- Фотография, - произнес он стой минутной серьезностью, благодаря которой казалось, что он ко всему относится восторженно, - это и благословение, и проклятие. Воспроизводить картины благодаря ей стало так легко, и это обходится так дешево, что все плохие художники, в прошлом занимавшиеся копированием чужих хороших картин, стали теперь писать свои собственные плохие. - Все это страшно безлично, сказал он себе, страшно неуместно. Он теряет то, что завоевал раньше. Чтобы вернуть это, он должен сделать что-нибудь экстраординарное. Но что именно?
Она пришла ему на помощь.
- Тогда же я купила еще одну, - сказала она. - "Последнее причастие святого Иеронима" - этого, как его? Не помню.
- А, вы хотите сказать, "Святой Иероним" Доменикино? - Цельный Человек сошел с мели. - Любимая картина Пуссена. Пожалуй, и моя тоже. С удовольствием посмотрел бы на нее.
- Да, но она у меня в спальне. Впрочем, если вы не возражаете…
Он поклонился:
- Если вы не возражаете.
Она милостиво улыбнулась ему и встала.
- Сюда, - сказала она, открывая дверь.
- Это замечательная картина, - продолжал Гамбрил (теперь он вновь обрел красноречие), следуя за ней по темному коридору. - К тому же у меня с ней связаны воспоминания детства. У нас дома висела гравюра с нее. И помню, каждый раз, когда я видел картину, я никак не мог понять, и это продолжалось много лет; никак не мог понять, почему старый епископ (что он епископ, это я знал) протягивает голому старику пятишиллинговую монету.
Она открыла дверь; они вошли в ее очень розовую комнату. Строгая в своей торжественной и тонко-гармоничной красоте, гравюра висела над камином, висела там среди фотографий подруг новой знакомой Гамбрила, как некий странный предмет из иного мира. Из потрескавшейся золоченой рамы вся красота, все величие религии мрачно взирало на розовую комнату. Маленькие подруги, все в том чудесном возрасте, когда девушкам пора замуж, мило улыбались, делали глазки, обнимали персидских котов или непринужденно стояли, расставив ноги, засунув руки в карманы герлскаутских форменных бриджей; розовые розы на обоях, розовые с белым занавески, розовая постель, ковер земляничного цвета наполняли всю комнату розоватыми отголосками наготы и жизни.
И отрешенные от всего, погруженные в строгий торжественный экстаз, священнослужитель в митре и мантии и умирающий святой - один протягивал, другой в томлении принимал плоть Сына Божьего. Священники строго взирали, ангелочки парили в воздухе строгими и триумфальными фестонами, лев спал у ног святого, а сквозь арку на заднем плане взгляд попадал в мирный ландшафт темных деревьев и холмов.
- Вот она. - И леди взмахнула рукой в сторону камина. Но Гамбрил уже давно заметил картину.
- Понимаете, чтб я считал пятишиллинговой монетой. - И, подойдя к картине, он показал на круглую блестящую облатку в руках епископа, вокруг повернутого диска которой, точно вокруг солнца, расположилась гармоническая вселенная картины. - То были дни пятишиллинговых монет, - продолжал он. - Вы, пожалуй, слишком молоды, чтобы помнить эти большие приятные штучки. Они порой попадались мне на глаза, а освященные облатки не попадались. Так что вы понимаете, в какое замешательство приводила меня картина. Епископ, дающий голому старику в церкви пять шиллингов, а наверху порхают ангелы, а на переднем плане спящий лев. Это было непонятно, это было темно и непонятно. - Он повернулся от картины к хозяйке дома, стоявшей немного в стороне позади него и улыбавшейся загадочно и двусмысленно. - Непонятно, - повторил он. - Но и все на свете непонятно. Непонятна вся жизнь в целом. И вы, - он сделал шаг по направлению к ней, - и вы в частности.
