Шутовской хоровод - Хаксли Олдос Леонард 7 стр.


- Размножение, размножение, - в экстазе бормотал Кол-мэн. - Какой это восторг и какой ужас - как подумаешь, что все они приходят к этому, даже самые неприступные девственницы; что все эти суки созданы для этого, несмотря на их фар-форово-голубые глазки. Интересно, какую мартышку произведем на свет мы с Зоэ? - спросил он, обращаясь к Шируотеру. - Как мне хотелось бы иметь ребенка, - продолжал он, не дожидаясь ответа. - Я ничему не стал бы его учить: даже родному языку. Будет дитя природы. Выйдет из него, вероятно, чертенок. А как смешно будет, если вдруг он скажет "бекос", как дети у Геродота. Наш Буонарроти изобразит его на аллегорической картине и напишет эпическую поэму под названием "Неблагородный дикарь". A Castor Fiber изучит его почки и сексуальные инстинкты. А Меркаптан напишет о нем одну из своих неподражаемых статеек. А Гамбрил сошьет ему пару патентованных брюк. А мы с Зоэ будем смотреть родительским взглядом и лопаться от гордости. Правда, Зоэ? - Лицо Зоэ неизменно сохраняло мрачное и презрительное выражение: она не снизошла до того, чтобы отвечать. - Ах, как это будет чудесно! Я томлюсь о потомстве. Я живу только этой надеждой. Я пробьюсь сквозь все предохранительные преграды. Я…

Зоэ швырнула кусок хлеба, угодивший ему в щеку, немного пониже глаза. Колмэн откинулся на спинку стула и хохотал до тех пор, пока у него из глаз не покатились слезы.

ГЛАВА V

Один за другим они вступали в вертящуюся дверь ресторана и, потоптавшись в движущейся стеклянной клетке, выходили в прохладу и мрак улицы. Шируотер поднял свое широкое лицо и два-три раза глубоко вздохнул.

- Там внутри было слишком много углекислоты и аммиаку, - сказал он.

- Какое несчастье, что стоит двоим или троим сойтись во имя Божие или хотя бы в более цивилизованное имя восхитительного автора еженедельных статеек… - Меркаптан проворно отпарировал предназначавшийся его животу удар трости Колмэна, - какая грусть, что при этом они обязательно отравляют воздух.

Липиат поднял глаза к небу.

- Какие звезды, - сказал он, - и какие изумительные провалы между ними!

- Ночь прямо как в оперетке. - И Меркаптан принялся напевать баркаролу из "Сказок Гофмана": - Liebe Nacht, du schöne Nacht, oh stille mein… та-та-та. - Здесь его познания в немецком языке изменили ему. - Та, там… Та, там… Восхитительный Оффенбах. Ах, будь у нас сейчас опять империя! Еще один Наполеончик! Париж снова стал бы Парижем. Тидди, там-ти-та-там.

Они шли без всякой цели, просто для того, чтобы прогуляться этой мягкой прохладной ночью. Колмэн указывал дорогу, при каждом шаге постукивая по тротуару железным наконечником своей трости.

- Слепой в роли поводыря, - объяснил он. - Ах, если бы нам по дороге попалась канава, расщелина, большая яма, кишащая ядовитыми сколопендрами, полная навоза. С каким наслаждением я завел бы вас всех туда!

- Знаете что? - серьезно сказал Шируотер. - Вам не мешало бы пойти к доктору.

Колмэн от восторга даже завыл.

- Вам не приходит в голову, - продолжал он, - что мы идем в эту минуту среди семи миллионов людей, и каждый из них живет своей личной, обособленной от всех жизнью, и каждому из них в высокой степени наплевать на всех нас? Семь миллионов человеческих личностей, каждая из которых считает себя столь же значительной, как любой из нас. Из них несколько миллионов сейчас спят в отравленной атмосфере. Сотни тысяч пар в эту минуту предаются взаимным ласкам, которые слишком отвратительны, чтобы их описывать, но ничем не отличаются от тех, которыми каждый из нас восторженно, страстно и красиво выражает свою любовь. Тысячи женщин мучаются в родовых схватках, и тысячи особей обоего пола умирают от самых разнообразных и удивительных болезней или попросту оттого, что они зажились на свете. Тысячи пьяных, тысячи обожравшихся, тысячи полуголодных. И все они живы, все они неповторимы, индивидуальны, чувствительны, как мы с вами. Ужасная мысль! Эх, взять бы да завести их всех в большую яму со сколопендрами!

