Верно, подумал Морозов. Вид отсюда, с высоты пяти тысяч метров, изумительный. Справа пустыня Моря Ясности, слева Море Дождей. Вон зубчатый цирк Автолика. Вон обелиск на месте посадки первого советского лунника. Какую длинную тень отбрасывает. Никаких полутонов: резкие, четкие тени и ровный белый свет. Бело-черный мир, обрывающийся куцым горизонтом. Даже досадно: зрение здесь, без атмосферы, становится по-орлиному острым, а лунный горизонт отсекает возможность увидеть, как растворяется, исчезая из поля зрения, дальняя даль. Непривычное, неуютное какое-то ощущение.
А все-таки здорово здесь, на Гюйгенсе. Мало тверди под ногами, зато пространства вокруг - в избытке. Вон он, космос. Черный, истыканный яркими немигающими звездами. Он - твой. Через трудности к звездам - что верно, то верно.
Только бы не испортило мне предвыпускную практику замечание, полученное от инструктора, продолжал размышлять Морозов. Строгости у нас ужасные. Сунут на какой-нибудь тихоходный грузовик, совершающий рейсы Земля - Луна, - то-то веселая будет практика. Нет, непременно надо добиться, чтобы отправили в дальний рейс. К Сатурну, например. И хорошо бы - с дисциплинированным, положительным напарником. Всегда ведь курсантов направляют на практику по двое: штурмана и бортинженера.
- Вовка, знаешь что? - сказал Морозов Заостровцеву. - Давай проситься на практику вместе.
Тот посмотрел удивленно:
- Чего это ты вдруг? До практики еще почти год.
- Ну и что? Надо заранее проверить нашу психологическую совместимость. Надо быть предусмотрительным.
- Ладно, посмотрим, - сказал Заостровцев и аккуратно слизал с губ питательную пасту.
Да, лучшего напарника для практики не найти.
Он, Морозов, не закрывал глаза на собственные недостатки. Знал, что не всегда доставляет людям - особенно преподавателям - радость. Сказывались, должно быть, некоторые особенности воспитания. Уж очень большую свободу предоставлял ему отец.
У отца был магнитофон - громоздкое, тяжелое изделие прошлого века. Прокручивая старинные звукозаписи, Алеша однажды услышал: высокий и какой-то отчаянно лихой голос протяжно пропел: "Солдатушки, бравы ребятушки, а где ваши жены?" И тут же грянул хор хриплых мужских голосов: "Наши же-о-ны - ружья заряжены, вот где наши жены!" Грозная удаль песни потрясла Алешу. Он представил себе: идут походным строем усачи-богатыри, горят их медные кивера, мерно покачиваются за плечами длинные ружья. Жены - ружья заряжены… Сестры - сабли востры… Что за удивительные слова!
Поразившую его песню Алеша переписал на кристаллофон - так было положено начало коллекции старинных солдатских песен. Он увлеченно разыскивал их в архивах и фонотеках. А если попадались ему в книгах тексты песен, не сопровождаемые нотной записью, то Алеша сам сочинял музыку и записывал на кристалл с собственного голоса.
Отец прочил его в историки или искусствоведы, но Алеша избрал другой путь.
И вот он сидит в десантном скафандре на вершине горы Гюйгенса, и под ним бело-черный мир Луны, резко ограниченный близким горизонтом, а над ним горят звезды.
Тени на лунных равнинах медленно, почти незаметно для глаза, удлинялись, солнце низко нависло над горизонтом - наступал вечер, предвестник долгой двухнедельной ночи.