- Неужели? - Она подняла на него свои прозрачные глаза. Ах, как билось ее сердце, как трудно было изображать пресыщенную леди, спокойно исполняющую свою прихоть. Как трудно было почувствовать, что подобные приключения - самое привычное дело. И что произойдет дальше?
Дальше произошло то, что Цельный Человек подошел еще ближе, обнял ее за талию, точно приглашая на фокстрот, и принялся целовать ее с ошеломляющим неистовством. Борода щекотала ей шею; слегка вздрогнув, она опустила лепестки магнолии на глаза. Цельный Человек поднял ее, прошел через комнату, держа в объятиях пресыщенную леди, и положил ее на розовый катафалк постели. Лежа там с закрытыми глазами, она изо всех сил притворялась мертвой.
Гамбрил взглянул на часы и обнаружил, что уже шесть часов. Уже? Он приготовился уходить. Кутаясь в розовое кимоно, она вышла в переднюю пожелать ему счастливого пути.
- Когда мы с вами увидимся снова, Рози? - Он узнал, что ее зовут Рози.
Теперь к ней вернулись хладнокровие и спокойствие знатной дамы, и она могла пожать плечами и улыбнуться.
- Откуда я знаю? - спросила она, давая понять, что она не может предвидеть, какая прихоть придет ей в голову через несколько часов.
- Так, может быть, мне вам написать и узнать как-нибудь на днях?
Она склонила голову набок и с сомнением подняла брови. Потом кивнула.
- Да, можете написать, - соблаговолила согласиться она.
- Хорошо, - сказал Цельный Человек и взял свою широкополую шляпу. Она величественно протянула ему руку, и он галантно поцеловал ее. Он уже закрывал за собой наружную дверь, как вдруг что-то вспомнил. Он обернулся. - Послушайте, - произнес он вслед удаляющемуся розовому кимоно. - Это глупо. Как же я буду писать? Я не знаю вашей фамилии. Не могу же я адресовать письмо "Рози"?
Знатная дама восхищенно рассмеялась. В этом был оттенок настоящего capriccio.
- Погодите, - сказала она и помчалась в гостиную. Через минуту она вернулась, держа в руках продолговатый кусок картона. - Вот, - сказала она и опустила его в карман пальто Гамб-рила. Затем, послав ему воздушный поцелуй, она скрылась.
Цельный Человек закрыл дверь и пошел вниз по лестнице. Ну и ну, говорил он себе, ну и ну. Он сунул руку в карман и вытащил карточку. В тусклом свете лестницы он с некоторым трудом разобрал имя. Миссис Джемс… нет, нет, не может быть. Он прочел снова, напрягая зрение; сомнений быть не могло: Миссис Джемс Шируотер.
Миссис Джемс Шируотер!
Так вот почему адрес в Блоксем-гарденс казался ему смутно знакомым!
Миссис Джемс Шир… Медлительно сходил он вниз, ступенька за ступенькой.
- Господи, - сказал он вслух. - Господи!
Но почему он никогда ее не видел? Почему Шируотер никому ее не показывал? Теперь он вспомнил, что тот никогда не говорил о ней.
Почему она сказала, что это не их квартира? Это неправда: он сам слышал, как Шируотер рассказывал о своем доме.
Что, она постоянно проделывает такие штуки?
Неужели Шируотер совершенно не представляет себе, какова она на самом деле? А впрочем, коли на то пошло, сам-то он, Гамбрил, это знает?
Он спускался по последнему маршу, когда дверь, отделенная от начала лестницы только маленькой передней, с грохотом открылась, скрипя петлями, и на крыльце обнаружились Шируотер и какой-то из его приятелей, занятые оживленным разговором.
- …беру своего кролика, - говорил приятель (это был молодой человек с темными глазами навыкате и круглыми собачьими ноздрями, очень суетливый, оживленный и громогласный). - Я беру своего кролика и впрыскиваю ему глазной препарат из глаз другого, дохлого кролика. Понимаете?
