- Да. Но ей это не мешает. Да и почему - странности? Уж скорее странно то, что при потенциальных возможностях мозга так ограничен круг наших восприятий. То, что мы сознаем, куда меньше, чем в действительности знаем. Я думаю, Алеша, что такая одаренность, как у Нади, должна стать нормой. - Лавровский посмотрел искоса на Морозова, ссутулившегося на табурете. - Вы хотите возразить?
- Пока нет. Думаю о том, что вы сказали.
- Пока нет - это уже хорошо. Жаль, что люди не любят задумываться… Вот звонит Антонина Григорьевна и напускается на меня за то, что я, видите ли, порчу жизнь ее дочери… Я пытаюсь объяснить, но она не слушает, твердит свое - мужа, дескать, уберегла, а теперь…
Лавровский махнул рукой, не закончив фразы.
- Лев Сергеич, - сказал Морозов, - а ваши опыты не опасны?
- Нисколько! "Церебротрон" фиксирует работу ее мозга, для Нади это просто развлечение, а для нас - бесценная информация. Без Нади мы не сумели бы смоделировать аттентер.
- Понятно. Но вы, насколько понимаю, не собираетесь на этом останавливаться. Вот вы говорите, что это должно стать нормой. Намерены ли вы распространить опыты на…
- До распространения еще далеко.
- А вообще - нужно ли ускорять естественный процесс? Разносторонняя одаренность, владение собственным мозгом - к этому и сама приведет эволюция…
- Приведет, но когда? Через тысячелетия? Странно мне от вас это слышать, Алеша. Природа создала превосходный инструмент, способный переделать, пересоздать, улучшить и ее самое, и ее творение. Почему же нам не пустить этот инструмент в дело, если мы научились - ну, научимся скоро! - им пользоваться?
Лавровский поднялся, и Морозов тоже встал, посмотрел на часы.
- Был рад с вами повидаться, Лев Сергеич.
- Я провожу вас. - Они вышли из "хижины" и направились к двери в конце зала. - Жалею, что не смогу с вами полететь, Алеша, - сказал Лавровский. - С аттентером еще очень много возни. Представляете, какая нужна точность при фиксировании микроэлементов магнитным полем со скоростью в миллионные доли…
- Представляю, Лев Сергеич. О каком полете вы говорите?
- Как это - о каком? О полете на Плутон, конечно. - Лавровский остановился. - Что вы уставились на меня?
- Я давно не летаю, и вы это прекрасно знаете.
- Не летаете, ну и что? Разве навыки космонавтики забываются? Разве не вы возглавите третью экспедицию?
- Нет, - сказал Морозов.
Марта заглянула в кабинет, когда он сидел над ворохом бумаг, накопившихся за его отсутствие.
- Алеша, ты не можешь оторваться минут на десять?
- А что такое?
- Надо поговорить.
- Сейчас выйду.
Морозов дочитал годовой отчет кафедры, поставил подпись и пошел в гостиную. Дверь на веранду была открыта, и он увидел на желтом от солнца полу по-утреннему длинную тень. Марта сидела в кресле-качалке, на ней был обычный рабочий костюм.
- Ты сегодня дома?
Марта заведовала в Учебном центре службой здоровья, ей полагалось бы в утреннее время быть на работе.
- Нет, я скоро уйду, - сказала она.
- Ты что-то сделала с волосами. Постриглась? Или, наоборот, нарастила? Теперь ведь не поймешь.
- Просто переменила прическу. Две недели тому назад.
- А ты и не заметил, - в тон ей продолжил Морозов и засмеялся. - Что-нибудь случилось, Марта? - спросил он. - Почему ты так смотришь?
- Давно не видела. - Она слегка качнулась в кресле. - Ты постоянно в разъездах или у себя на кафедре. А когда ты дома, то сидишь в кабинете, и я вижу твою спину. У тебя очень выразительный затылок.
- Ну, Ма-арта! Ты же знаешь, сколько у меня…
- Знаю, знаю. Алеша, послезавтра у Вити начинаются каникулы, и я не хочу, чтобы он опять все лето провел в детском лагере. В конце концов, он не подкидыш, а сын своих родителей…
- Витька, безусловно, не подкидыш, - подтвердил Морозов.