Нет в Солнечной системе города более тесного и плотного по населению, чем Селеногорск. Строго говоря, это и не город вовсе, а длинный узкий коридор, пробитый в склоне кратера Эратосфена, и ответвления от этого коридора, жилые и служебные отсеки. Самое людное место лунной столицы - предшлюзовой вестибюль. Вечно здесь, у дверей диспетчерской, толпятся пилоты рейсовых кораблей, техники космодромной команды. То и дело с маслянистым шипением раздвигаются двери шлюза, впуская вновь прибывших или выпуская уходящих в рейс. Не умолкает в вестибюле гул голосов. Беспрерывно щелкает у стойки бара автомат, отмеряя в подставленные стаканы освежающий витакол. Вспыхивают и гаснут табло, указывая номера очередных рейсов, передавая извещения ССМП - Службы Состояния Межпланетного Пространства - и противометеоритной службы, распоряжения начальника Космофлота и директора обсерватории, настойчивые призывы селеногорского коменданта экономить энергию и придерживаться графика питания в столовой.
Федор Чернышев вышел из диспетчерской и бочком, вежливо раздвигая толпу, направился к шлюзу. За ним поспешал его штурман.
- Виноват, - приговаривал Чернышев, прокладывая себе дорогу. - Посторонись, дружок. Что это сегодня набралось так много? Съезд профсоюзов, что ли, у вас?
- Здесь курсанты, Федор, - сказал руководитель практики, выходя ему навстречу.
- О! Здравствуй, Ян, - Чернышев широко улыбнулся старому товарищу. - Рад тебя видеть. Извини, нет времени поговорить, ухожу в рейс к Юпитеру.
Он двинулся дальше, курсанты расступались перед ним, и тут он, приметив Морозова, остановился.
- Алексей, ты?
- Да. - Лицо у Морозова было напряженное, он избегал смотреть на Чернышева.
- Когда на Землю собираешься?
- Вот, ждем рейсового…
- Захватишь письмо для Марты?
- Могу, - тихо ответил Морозов.
Чернышев порылся в карманах пилотской куртки, вытащил кассету, зарядил ее, поднес ко рту и начал наговаривать письмо. Вокруг тесно стояли и сидели люди. Чернышев ничего не замечал. Выпрямившись во весь свой гигантский рост, сбив с белокурой головы подшлемник, он говорил слова любви и нежности. Он говорил негромко, но в вестибюле вдруг умолкли разговоры, стало тихо, и в эту тишину отчетливо падало каждое слово чернышевского письма.
Запищали радиовызовы, замигал сигнальный огонек радиофона, вшитого в куртку Чернышева. Затем из динамика широкого оповещения прозвучала трель, требующая внимания. Сердитый голос диспетчера произнес:
- Командир Чернышев, почему задерживаете старт?
- Ничего не надо, ничего не важно, - продолжал говорить Чернышев, - только видеть тебя, только слышать твой голос…
Пожилой диспетчер выглянул из-за двери.
- Командир Чернышев, что это значит? Вы ломаете график полетов.
- Когда ты ходишь босиком по траве, я хочу быть травой… Когда ты смеешься, я хочу быть ветром, чтобы разнести твой смех на всю вселенную…
Диспетчер оторопело смотрел на Чернышева.
- Кончаю. Надо идти в рейс. До встречи, Марта!
Чернышев протянул кассету Морозову.
- Не потеряй, - сказал он. - Спрячь хорошенько.
Морозов стоял красный, растерянный под устремленными на него взглядами. Кассета словно бы обожгла руку, он поскорее сунул ее в карман.
Чернышев кивнул штурману, оба они скрылись в шлюзе. Диспетчер, пробормотав что-то о своенравии пилотов и о графике, тоже ушел к себе.
А часом позже курсанты, облаченные в скафандры обычного типа, гурьбой стояли у кромки космодрома Луна-2 в ожидании посадки на рейсовый корабль. Перед ними простиралась спекшаяся от плазмы равнина, залитая сильным светом прожекторов. Тут и там высились корабли. Оранжевыми жуками сновали по космодрому вездеходы, ползли транспортеры с грузами.
Солнце давно уже зашло, ледяная лунная ночь вступила в свои права. Невысоко над зубцами Апеннинского хребта стояла Земля, наполовину утонувшая в тени. На освещенной стороне ее огромного диска шла вечная игра облаков. Прекрасная переливчатая голубизна - на ней отдыхал глаз после утомительного черно-белого однообразия лунного мира.