Первым поползновением Гамбрила было броситься вверх по лестнице и спрятаться в первом попавшемся углу. Но он сейчас же взял себя в руки. Он Цельный Человек, а Цельные Человеки не прячутся; к тому же борода изменила его до неузнаваемости. Он остановился, прислушиваясь к разговору.
- У кролика, - продолжал молодой человек (блестящие глаза и круглые обнюхивающие ноздри придавали ему сходство с охотничьим терьером, готовым с громким лаем пуститься вдогонку за первым попавшимся белым хвостом), - у кролика, как и следовало ожидать, развивается сопротивляемость, его организм вырабатывает специфическое антиглазное вещество. Тогда я беру эту антиглазную сыворотку и впрыскиваю ее своей крольчихе; затем немедленно спариваю ее. - Он смолк.
- И что же? - со свойственной ему тяжеловесной медлительностью спросил Шируотер. Он вопросительно поднял большую круглую голову и посмотрел на собаковидного молодого человека из-под густых бровей.
Собаковидный молодой человек торжествующе улыбнулся.
- Детеныши, - сказал он, подчеркивая свои слова ударами правого кулака о ладонь левой руки, - детеныши рождаются с ненормальным зрением.
Шируотер задумчиво подергал свои огромные усы.
- Гм, - медленно произнес он. - Очень замечательно.
- Вам, надеюсь, понятно все значение этого? - спросил молодой человек. - Мы, по-видимому, воздействуем непосредственно на плазму зародыша. Мы открыли способ создавать приобретенные признаки…
- Простите, - сказал Гамбрил.
Он решил, что пора идти. Он сбежал с лестницы, промчался через выложенную плитками переднюю и вежливо, но решительно протиснулся между двумя собеседниками.
- …и делать их наследственными, - продолжал молодой человек, воодушевлению которого ничто не могло помешать, который говорил, несмотря ни на какие препятствия перед ним, под ним или вокруг него.
- Черт! - сказал Шируотер. Цельный Человек наступил ему на ногу. - Извините, - добавил он, рассеянно прося прощения за то, что ему сделали больно.
Гамбрил поспешно зашагал по улице.
- Если мы в самом деле открыли способ непосредственно воздействовать на плазму зародыша… - неслись ему вдогонку слова собаковидного молодого человека; но он был уже слишком далеко, чтобы дослушать фразу до конца. Существует много способов, подумал он, приятно провести вторую половину дня.
Собаковидный молодой человек отказался зайти в дом: ему еще необходимо до обеда поиграть в теннис. Шируотер поднялся по лестнице один. Он снимал шляпу в передней своей квартирки, когда Рози вышла из гостиной с подносом, уставленным чайной посудой.
- Ну как? - спросил он, нежно целуя ее в лоб. - Ну как? К чаю были гости?
- Только один, - ответила Рози. - Я пойду, заварю тебе свежего.
Она выскользнула, шурша своим розовым кимоно, в кухню.
Шируотер уселся в гостиной. Он принес с собой из библиотеки пятнадцатый том "Биохимического журнала". Что-то такое нужно было там посмотреть. Он перелистал страницы. Ага, вот оно. Он принялся читать. Рози вернулась.
- Вот тебе твой чай, - сказала она.
Он поблагодарил, не подымая глаз от журнала. Чай остывал на столике возле него.
Лежа на софе, Рози размышляла и вспоминала. Неужели то, что произошло сегодня, спрашивала она себя, произошло на самом деле? Все это казалось весьма неправдоподобным и далеким теперь, в этой ученой тишине. Она не могла преодолеть чувства некоторого разочарования. Только и всего? Так просто и ясно? Она пыталась привести себя в более приподнятое настроение. Она даже пыталась почувствовать себя виноватой, но тут она потерпела полную неудачу. Она попыталась почувствовать восторг - опять неудача. Конечно, он безусловно очень необыкновенный человек. Столько бесстыдства, и в то же время столько деликатности и такта.