- Алеша, я говорю серьезно. Я хочу провести каникулы с Витькой и беру отпуск. Было бы очень хорошо, если бы ты сделал то же самое.
- Отпуск? - Морозов постучал пальцами по перилам веранды. - Отпуск, конечно, не проблема…
- Вот и возьми. Мы сто лет не отдыхали как следует.
- Это верно, но понимаешь… Скоро у моих курсантов начнется практика на Луне, и мне нужно…
- Почему ты вечно руководишь практикой? Ты не один на кафедре. Пошли на Луну Ломтева, пошли, наконец, этого Касьяненко, который все лето гоняет на водных лыжах.
- Касьяненко не справится, - сказал Морозов.
Он рассеянно смотрел на разноцветные домики поселка и голубоватые корпуса Учебного центра, за которыми, отороченный зеленой полоской парка, синел залив. Уже долгие годы у него перед глазами этот пейзаж. Ну и хорошо. И не надо, не надо другого…
Широко махнул рукой:
- А, ладно, пошлем Ломтева. Едем отдыхать, Мартышка!
Марта выпрыгнула из качалки прямо в его объятия. Теперь он был прежним Алешей.
- Алешенька, угомонись. Испортишь прическу. - Она засмеялась. - Сколько трудов на нее положено, а ты… Алеша, ну слушай! На днях звонила Инна. Они с Ильей проведут лето на Аландских островах, там есть планктонная станция, на которой Илья…
- Знаю. Он уж второй год там околачивается. Ныряет. Зазывает…
- Так вот, они приглашают нас туда. Там тишина, море и сосны.
- Аланды? - наморщил лоб Морозов. - Чего мы там не видели? Море с соснами и здесь у нас… Давай лучше на Кавказ! - сказал он с жаром. - Никогда я не был на Кавказе. То есть был, но на лунном, а не на земном, настоящем. Махнем, Мартышка, на погибельный Кавказ!
- Почему погибельный?
- Так предки его называли. Пойдем-ка, прокручу тебе одну запись.
- Алешенька, некогда мне, я и так опаздываю, - запротестовала Марта, но он взял ее за руку и повел в гостиную, убеждая, что человек всегда, при любой занятости, может выкроить десять минут для искусства.
Ругая себя за отсутствие порядка, он спешно рылся в старой, давно не тревожимой коллекции звукозаписей, приговаривая:
- Сейчас, сейчас, потерпи полсекунды. Такая забавная песня… вот она!
Он поставил катушку, она завертелась, и высокий женский голос быстро произнес: "Я давно тебе не писала. Очень занята и рада своей занятости - меньше лезет в голову глупых мыслей. Ты во всем права, но я не вернусь. Знаю, что никогда не разлюблю, но все равно…"
Марта подскочила к проигрывателю, сорвала катушку.
- Что это? - Морозов недоуменно мигал.
- Не понимаю, почему она оказалась у тебя. Витька, наверное, рылся и все перепутал. Это давнее письмо Инны.
Верно, история была давняя. Он, Морозов, возвратившись с Плутона, узнал от Марты, что Инна Храмцова рассталась с Буровым. Что у них произошло? Никто, кроме них самих, не знал. Ну, может, Марта и знала - как-никак была она лучшей подругой Инны. Но чужие секреты Марта хранить умела. Что-то год прошел после этого, или два, - и Марта вдруг сообщает ему, Морозову: помирились, снова вместе. Будто бы заявился Буров к Инне как ни в чем не бывало и предложил "начать с нуля"…
Марта порывалась уйти, но он уговорил ее послушать "забавную песню", которую все-таки отыскал. Это была старая солдатская песня. Морозов улыбался и блаженно щурил глаза, слушая. Пел его же голос, которому преобразователь формант сообщил хрипотцу и стилевую выразительность.
На заре, на заре войско выходило
На погибельный Капказ, воевать Шамиля.
Трехпогибельный Капказ, все леса да горы,
Каждый камень в нас стрелял, ах ты, злое горе!