Что поделывает сейчас там Буров? - подумал Морозов. Работает, должно быть, в вычислительном центре. Или спорит с Костей Веригиным, изобличая его в узости мышления и не давая бедному Косте рта раскрыть. А может, они бродят по саду Учебного центра втроем… с Мартой… Или, скорее всего, вчетвером - Марта в последнее время подружилась с Инной Храмцовой, миловидной хрупкой медичкой, к которой, стоит ей показаться на улице, со всех ног бегут кошки, обитающие в городке. В сумочке у Инны всегда припасена еда для кошек и белок, корм для голубей и скворцов, и собаки тоже ее обожают.
Они идут вчетвером, ребята острят наперебой, и тополя осыпают на них душистый пух, от которого щекочет в носу, и Марта посмеивается и защищает Костю от нападок Ильи. Вот они выходят на набережную, перед ними вечерний морской простор, и Марта глядит на далекий серп Луны и замирает при мысли о Федоре…
Федор Чернышев. Человек, посягнувший на святая святых - космофлотский график полетов. Черт, как он стоял, никого и ничего не замечая вокруг, и наговаривал письмо… Он, Морозов, не сумел бы так, куда там…
Морозов поднял левую руку, посмотрел на приборный щиток, прикрепленный к рукаву скафандра. Часы, компас, термометры, контроль дыхания. Все нормально. Температура тела тридцать шесть и шесть. Температура окружающей среды минус девяносто семь по Цельсию.
Ах, господин Андерс Цельсиус, почтенный вдумчивый швед, вы в тысяча семьсот каком-нибудь году, попивая кофе, размышляли, наверно, о будущем. Каким оно вам казалось, господин Цельсиус? Зеленым полем, по которому прыгают, как мячи, чугунные ядра шведских пушек? Пыльной дорогой, по которой топают тяжелые ботфорты? Уж наверное кто-то из ваших родственников, дядюшка например, какой-нибудь Карл-Густав Цельсий шел в цепи, нацеливаясь железным багинетом в брюхо моего пращура - какого-нибудь Гаврилы Морозова. А может, он был не Гаврилой, а моим тезкой - Алехой, и его погнали на войну, и он топал по пыльному проселку и орал по приказу капрала бодрящую песню… "Наши жены - ружья заряжены…" Впрочем, господин Цельсий, вас интересовало другое. Вы исследовали связь магнитной стрелки с полярными сияниями. Вы предложили стоградусную шкалу термометра. Только вы, сударь, за ноль взяли кипение, а за сто - замерзание. Хорошо, что ваш современник Карл Линней перевернул вашу шкалу вверх головой. Из своей обсерватории вы направляли на Луну астрономическую трубу, усовершенствованную мингером Христианом Гюйгенсом, - и, конечно, вам и в голову не приходило, что спустя три века на этой самой Луне будут жить люди… что в предшлюзовом вестибюле лунной столицы встанет, широко расставив ноги, белобрысый гигант-космонавт.
Нет, господин Цельсий, плохо вы мне помогаете. Совсем плохо…
На столе коротко прогудел видеофон. Буров не обратил на вызов никакого внимания. Он лежал на диване, закинув руки за шею, и думал. Весь день он сегодня не выходил из своей комнаты в общежитии. Ни на лекцию не пошел, ни в вычислительном центре не работал, ни к очередному самоэкзамену не готовился. Лежал и думал. Рядом, на низком столике, среди книг и пленок, стояла коробочка с ментоловыми пастилками - Буров грыз их одну за другой. Перед глазами у него висела огромная таблица, сделанная им самим и понятная ему одному. В эту таблицу было вложено многое: основные сведения из астрофизики, закодированные опять-таки самим Буровым разработанным кодом, проблемы "ближние" и "дальние" и сроки их изучения, и еще тут были знаки, отражающие "процесс самонаблюдения", и какие-то загадочные рисунки, о которых Веригин говорил, посмеиваясь, что это запись буровских сновидений.