Какая жалость, что нельзя позволить себе переменить мебель. Теперь-то она видит, что мебель ни к черту не годна. Она пойдет и выскажет тете Агги свое мнение о том, что все эти ее кустарные изделия - ужасное мещанство.
Нужно бы завести ампирный шезлонг. Как у мадам Рекамьс. Она видела себя возлежащей за чайным столом. "Подобно очаровательной розовой змейке". Так назвал ее он.
Да, теперь, когда она снова подумала об этом, все это стало казаться ей очень, очень странным.
- Что такое гедонист? - вдруг спросила она. Шируотер поднял глаза от "Биохимического журнала".
- Что? - сказал он.
- Гедонист.
- Человек, который считает, что цель жизни - удовольствие. "Убежденный гедонист" - да, неплохо сказано.
- Чай совсем холодный, - заметил Шируотер.
- Надо было пить раньше, - сказала она. Снова наступило продолжительное молчание.
Рози стала гораздо приемлемей, думал Шируотер, отмывая руки перед ужином, в том смысле, что она гораздо меньше пристает, когда он занят. Сегодня вечером она почти не отрывала его от книги, или, вернее, оторвала только раз, да и то на самую малость. Раньше бывали времена, когда это дитя положительно отравляло ему существование. Вспомнить хотя бы те первые месяцы после женитьбы, когда она вообразила, будто ей хочется изучать физиологию и помогать ему в работе. Он вспомнил, сколько часов он потерял, пытаясь втолковать ей основные понятия о хромосомах. Большим облегчением было, когда она отказалась от своих притязаний на помощь. Он предложил ей заняться вышивкой узоров по трафарету. Можно было бы делать чудесные занавески и всякие такие штуки. Но ей эта мысль пришлась не очень по вкусу. Затем последовал длительный период, когда ее главное занятие состояло, по-видимому, в том, чтобы не давать ему заниматься. Звонила к нему в лабораторию, врывалась в кабинет посидеть у него на коленях, или обнять его за шею, или подергать за волосы, или задать какой-нибудь глупый вопрос, когда он был поглощен работой.
Шируотер с удовлетворением думал о том, что он был исключительно терпелив. Он никогда не раздражался. Он просто занимался своим делом, словно ее здесь не было. Словно ее и не было.
- Иди скорей, - услышал он ее голос. - Суп остынет.
- Сейчас, - крикнул он в ответ и принялся вытирать свои большие толстые руки.
Да, за последнее время она сделала большие успехи. А сегодня, сегодня она вела себя просто-таки примерно.
Тяжело шагая, он вошел в столовую. Рози сидела как хозяйка в конце стола, разливая суп. Левой рукой она придерживала широкий розовый рукав кимоно, чтобы он не попал в тарелку или в суповую миску. Сквозь пар от чечевицы виднелась ее жемчужно-белая обнаженная рука.
Какая она хорошенькая! Он не смог преодолеть искушения и, подойдя к ней сзади, нагнулся и неуклюже поцеловал ее в затылок.
Рози оттолкнула его.
- Что с тобой, Джим? - укоризненно сказала она. - Во время еды! - Изысканная леди должна положить конец этим неуместным неуклюжим интимностям.
- А как же во время работы? - со смехом спросил Шируо-тер. - Хотя сегодня вечером ты была изумительна, Рози, просто изумительна. - Он сел за стол и принялся за суп. - Ни звука все время, пока я читал; или по крайней мере только один звук, насколько я помню.
Знатная леди ничего не сказала, она только улыбнулась - слегка презрительно, с оттенком жалости. Она отставила недоеденную тарелку супа и положила локти на стол. Засунув руки в рукава кимоно, она кончиками пальцев начала легко и нежно поглаживать свою кожу.
Какая она гладкая, какая мягкая и теплая и какая скрытая там, под рукавами. И все ее тело такое же гладкое и теплое, такое же мягкое и скрытое, еще более скрытое там, под розовыми складками. Как теплая змейка, притаившаяся тайком, тайком.