Апшеронский наш полк за Лабой отражался,
По колено в крови к морю пробивался.
И за то весь наш полк до последней роты
Получил на сапоги красны отвороты…
- Большая редкость - песня Апшеронского полка, - сказал Морозов. - Апшеронский полк и вправду носил сапоги с красными отворотами. Свирепая внешность - тоже прием для устрашения противника…
- Странная песня. - Марта направилась к двери. - Не очень-то забавная, по-моему. Алеша, я ухожу. Значит, договорились: едем на Аланды.
- А на Кавказ решительно не хочешь? Ладно, будь по-твоему…
Море было усеяно бесчисленными островками - будто сказочный исполин расшвырял по Ботническому заливу бурые глыбы гранита.
Витька прилип к иллюминатору, зачарованно глядя на архипелаг. Морозов тоже смотрел вниз, но то и дело отвлекался, поглядывал на Витькин точеный профиль, на русые колечки его волос. Все больше делается похожим на Марту, подумал он. И еще подумал с затаенной печалью, что мало знает своего подрастающего сына.
Пассажирский самолет начал снижаться над лесами острова Аланд, над зелеными лугами с пестрыми пятнами стад. Открылся Мариехамн - бело-красная россыпь домов, острая готика старой ратуши, огромный четырехмачтовый парусник на приколе у гранитной стенки. На сером зеркале фиорда белели суда.
Формальности в аэропорту заняли немного времени. И вот уже с охапкой роскошных тюльпанов бежит к ним Инна Храмцова - все такая же тоненькая, бледнолицая, с голубыми жилочками на висках под прозрачной кожей. Со смехом кинулась к Марте в объятия, они заговорили бурно и одновременно, как это водится у женщин. Буров подошел не торопясь, на нем была белая рубашка и модные штаны из блестящего материала, обтягивающие голенастые ноги.
- С тех пор как ты удрал с сессии из Вены, - сказал ему Морозов, - ты еще больше стал похож на такого, знаешь, хитрющего кота.
- В вашей федерации, вице-президент, скорее станешь походить на старого филина, - ответил на выпад Буров. - Здравствуй, Марта. Привет, Виктор. - Он протянул мальчику руку, и тот с силой ударил его по ладони, такая была у них игра. - Слабовато, все еще слабовато, деточка. Ну ничего. Мы тут сделаем из тебя пловца, быстро поздоровеешь.
- Дядя Илья, - преданными глазами смотрел на него Витька, - я на прошлой неделе слышал, как вы по теле выступали…
- И напрасно. Юбилейные речи нормальный человек слушать не станет.
- Нет, вы здорово говорили! Великие прозрения и заблуждения в науке нередко дополняют друг друга самым неожиданным образом…
- Ты что - цитируешь? - спросил Морозов.
- Да, я запомнил. Дядя Илья, а правда, что Саллаи…
- Перенесем разговор, Виктор. Нас ждет катер, торопиться надо.
Спустя полчаса они уже были в гавани. Служащий туристской базы, флегматичный рыжеватый финн, немного говоривший по-русски, сделал запись в книге приезжих и выдал Морозовым палатку и другой инвентарь, полагающийся туристам для жизни на ненаселенных островках архипелага.
Тут с катера сошел, а вернее, сбежал по сходне на причал юноша, у него были растрепанные соломенные волосы и темные очки. Круглые коричневые плечи и могучая грудь распирали белую майку. Он улыбнулся мрачноватой улыбкой, и Буров представил его Морозовым не без торжественности:
- Это Свен Эрикссон, морской бог в образе начальника международной планктонной станции.
Свен Эрикссон был немногословен. Он подхватил багаж и понес к своему катеру. Буров и Инна последовали за ним. А Морозов стоял, сунув руки в карманы, и смотрел на старенькую яхту, покачивающуюся у соседнего пирса. Марта проследила направление его взгляда:
- Ты прав. Давай попросим эту яхту.
Сотрудник турбазы, финн, поднял белесые брови.
- Старье, - сказал он. И, поискав еще нужное слово, добавил: - Негодник.