Он постукивал по тротуару с таким видом, точно искал эту расщелину. Потом он запел во всю глотку.

- Всякая тварь и скотина да хулит Господа; да хулит Его и да проклинает и ныне и присно и во веки веков!

- Ох уж эта м не религия, - вздохнул Меркаптан. - Вот тоже удовольствие - с одной стороны, мускулистый христианин-художник Липиат, с другой - Колмэн, воющий черную мессу… Ужас! - Он сделал итальянизированный жест и повернулся к Зоэ. - А вы что скажете обо всем этом?

Зоэ кивнула головой в сторону Колмэна.

- Я скажу, что он - свинья, каких мало.

Это были первые слова, произнесенные ею с тех пор, как она присоединилась к их компании.

- Слушайте, слушайте! - закричал Колмэн, размахивая палкой.

В теплом желтом свете кафе-ларька на углу Гайд-парка стояла небольшая группа людей. Среди картузов с козырьками и шоферских пыльников, среди потрепанных рабочих блуз и грязных фуляровых платков ярким пятном выделялось нечто элегантное. Высокий цилиндр и пальто с шелковыми отворотами, атласное манто огненного цвета и большой испанский черепаховый гребень с инкрустациями в ярких медно-красных волосах.

- Провалиться мне на этом месте, - сказал Гамбрил, когда они приблизились, - если это не Майра Вивиш!

- Она самая, - подтвердил Липиат, тоже всматриваясь. Он вдруг зашагал с напускной небрежностью, и при каждом шаге ноги у него заплетались. Созерцая себя со стороны, он прозорливым взглядом проникал сквозь оболочку цинического наплевательства и усматривал под ней кровоточащее сердце. Но он не хотел, чтобы об этом догадывался кто-нибудь еще.

- А, это Вивиш! - Колмэн быстрей застучал тростью по тротуару - А кто очередной избранник? - показал он на цилиндр.

- Неужели Бруин Оппс? - с сомнением в голосе сказал Гамбрил.

- Оппс! - прокричал Колмэн. - Оппс!

Цилиндр повернулся, обнаруживая манишку, длинное серое лицо и блестящее круглое стеклышко в левом глазу.

- А вы кто такой, милостивый государь? - Голос был грубый и надменно-оскорбительный.

- Я - это я, - сказал Колмэн. - Но за мной следуют, - и он указал на Шируотера, Гамбрила и Зоэ, - один физиолóг, один педагоги один приапагог; всякие там художники и журналисты, чьи титулы не кончаются магическим слогом, в счет не идут. И наконец, - показывая на самого себя, - перед вами Гулящий Бродяга, что в каббалистической интерпретации означает: Господь Бог. Весь к вашим услугам. - Он снял шляпу и отвесил поклон.

Цилиндр снова повернулся к испанскому гребню, осведом - ляясь:

- Кто этот жуткий пьяница?

Миссис Вивиш ничего не ответила и пошла навстречу вновь прибывшим. В одной руке она держала крутое яйцо без скорлупы, в другой - толстый ломоть хлеба с маслом; в промежутках между фразами она откусывала то от одного, то от другого.

- Колмэн! - воскликнула она; когда она говорила, создавалось такое впечатление, будто она вот-вот испустит дух и будто каждое ее слово - последнее слово, исходящее из уст человека, лежащего на смертном одре, и поэтому полное какого-то особого, глубокого, неизъяснимого смысла. - Целую вечность я не слышала вашего бреда. А вы, милый Теодор, - почему я никогда не вижу вас теперь?