Опять прогудел вызов. Буров выхватил из-под головы подушку, запустил ею в видеофон, но не попал. Он встал, и диван тотчас бесшумно убрался в стену.
Буров пошарил в стенном шкафу, вытащил дорожную сумку и поставил ее на стул. Затем сгреб рассыпанные по столу кассеты с микрофильмами, рабочие пленки и побросал их в сумку. Туда же отправился табулятор. Некоторое время Буров стоял в раздумье, перелистывая толстый том с крупным тиснением "ТАУ". В горле неприятно щипало: наглотался ментола. Потом, захлопнув книгу, Буров залез на стул и начал отшпиливать от таблицы кнопки.
Тут в дверь постучали.
- Ты дома? - Костя Веригин просунул в приоткрывшуюся дверь круглую, коротко стриженную голову. - Дома, - сказал он кому-то в коридоре. - Полюбуйтесь: кажется, собирается залезть на потолок.
Вслед за Костей в комнату вошли Марта Роосаар и Инна Храмцова.
- Илья, почему не отвечаешь на вызовы? - сказала Марта с порога. - Безобразие какое. Битый час тебя разыскиваем.
- А что случилось? - спросил он, продолжая отшпиливать таблицу. - Приближается цунами?
- Ни капли не остроумно! - Марта тряхнула золотой копной волос. - Через полчаса начнется вечер споров у философов. Мы вчера еще сговорились пойти - ты забыл?
- Не забыл. Просто передумал.
- Почему?
- Почему, почему… Потому что - в священном писании, что ли, сказано? - ненавистны мне пиры ваши.
- Какие пиры? Что за чепуху ты несешь, Илья? Слезь, пожалуйста, со стула!
Буров, не отвечая, выковырял последнюю кнопку, таблица с шуршанием перегнулась пополам. Спрыгнув со стула. Буров принялся за нижний ряд кнопок.
- Помочь тебе? - спросила Инна и, не дожидаясь ответа, стала отшпиливать таблицу с другой стороны.
- Добрая душа, - пробормотал Буров. - Возьми ментоловую конфетку, больше нечем тебя отблагодарить.
- Может быть, ты объяснишь, Илья, что происходит? - сказала Марта, пройдясь по комнате и остановившись перед раскрытой дорожной сумкой. - Куда это ты собрался? Впрочем, не отвечай, если не хочешь.
- Ну почему же, - сказал Буров, аккуратно складывая таблицу. - Я ухожу из института, вот и все.
- Ты что - шутишь? - Веригин изумленно воззрился на друга.
- Никогда в жизни не говорил серьезней.
- У тебя было объяснение с Шандором? - догадался Веригин. - Из-за статьи?
- Допустим.
- Илья, это просто смешно, - сказала Марта. - Ты написал обидную для Шандора статью, а теперь демонстративно уходишь из института. Как это понять?
- Разъ-яс-няю, - подчеркнуто ответил Буров. - А - учитель Шандор достаточно умен, чтобы не обижаться на меня. Б - в моем уходе нет ничего демонстративного, я ухожу просто потому, что в институте мне больше нечего делать.
- "Нечего делать"! Как не стыдно говорить такое!
- Представь себе - не стыдно. Я отношусь к Шандору с величайшим пиететом. Он научил меня мыслить самостоятельно, и дальше я пойду сам. Не вижу в этом ничего постыдного.
- Илья, подумай как следует, - сказал огорченный Веригин. - Последний курс, последняя практика. Сделать глупость легче, чем потом исправить ее.
- Дорогой мой Костя, последняя практика мне не нужна, потому что я не буду сидеть в обсерватории у большого инкрата. Фактография меня не привлекает.
- А что тебя привлекает?
Тут в приоткрытую дверь заглянула невысокая, плотно сбитая загорелая девушка. Произнесла звучным голосом:
- Вся честная компания в сборе?
- Заходи, Тоня, - отозвалась Марта.
Тоня Горина, студентка института связи, вошла танцующей походкой. Все, казалось, двигалось в ней - пышно взбитые черные волосы, серьги, брови. Платье при каждом шаге меняло цвет и как бы рассыпало искорки.