- Нам годится, - быстро сказал Морозов. - Паруса, надеюсь, не дырявые?
Финн медленно удивился, брови его поднялись выше.
- Селирон есть дырявый никогда. - И он еще что-то сказал по-фински или по-шведски Эрикссону, вернувшемуся за остатками багажа.
Тот перевел на русский:
- Вейкко говорит, что на яхте нет трансфлюктора и он не имеет права ее выпускать из гавани.
- Мы умеем обходиться без трансфлюктора.
- И еще он говорит, - продолжал Свен Эрикссон, - что ветер противный. Зюйд-ост. Вы не сможете идти в лавировку.
- Сможем, - сказал Морозов. - Только пусть объяснит, где какие повороты, по каким знакам идти.
- Нельзя, - покачал головой Вейкко.
- Не понимаю, что тут спорить, - вмешалась Марта. - Раз нельзя, значит, нельзя. Правда, Вейкко? - Она улыбнулась ему самой ослепительной из своих улыбок. - Немножко жалко, конечно. Давно я не ходила на яхте. Кажется, со Второй Оркнейской регаты, да, Алеша?
- Что вы там застряли? - крикнул с катера Буров.
- Идем, - ответил Морозов, с сожалением отведя взгляд от яхты.
- Хорошо, - сказал вдруг Вейкко и плотнее нахлобучил свой картуз с длинным козырьком. - Для вас. Садитесь на яхта. Я отвезу.
Фарватер был извилист, шхеры то сжимали его морщинистыми гранитными боками, то расступались, открывая вольные плесы, здесь ветер рябил серую воду, тихонько позванивал в штагах. Покачивались красные и белые головы вех, ограждавших фарватер. Чайки парили в небе, сидели на воде, ходили по узким полоскам пляжей.
И опять поворот, яхта влетает в узкий проход меж скал, а впереди торчит острый камень, ни дать ни взять тюленья морда, левее, левее, еще левей! О, здесь не просто. Здесь держи ухо востро. Без трансфлюктора здесь не очень-то.
Но красотища! А дышится как!
А сейчас я бы чуть потравил шкоты. Ладно, не мое дело. Вейкко знает лучше. Вон как уверенно и покойно лежит его жилистая рука на румпеле.
- Нравится тебе? - спрашивает Морозов Витьку.
Витька - молчаливый, серьезный. Не по годам серьезный. В кого это он пошел? Совершенно не склонен к болтовне. В меня, конечно, пошел.
- Природа нравится, - отвечает Витька.
Вот как, думает Морозов. Природа. Значит, что-то другое ему не нравится. Только природа нравится. В прошлом году с ним было проще. Взбирался ко мне на колено и обрушивал лавину вопросов. А теперь больше помалкивает. Ну как же - повзрослел, в пятый класс перешел.
С кормы доносится смех Марты. И еще какое-то фырканье - это Вейкко так смеется. Смотри-ка, ей удалось разговорить этого твердокаменного финна.
А у него, Морозова, почему-то не клеится разговор с Витькой.
- Как у тебя в школе? - спрашивает он. - Математика легко дается?
- Особых трудностей теперь нет, - отвечает Витька.
- А как отношения с товарищами?
- В каком смысле?
- Ну… дружишь ты с ними?
- Товарищи есть товарищи, - Витька слегка пожимает плечами.
Некоторое время Морозов размышляет над его ответом. Он знает, что у Витьки в начале учебного года была драка. Подрался с одноклассником, Пироговым каким-то. Из-за чего - ни учителя, ни Марта не дознались: причину драки Витька отказался изложить наотрез. В кого только пошел такой упрямый? Наверное, в Марту.
- Посмотри, - говорит Витька, - сосны торчат прямо из скалы. Разве деревья могут расти без земли?
Оранжевое предзакатное солнце выплывает из облаков - будто из дырявого мешка вывалилось - и мягко золотит шхеры. На севере вечера длинные-длинные - как тени от сосен, лежащие на воде прямо по курсу. Яхта, покачиваясь, перерезает тени и выходит на плес. Здесь прыгают на зыби солнечные зайчики, и ветер пробует штаги и ванты на звонкость, и Марта кричит с кормы:
- Алешка, откренивай!