Гамбрил пожал плечами.

- Вероятно, вы не очень стремитесь к этому, - сказал он.

Майра засмеялась и откусила еще хлеба с маслом. Другой рукой, в которой она держала недоеденное яйцо, она оперлась о плечо Липиата. Титан, погруженный в созерцание ночного неба, с видимым удивлением обнаружил ее присутствие.

- Ах, это вы? - сказал он, улыбаясь и вопросительно морща лоб.

- Кажется, я должна позировать вам завтра, Казимир?

- Значит, вы не забыли?

Оболочка на мгновение спала. Бедный Липиат!

- И счастливый Меркаптан? Как всегда, счастливый?

Меркаптан галантно поцеловал руку, державшую яйцо.

- Я мог бы быть счастливей, - пробормотал он, и его карие свиные глазки бросили на нее многозначительный взгляд. - Puis-je esperer?

Миссис Вивиш испустила свой предсмертный смех и остановила на нем, не говоря ни слова, пристальный взгляд своих бледно-голубых глаз. Ее глаза обладали необыкновенной способностью смотреть без всякого выражения; они были похожи на те бледные голубые глаза, что глядят из черной бархатной маски сиамского кота.

- Bellissima, - пробормотал Меркаптан, расцветая в их прохладном свете.

Миссис Вивиш обратилась ко всей компании.

- Мы совершенно изумительно провели вечер, - сказала она. - Правда ведь, Бруин?

Бруин Оппс ничего не ответил; он только нахмурился. Ему совсем не нравилась вся эта публика, нарушившая его tete-a-tete с Майрой. Кожа его нахмуренного лба перелилась через оправу монокля и закрыла кусочек блестящего стеклышка.

- Я подумала, что было бы забавно, - продолжала Майра, - заехать в этот ресторанчик на Гэмптон-Корт, где можно поужинать на острове и потанцевать.

- Почему острова, - в восхитительно-причудливых скобках заметил Меркаптан, - так располагают к наслаждению? Цнтера, Монки-Айленд, Капри. Je me demande.

- Начинается! Еще одна очаровательная статейка! - Кол-мэн угрожающе поднял трость; мистер Меркаптан проворно отскочил в сторону.

- Тогда мы взяли машину, - говорила миссис Вивиш, - и пустились в путь. Но какую машину, Господи Боже мой! С одной только скоростью, и к тому же минимальной. Автомобиль прошлого столетия, музейный экспонат, коллекционный экземпляр! До места назначения ехали несколько часов. А когда наконец добрались, какую подали еду, какими напитками угощали! - Миссис Вивиш стонала в неподдельном ужасе на своем вечном смертном одре. У всех кушаний был такой вкус, точно их добрую неделю вымачивали в воде, прежде чем подавать; это было похоже на водоросли, да еще с восхитительным тифозным ароматом воды из Темзы. Темза была даже в шампанском. Они не в силах были проглотить ничего, кроме корки хлеба. Изнемогая от голода и жажды, они отплыли на своем средневековом такси обратно, - и вот наконец здесь, на первом форпосте цивилизации, едят для сохранения своей драгоценной жизни. - О, какой ужасный вечер, - закончила миссис Вивиш. - Единственное, что меня развлекало, - это вид Бруина в скверном настроении. Вы представить себе не можете, Бруин, до чего курьезным вы иногда бываете.

Бруин пропустил это замечание мимо ушей. С трудом подавляя отвращение, он доедал крутое яйцо. Капризы Майры становятся с каждым разом все невыносимей. Одного этого ресторана на Гэмптон-Корт было более чем достаточно; но когда дело дошло до того, чтобы есть на улице, среди грязных рабочих, - нет, знаете, это уж чересчур.

Миссис Вивиш посмотрела по сторонам.

- Я так никогда и не узнаю, кто эта загадочная личность? - Она указала на Шируотера, который стоял в стороне, прислонившись к ограде парка и задумчиво глядя себе под ноги.