ГЛАВА Х
Идея Патентованных Штанов понравилась мистеру Болдеро. Она необычайно понравилась ему, говорил он, необычайно.
- Из этого можно сделать деньги, - сказал он.
Мистер Болдеро был невысокий смуглый человечек лет сорока пяти, подвижный, как птица, с остреньким птичьим носиком, с карими птичьими глазками как бусинки. Он вечно суетился, вечно гнался за двадцатью зайцами, вечно неутомимый, готовый к бою, вечно со светлой головой. Кроме того, он был всегда неаккуратен и вечно всюду опаздывал. У него отсутствовало чувство времени и чувство порядка. Но он выше этого, как он любил говорить. Он занимался доставкой товаров - или, вернее, товары, претворенные в более удобную форму наличных денег, чудесным образом доставались ему сами.
Своим видом он напоминал птицу. Но умом, решил Гамб-рил после первой или второй встречи, он походил на гусеницу: он пожирает все, что находится перед ним. Задень его ум поглощал такое количество пищи, которое в сто раз превышало его собственный вес. Мысли и познания других людей служили ему пищей. Он пожирал их, и они немедленно становились частью его самого. Все, что принадлежало другим, он присваивал себе, не задумываясь, не испытывая угрызений совести и так естественно, точно все это давно принадлежало ему. И он поглощал идеи с такой быстротой, так молниеносно заявлял всему свету о своих правах на них, что порой вводил в заблуждение самих творцов этих идей: они начинали верить, что он и вправду предвосхитил их мысль, что он уже много лет знал то, о чем они только что ему сообщили, потому что он повторял их слова с небрежным видом и с абсолютной убежденностью человека знающего - знающего инстинктивно или, если угодно, унаследовавшего это знание.
Когда они в первый раз завтракали вместе, он попросил Гам-брила рассказать ему все о современной живописи. Гамбрил прочел ему краткую лекцию; не успели подать сладкое, как мистер Болдеро уже говорил совершенно свободно о Пикассо и Дерене. Из его слов можно было заключить, что у него в гостиной имеется первоклассная коллекция их работ. Однако, будучи глуховатым, он путал имена, и все тактичнейшие поправки Гамбрила пропадали впустую. Невозможно было заставить его произносить имя знаменитого испанца не "Бакоссо", а как-либо иначе. Бакоссо - ну еще бы, он знал все о Бакоссо еще тогда, когда ходил пешком под стол! Бакоссо успел превратиться в одного из старых мастеров.
Мистер Болдеро обращался с официантами так строго и так хорошо знал, каковы должны быть порядки в хорошем ресторане, что Гамбрилу стало ясно, что он на днях обедал с каким-нибудь придирчивым гурманом старой школы. А когда официант сделал попытку подать к бренди маленькие рюмки, мистер Болдеро преисполнился страстного негодования и вызвал метрдотеля.
- Вы хотите сказать, - кричал он в неистовом порыве законного гнева, - что вы не знаете, как полагается пить бренди?
Вероятно, подумал Гамбрил, сам мистер Болдеро не далее как на прошлой неделе научился попивать коньяк из гаргантюан-ских кубков.
Разумеется, не были забыты и Патентованные Штаны. Стоило мистеру Болдеро один раз услышать о Штанах, как он уже говорил о них с полным знанием дела. Они принадлежали ему, по крайней мере мысленно. И лишь великодушие мистера Болдеро мешало ему окончательно присвоить их себе.
- Если бы не старая дружба и уважение, которое я питаю к вашему отцу, мистер Гамбрил, - сказал он, весело подмигивая над бренди, - я попросту захватил бы себе ваши Штаны. Со всеми потрохами. Попросту присвоил бы их.
- Да, но мой патент, - сказал Гамбрил. - Во всяком случае, заявка уже сделана. Агенты работают.
Мистер Болдеро разразился смехом.