остановился. Но мы загородили узкую дорожку из каменных плиток, и нас толкали. Правда, почему-то норовили толкнуть одного меня. Ряса была неприкосновенна.
- Какие слова я должен передать?
- Пожалуйста, всего два слова: "Настенька прислала".
- Как вы сказали? - он удивился пуще прежнего.
- Настенька просит.
- Ну хорошо. Я попытаюсь, - он задумчиво потер, обхватив
тонкими пальцами великолепно выбритый, надушенный подбородок.
- Прощайте, - поклонился он и пошел по каменной тропинке за угол к могучим каменным воротам.
Я ждал.
Как это будет? Позовут ли меня? Придет ли за мной какой-нибудь нарочный? Или никто не явится, и мне придется уехать восвояси?
В длинном черном автомобиле пожилой водитель, равнодушный ко всему, зевал. Крикливые стаи птиц носились над куполами, роняя серый пух на темные группы людей, на каменные плиты, на жалостных в серых своих дорожных одеяниях женщин - молодых, не молодых, - брошенных как будто на эти плиты женщин.
Там, в глубине, расплывчатой, как марево, медленно кружились огоньки свечей, на улицу шел от них ровный, спокойный гул.
По садовой дорожке, за металлической оградой, у самых стен, пряничных стен академии, прогуливались какие-то люди в болоньях. Крепкие, молодые, сильные. Двое были в темных очках. Они что-то весело рассказывали остальным…
Он подошел незаметно, сбоку. И, прежде чем я понял, кто стоит рядом, спросил так, что я вздрогнул:
- Неужели умерла?
Я молчал, не сразу понимая. Холодная стынь пошла к сердцу. Он внимательно, спокойно смотрел то на меня, то на моего случайного знакомого, который стоял поодаль за ним.
- Так в чем же дело? - спросили меня тихим, скорбным, хорошо поставленным голосом. - Она умирает?
И тут он, кажется, смутился.
- Я, право, не знаю, что привело вас ко мне. Мы так условились… меня позовут, если… если… Вы очень похожи на вашу матушку,
Я молчал.
Он бросил водителю в черном автомобиле:
- Федор Иваныч, мы едем.
Пожилой водитель включил мотор, не спеша, солидно вышел, открыл заднюю дверь машины, с белыми шторками на стекле.
Ректор пошел к нему. Я загородил дорогу.
- Позвольте мне подвезти. Я должен поговорить с вами. Пожалуйста, - попросил я.
- Хорошо, - кивнул он. - Федор Иваныч, вы поедете за мной следом.
Наша кавалькада плавно двинулась от собора вниз. Долго за нами гудел торжественный зов колоколен, криком кричал неуемный плач воронья.