- Физиолог, - объяснил Колмэн, - и у него есть ключ. Ключ, ключ! - Он забарабанил тростью по асфальту.

Гамбрил представил Шируотера более общепринятым способом.

- Вы, кажется, не слишком интересуетесь нами, мистер Шируотер? - голосом умирающей произнесла Майра. Ширу-отер поднял глаза: миссис Вивиш напряженно смотрела на него светлым пристальным взглядом, улыбаясь при этом той странной улыбкой, от которой уголки губ опускались книзу; эта улыбка придавала ее лицу выражение страдания, замаскированного смехом. - Вы, кажется, не интересуетесь нами? - повторила она.

Шируотер покачал своей тяжелой головой.

- Нет, - сказал он, - не интересуюсь.

- Отчего?

- А чего ради мне интересоваться вами? Времени на все ведь не хватит. Интересоваться можно лишь тем, что стоит того.

- А мы не стоим того?

- Для меня лично нет, - чистосердечно ответил Шируотер. - Великая Китайская стена, политические события в Италии, биология плоских глистов - все эти предметы сами по себе крайне интересны. Но я ими не интересуюсь; не позволяю себе интересоваться ими. У меня нет лишнего времени.

- А чем же тогда вы позволяете себе интересоваться?

- Не пора ли нам? - нетерпеливо сказал Бруин; ему удалось проглотить последний кусок крутого яйца. Миссис Вивиш не ответила ему, даже не удостоила его взглядом.

Шируотер на мгновение замялся и приготовился было говорить, но Колмэн ответил за него.

- Будьте почтительны, - сказал он Майре Вивиш. - Это великий человек. Он не читает газет, даже тех, в которых так замечательно пишет наш Меркаптан. Он не знает, что такое бобер. И он живет ради одних только почек.

Миссис Вивиш страдальчески улыбнулась.

- Почки? Что за memento mori! Есть ведь и другие части организма. - Она откинула манто, обнажив руку, голое плечо и треугольник грудной мышцы. Она была одета в белое платье, оставлявшее обнаженными спину и плечи; на груди его поддерживал золотой шнурок, охватывающий шею. - Хотя бы это, - сказала она и, вытянув свою стройную руку, несколько раз повернула ее то вверх ладонью, то вниз, точно желая продемонстрировать работу сочленений и игру мускулов.

- Memento vivere, - последовал уместный комментарий мистера Меркаптана. - "Vivamus, mea Lesbia, atque amemus".

Миссис Вивиш опустила руку и снова накинула манто. Она взглянула на Шируотера, прилежно и внимательно следившего за всеми ее движениями; он кивнул с вопросительным выражением, словно спрашивая: а дальше что?

- Мы все знаем, что у вас красивые руки, - сердито сказал Бруин. - Вовсе незачем выставлять их напоказ, на улице, в двенадцать часов ночи. Идем отсюда. - Он положил ей руку на плечо, точно желая ее увести. - Лучше бы нам уйти. Господь его ведает, что там творится позади нас. - Кивком головы он указал на клиентов вокруг стойки кафе. - Чернь волнуется.

Миссис Вивиш оглянулась. Шоферы и прочие посетители ночного кафе окружили любопытным и сочувствующим кольцом какую-то женщину, похожую на огромный узел, обмотанный черной бумажной тканью и завернутый в непромокаемый плащ; она сидела на высоком табурете хозяина кафе, безжизненно прислонившись к стенке палатки. Мужчина, стоявший рядом с ней, пил чай из толстой белой чашки. Все говорили разом.

- Разве этим несчастным нельзя говорить? - спросила миссис Вивиш, снова оборачиваясь к Бруину. - Ни разу в жизни не видела человека, который столько думал бы о низших классах.

- Я их ненавижу, - сказал Бруин. - Все бедные, больные и старики внушают мне отвращение. Не переношу их; меня буквально тошнит от них.