У Марты уже в руках румпель и шкоты. Однако быстро идет приручение Вейкко. И, как бывало когда-то, Морозов, держась за ванту, вывешивается за борт, и яхта красиво делает поворот оверштаг, огибая белый конус поворотного знака.
Серебристо-розовая рыбина медленно плыла вперед и немного вверх, пошевеливая плавниками. Морозов пошел за ней, осторожно поднимая ружье. "Треска, что ли, - подумал он, - да какая здоровенная, около метра, ну, на этот раз я не промахнусь". Он прицелился, и в этот момент рыба, будто почуяв неладное, метнулась в сторону скалы. Ах, чтоб тебя! Морозов оттолкнулся от каменистого грунта и поплыл к темно-зеленой, скользкой от мха скале. Обогнув ее, остановился. Темно, как в ущелье. Ущелье и есть, только подводное. Разве тут увидишь рыбу? Косыми светлыми штришками промелькнула стайка салаки. Морозов поплыл вперед, раздвигая рукой водоросли. Уж очень ему хотелось всадить гарпун в эту треску. Смешно сказать: почти неделя, как они на Аландах, каждый день уходят под воду - и ни одного удачного выстрела.
Морозов оглянулся - и все похолодело у него внутри. Витьки не было видно. Обычно он следовал за отцом, так ему было строго-настрого велено - не отставать ни на шаг, только под этим условием Марта разрешила ему подводные прогулки. И вот Витька исчез.
- Витя! - крикнул Морозов.
Тишина. Только слабое потрескивание в шлемофоне - обычный шум помех.
- Витька!
Морозов рванулся из ущелья, выплыл из-за скалы, огляделся. В зыбком полумраке не было видно Витькиного гидрокостюма. У Морозова перед глазами все поплыло, смешалось, остался лишь черный клубящийся страх. И еще - мгновенное видение: он выходит из воды, выходит один, и Марта, загорающая на крохотной полоске пляжа, поднимается ему навстречу, и в глазах у нее…
- ВИТЬКА!!
Он весь напрягся: в шлемофоне коротко продребезжало. Он снова крикнул и опять услышал, словно бы в ответ, металлическое лязганье. Так повторилось несколько раз. Морозов подплыл к якорному канату, уходившему наверх, к яхте, посмотрел на ее желтоватое днище с красным килем. Здесь было место, от которого они обычно начинали подводные прогулки, и ориентир для возвращения на остров. Может, Витька вылез наверх? Но почему в таком случае не предупредил его? Может, что-то испортилось в гидрофоне? Что за странное дребезжание?
Да, Витька, конечно, наверху, убеждал себя Морозов. Перед тем как вынырнуть, он крикнул еще раз, и тут же Витькин голос ответил:
- Я же тебе говорю, иду обратно.
Морозов испытал такое облегчение, что ему захотелось сесть или даже лучше лечь, закрыть глаза и ни о чем не думать. Но тут же он снова встревожился:
- Ты смотрел на компас? Каким курсом ты шел от яхты?
- Я держал сто двадцать. Да ты не…
- Значит, держи сейчас триста! - закричал Морозов. - Ты слышишь?
- Я так и иду, - ответил Витька таким тоном, будто хотел сказать: "Знаю без тебя, не кричи, пожалуйста".
Морозов поплыл в том направлении, откуда должен был появиться Витька. Дно здесь понижалось, за нагромождением камней начиналась большая глубина, и он опять испугался - на этот раз задним числом, - что Витька полез в эту бездну.
Несколько левее, чем он ожидал, возникло в зеленом полумраке красное пятно Витькиного гидрокостюма. Витька плыл над грунтом, мерно разводя руками. Морозов поплыл навстречу и молча заключил сына в объятия. Тот удивленно посмотрел и высвободился.
- Почему ты полез туда? - спросил Морозов. - И ничего мне не сказал?
- Хотел посмотреть, что там. А не сказал, потому что ты бы мне не разрешил.
Морозов оценил ответ по достоинству. Они поплыли, голова к голове, назад к яхте.