- К философам на вечер собралась, Тонечка? - спросил Буров.
- Очень нужны мне философы, у них скучища вечно, нет, я мимо шла и вспомнила. Я днем дежурила, и был разговор с Луной-2. Завтра утром, в восемь с чем-то, наши возвращаются с практики - навигаторы и инженеры.
- О! Алешка, значит, прилетит, - оживился Веригин. - Очень кстати! Алешка переубедит Илью.
- Чем же это, интересно, он меня убедит? - тонкие губы Бурова приняли насмешливое выражение. - Историческими параллелями, что ли? - Он сунул в дорожную сумку сложенную таблицу.
- Больше никаких новостей? - спросила Марта.
- Больше нет. - Тоня направилась к двери. - Ах, ну да, твой Федор ушел в рейс к Юпитеру, разве ты…
- Знаю, - кивнула Марта. - Я знаю его расписание. Я просто думала…
- Ясно, ясно. Очень забиты линии связи с Луной, ну просто до отказа, и Федору, наверно, не удалось получить даже полуминутного разговора. Не огорчайся, Мартышечка.
Марта благодарно улыбнулась Тоне.
- А ты все еще на практике? - спросила Инна. - Что-то затянулась она.
- Уже не на практике. - Тоня обеими руками взбила прическу, карие глаза ее смотрели весело, победоносно. - Меня взяли в ССМП на постоянную работу.
- А как же институт?
- Ну что - институт? У меня система восприятия низковата. Я примитивная! - Тоня засмеялась. - Зато у меня дикторский талант: голос, выразительность, ну и все такое. Меня видят на экранах пилоты дальних линий, колонисты Марса, вообще люди, оторванные от Земли, так вот - надо, чтобы им было приятно видеть и слышать. Тут я выдержала испытания. Чего же зря занимать место в институте?
- Тонечка, прелесть моя! - воскликнул Буров. - Да ты вовсе не примитивная, ты умница. Разреши поцеловать в щечку.
- Не разрешаю! - Тоня со смехом выпорхнула за дверь.
- Что, развеселился, союзницу нашел? - сказал Веригин. - Неубедительно, Илья. У тебя-то система восприятия повыше, чем у Тони.
- Тогда давай сформулируем так: я не подхожу ни под одну из нынешних систем обучения. И на этом закончим разговор.
Буров выгреб из стенного шкафа еще несколько книг, рубашек, кассет и побросал их в сумку.
- Постой, так нельзя, все помнется. - Инна принялась перекладывать вещи в сумке.
- Единственный человек, который меня понимает! - Буров потрепал Инну по плечу. - Что вы приуныли, ребята? Все идет правильно, поверьте. Жаль покидать привычные стены, это так, но - пора приниматься за дело.
Помолчали. Потом раздался тоненький голос Инны:
- Ты хочешь уехать сегодня?
- Конечно. Чего тянуть?
- А гонки? Послезавтра гонки, ты ведь собирался…
- Да, гонки! - Буров остановился посреди комнаты морща в раздумье лоб. - Хм, гонки. А верно - погоняться напоследок…
От места приземления рейсового стали прибывать вертолеты, толпа лунных пассажиров направилась к белым террасам космопорта.
- Вон Алешка! - Марта сбежала с террасы и понеслась навстречу.
Морозов - высокий, в сером летном комбинезоне, с непокрытой русой головой - шел, заслонясь ладонью от утреннего солнца, бившего в лицо.
Инна, Буров и Веригин, стоявшие у балюстрады, видели, как просиял Морозов. Он подхватил Марту под руку, они оживленно заговорили. Морозов вытащил из кармана кассету и протянул ей. Было видно, как Марта, торопливо отойдя в сторонку, вытянула из кассеты крохотный патрончик и сунула себе в ухо.
Морозов постоял немного рядом с ней, а потом медленно пошел к террасе. Спустя минуту он тряс руку Инны, обрадованно хлопал по плечам Веригина и Бурова.