- Quelle ame bien-пёе! - пискнул мистер Меркаптан. - И как честно и прямо выражаете вы то, что мы все чувствуем, но не осмеливаемся сказать!

Липиат разразился негодующим хохотом.

- Когда я был маленьким, - продолжал Бруин, - помню, дедушка рассказывал мне о своем детстве. Он рассказывал, что, когда ему было пять или шесть лет, как раз перед биллем о реформах тридцать второго года, существовала такая песня, которую пели все благомыслящие люди; припев там был примерно такой: "К черту народ, к дьяволу народ, к сатане рабочий класс". Жаль, я не знаю остальных слов и мотива. Должно быть, хорошая была песня.

Песня привела Колмэна в восторг. Он перекинул трость через плечо и принялся маршировать вокруг ближайшего фонарного столба, распевая слова на мотив бравурного марша. "К черту народ, к дьяволу народ…" Он отбивал такт, тяжело стуча каблуками по тротуару.

- Ах, если бы изобрели слуг с двигателями внутреннего сгорания, - почти жалобно сказал Бруин. - В самом вышколенном слуге иногда обнаруживается человек. А это - просто невыносимо.

- Нет горше мук нечистой совести, - вполголоса процитировал Гамбрил.

- Но мистер Шируотер, - сказала Майра, переводя разговор на более удобную для нее почву, - не сказал нам еще, что он думает о руках.

- Ровно ничего, - сказал Шируотер. - В данный момент я работаю над кровообращением.

- Неужели он говорит правду, Теодор? - воззвала она к Гам-брилу.

- Думаю, что да. - Гамбрил ответил словно откуда-то издалека и без всякого интереса. Он прислушивался к разговору тех, кого Бруин обозвал "чернью", и вопрос миссис Вивиш казался несколько неуместным.

- Я работал ломовиком, - говорил человек с чашкой. - Была у меня тележка и старенький пони. Ничего, жили помаленьку и не жаловались. Вот только с мебелью да с тяжелыми вещами была беда. В Индии я подцепил малярию - я был там во время войны…

- И даже - вы заставляете меня перешагнуть границы приличия - и даже, - не отставала миссис Вивиш, страдальчески улыбаясь, произнося слова хрипло, как в предсмертной агонии, - о ногах?

Эти слова привели в действие кощунственный механизм, скрытый в мозгу Колмэна.

- Ни ноги мужчины не радуют его, - заорал он и с преувеличенной страстью обнял Зоэ, которая поймала его руку и укусила.

- Как чуть устанешь, так она и начинает тебя трепать, малярия-то. - Лицо у говорившего было изжелта-бледное, и во всем его нищенском виде было что-то особенно неспокойное и безнадежное. - А как она тебя начнет трепать, тут и сила вся пропадет - перышка поднять не можешь.

Шируотер покачал головой.

- И даже сердце? - Миссис Вивиш подняла брови. - Ах, теперь, когда произнесено неизбежное слово, на сцену выступает единственная подлинная тема всякого разговора. Любовь, мистер Шируотер!

- Но я ничего не говорю, - снова уступил человек с чашкой, - жили помаленьку, да и не так уж плохо. Грех было бы жаловаться. Верно я говорю, Флорри?

Черный узел в знак согласия качнул своей верхней оконечностью.

- Эта тема, - сказал Шируотер, - принадлежит к тому же роду, что и Китайская стена или биология плоских глистов: я не позволю себе интересоваться ею.

Миссис Вивиш рассмеялась, еле слышно прошептав удивленное и недоверчивое "Господи", и спросила:

- А почему?

- Нет времени, - объяснил он. - Вам, людям праздным и обеспеченным, думать больше не о чем. Я занят делом и поэтому, естественно, меньше интересуюсь этой темой, чем вы; и, больше того, я нарочно ограничиваю имеющийся у меня к ней интерес.

- И вот еду я как-то через Л юдгэт с грузом для одного типа в Клеркенвелле. Веду это я Джерри под уздцы вверх по холму; Джерри - это наш старый пони…

Назад Дальше